– А может и не простить? – К этому моменту мы уже поднимались по лестнице, так что время ощутимо поджимало.

– Может-может. – Я запнулся бы, если б не привычка в любой непонятной ситуации срывать сознание в форсаж. Линетт заговорила, и слова эти были наполнены непомерным ехидством. – Абы кого мы у себя не держим, и время всё расставит по своим местам!

Была бы постарше – назвал бы зародышем стервочки. А так – просто вредный подросток, вынужденный мучаться перманентной мигренью из-за необходимости ограничивать свой разум. В лоб я, конечно, спрашивать не буду, так как лишний раз светить своим восприятием не хочу во избежание близкого знакомства со стерильной палатой, аппаратурой и белохалатниками.

– Ну так и я не Абы-Кто. Артур, очень приятно. – Я шутливо поклонился, с удовольствием наблюдая за мимическими метаморфозами на лице малявки. Правда, высказаться она не успела: бронестворки верхнего уровня полигона разъехались в стороны, и моему взору предстала лично комиссар Анастасия Белёвская в сопровождении высокого, облачённого в форму мужчины с зачёсанными назад тёмными волосами, бородкой-эспаньолкой и очками с прямоугольными стёклами. Я выпрямился, и во избежание лишних вопросов сделал лицо топором: – Полагаю, вы меня искали, госпожа комиссар?

– Правильно полагаешь, Артур. – Девушка кивнула. Что ж, официоз моему чувству прекрасного не грозит, что уже радует. Благо, сама комиссар была не шибко меня старше, если старше вообще. – И полигон для нашего разговора будет как нельзя кстати. Вы не против, госпожа Орлова?

– Ни в коем случае. – Смиренно кивнув, глава теперь уже нашего клуба отступила в сторонку, потянув за собой взъерепенившуюся Линетт. – Артур, до вечера мы, если что, будем заниматься в главной комнате.

– Понял. – Я махнул рукой вслед удаляющимся девушкам, после чего уже окончательно сосредоточил своё внимание на новой собеседнице. Белёвская Анастасия, комиссар и ментал в подчинении у обер-комиссара, Андрея Ворошилова. Последний, как я подозреваю, правит бал в идущем расследовании, так что «убившаяся» об мою защиту Белёвская формально его заместительница. Из этого же следует, что полномочия у неё вполне широкие, и действовать надо в соответствии с этим фактом. – С вашего позволения, я представлюсь. Артур Геслер, студент.

Мужчина хмыкнул, поправил очки и протянул мне руку:

– Сергей, Чехов. – С отчётливыми паузами произнёс он, пожимая мою ладонь. – Секретарь, можно сказать.

– Рад знакомству, господин Чехов. Проходите вперёд: автоматика начнёт закрывать двери, как только я отойду в сторону. – Потому что у этих двоих доступов, очевидно, не было, так что их разве что не придавит. Но если задержатся – придётся заново открывать двери. А почто зря механизм гонять?

В течение пары минут мы уже миновали лестницу и спустились на основную площадку полигона, исполненную в форме пятиугольника со срубленными кончиками. Да, фактически это был десятиугольник, но описывать его этим словом было бы глупо.

Так или иначе, но вскоре мы устроились для разговора, оседлав отлеветированные моим телекинезом мишени-болванки весом под сотню килограмм каждая.

– Артур, я бы хотела поговорить с тобой касательно произошедшего три часа назад. Студент Иоанн Дубинский, напавший на тебя в коридоре. Пострадал от осколков своей атаки, весьма, впрочем, дилетантской. Но оно и понятно: он ни разу не «боевик». Примечательно в данном случае то, что осколки в оживлённом коридоре никому больше не повредили. Суммарно двести семнадцать несущих опасность осколков разлетелись, никого не задев. Тебе есть, что сказать по этому поводу?..

– Я вижу в этом случайность, госпожа комиссар. На тот момент я принял во внимание только собственную безопасность, и безопасность сопровождающих меня девушек. Отвлекаться на остальных у меня не было времени, так как я с большим запозданием среагировал на это… покушение. – А на деле подпустил лёд поближе, так, чтобы всецело проконтролировать разлёт осколков. Перехвати я их раньше, и моего радиуса воздействия не хватило бы, чтобы гарантировать безопасность абсолютно всех студентов.

– Слова касательно запоздалой реакции странно звучат на фоне того, что о тебе говорил Троекуров. Да и инструктор о тебе отзывался весьма высоко. Ты первым понял и реализовал принцип противодействия пробойникам, верно?

– Абсолютно. – Я сохранял не только внешнее, но и внутреннее спокойствие. Ведь подозрения к делу не пришьёшь, а выйти на мой мотив навредить именно этому парню должно быть очень непросто. Ксения имён не называла, а я ничего про её обидчиков не выискивал. – Но там я был на тренировке, а здесь – просто общался. Нападение стало для меня неожиданностью. Всё-таки в ЭТИХ стенах разумно чувствовать себя в безопасности, разве не так?

Белёвская поджала губы, а её «летописец», переносящий наш разговор на бумагу, прищурился.

– Безопаснее только во дворце. – Ответила девушка после небольшой паузы. В её эмоциях запузырилось лёгкое негодование, приправленное щепоткой обиды. – Будем считать, что этот вопрос мы закрыли. Следующий будет касаться того… помешательства, в котором оказался студент Дубинский. Ты заметил что-то подозрительное или необычное, как телепат?

– Кроме того, что он фонтанировал злобой и ненавистью, в какой-то момент обратившейся на меня – нет. Собственно, я и заметил его только из-за этой вспышки негативных эмоций.

– И ничего примечательного перед этим?

Я всерьёз задумался. На пару секунд реального времени.

– Ничего. Боюсь, я практически ничем не смогу помочь с этим инцидентом. Описать, кто был рядом и что делал, разве что…

Глаза Белёвской загорелись:

– Правда можешь? Идеальная память? – Я кивнул. – Что ж, тогда начнём с твоих спутниц…

О, если бы я знал, насколько дотошными бывают имперские следователи… Шучу. Я не мог ограничиться уже сказанным минимумом, если хотел посеять семена доверия Анастасии Белёвской. Что бы она подумала, если бы на все вопросы я отвечал в формате «не знаю», «не видел»? То-то и оно. Зато теперь я как бы вовлечён в дело, готов к сотрудничеству и ничего не скрываю.

Совсем другой разговор, правда же?..

Глава 2. Второй шанс для дворянина.

По итогу отпустили меня только в начале восьмого, и ментально я был… не выжат, но близко к тому. Слишком активно приходилось думать, целенаправленно осмысливая реакции Белёвской и «секретаря» просто для того, чтобы составить максимально точную картину их ко мне отношения. Ну и хоть немного разобраться в том, что вообще происходит в, так сказать, кулуарах следствия. Да: можно было очень многое узнать о том, что беспокоит твоих собеседников, просто обращая внимание на их реакцию и косвенно, порой очень-очень отдалённо касаясь интересующих тебя тем. Слово тут, слово там – и вот уже ты уже хоть что-то, но знаешь. Самый минимум, конечно, да только другие едва ли располагают и этим.

Как оказалось, до сего момента следствие лишь собирало доказательства и прибирало к рукам наиболее ценных свидетелей, попутно, – уже лишь моя догадка, – «убирая» из академии сотрудников, от которых уже давно хотелось, но не получалось избавиться. И только недавно, – сегодня, можно сказать, – имперские следователи прихватили за яйца всех причастных. «Моя» жертва в этом списке тоже оказалась, и, похоже, я мог даже не особо сдерживаться, перенаправляя осколки таким образом, чтобы эта скотина не издохла по дороге к врачу. По крайней мере, комиссар Белёвская пыхнула такой смесью презрения и, кхм-кхм, недоброжелательности, что о будущем одного из моих недругов можно было не беспокоиться: если с плахой его всё-таки не познакомят, то точно отправят трудиться и гнить туда, откуда не возвращаются. Государству всегда нужны индивидуумы, готовые «мыть» золото по колено в ледяной воде, или работать в новых, потенциально опасных штольнях.

Или не готовые, а вынужденные, как в нашем случае.

Так или иначе, но некую иллюзию умиротворения я, вышагивая прочь от пустующего главного кабинета клуба, всё-таки испытал. Иллюзию потому, что полноценным это чувство станет лишь после кончины всех тех, кого я записал во враги, и обретения мною всего того, что я хотел заполучить. А сие, есть такое подозрение, задача от и до невыполнимая. Чем больше получаешь – тем больше жаждешь, и едва ли на белом свете существует человек, отошедший от этого закона. Ненасытность лежит в основе человеческой природы, а во мне этот первородный Голод воплотился целиком и полностью. И никому не дано понять, насколько сложно мне сдерживаться.

Тяжело вздохнув, я остановился посреди пустующего коридора, понемногу растворяющегося в багровом свете заходящего солнца. Я поддался мимолётному порыву, наплевав на все прочие дела и с ногами забравшись на широкий подоконник, находящийся на высоте полутора метров от пола. Та грязь, что была на подошвах, тихонько осыпалась вниз: телекинез как ничто иное хорошо подходил для решения подобного рода бытовых вопросов. А после, устроившись поудобнее и прислонившись затылком к быстро ставшему прохладным стеклу, я закрыл глаза… и прислушался.

Биение собственного сердца, пульсирующий шелест движущейся по жилам крови, размеренное пение пси, бесконтрольно растекающейся во все стороны после выполненных манипуляций – всё это было частью меня, и воспринималось чуточку иначе, нежели окружающий мир. Я ощущал и осознавал структуру шлифованного гранитного подоконника, видел потоки воздуха, расходящегося по коридору и тянущегося вверх, к вентиляции, чувствовал электричество, струящееся по проводам и дарящее людям спасительный свет, без которого человечество никогда не достигло бы своего нынешнего уровня развития. И каждый из этих аспектов в полной мере поддавался контролю: по воле моей потухли ближайшие лампы, окончательно окрасив коридор в багровые тона, а внешняя сторона стекла за моей спиной покрылась инеем. Псионика как явление поражала воображение, а уж как подвластный именно тебе инструмент…

Проще было поверить в то, что из меня сделают киборга-убийцу, чем в то, что по некое стечение обстоятельств позволит мне достичь такого уровня силы. В чём моё главное отличие от остальных псионов? Я был заперт наедине с собой на протяжении пары веков так точно. Почему я был заперт? Возможно, так проявилась моя уникальная способность: ускорение работы сознания. Я не раз задумывался об этом. Не мог не задумываться. Вот только всегда, абсолютно всегда упирался в боязнь вновь застыть на много лет, осознанно ограничивая себя и выискивая всё новые и новые аргументы в пользу того, что стазис был не проявлением моей силы, а чем-то извне. Какие аргументы, спросите? Как минимум то, что сейчас ускорение сознания ощутимо угнетало мою нервную систему: в среднем я поддерживал тридцатипятикратное ускорение, и для отличного самочувствия этого уже было многовато. Станет ли лучше в процессе тренировок тела и разума – вопрос десятый. Тут важно то, что в те далёкие времена я не секунду и даже не долю секунды растянул на века, а отдача и близко не походила на то, что я ощущал, например, после изучения всей информации на учебном планшете. Рациональному объяснению этот феномен пока не поддавался, и потому я не торопился на практике проверять свою способность «останавливать время». Мало ли?

Вот только иногда этого очень хотелось. Как сейчас, например. Но крепость моей воли в этом вопросе невозможно было сломить простому «хочется», так что и в этот раз неадекватная мысль оказалась загнана в дальний угол, а я, насладившись моментом, аккуратно открыл окно и десантировался вниз, предварительно всё за собой заперев. Мимо пролетели густые кроны могучих деревьев, и я мягко приземлился на траву прямо на глазах студентов-малявок, увлечённо копошащихся в ближайших кустах.

– Что-то потеряли?

Отвечать вызвался самый бесшабашный на вид пацанёнок с ершистыми волосами, большими отчаянными глазами и сжатыми кулаками.