На кушетке слева от моей расположился молодой Лукан, рядом с ним – Клавдий Сенецио, рядом с Клавдием как раз в этот момент опускался на кушетку Авл Вителлий. Авл был самым старшим из всех присутствующих, но, похоже, его совсем не задевало то, что ему предоставили наименее почетное место. Да и с этого места проще свесить больные ноги.

У Вителлия были проблемы с тазобедренными суставами – когда-то его переехал на своей колеснице Калигула. И вообще, Авл бо́льшую часть своей жизни удовлетворял страсти императоров, в том числе низменные: мальчиком был «игрушкой» Тиберия на Капри^[31], правил колесницей для Калигулы, играл в кости с Клавдием. Я не использовал его подобным образом, разве что в юности он среди прочих составлял мне компанию в наших ночных вылазках в город и пьяных пирушках. Недавно Вителлий вернулся из Африки, где был проконсулом и превосходно справлялся со своими обязанностями. Личные наклонности и пристрастия никак не сказывались на его профессиональных качествах: он отлично управлял провинцией.

Рядом со мной возлежал на кушетке пользующийся дурной славой порочный сенатор Флавий Сцевин, а уже за ним, свесив с кушетки огромные руки и ноги, возлежал Плавтий Латеран, настоящий гигант.

Справа от Петрония возлежал Пизон, а рядом с ним – сенатор Афраний Квинциан.

Я тепло поприветствовал тех, кого знал лично, а потом спросил, где был каждый во время пожара.

– Я с дядей Сенекой, – ответил Лукан. – Его поместье в четырех милях от Рима, так что мы хорошо видели дым и подсвеченное огнем небо, но подойти близко не решились.

У него было красивое лицо и открытый взгляд ясных светло-голубых глаз. Принято считать, что такие глаза обычно бывают у людей простодушных и поверхностных, но Лукан сочинял стихи, и догадаться о том, чем занята его голова, было не так-то просто.

– И дядя Галлион тоже находился с нами, – продолжил Лукан. – Его римский дом на Целийском холме, скорее всего, сгорел.

– Мой дом тоже на Целии, но я думаю, что он уцелел, – пробасил Латеран. – Да только пока мы не можем вернуться, чтобы убедиться в этом лично. – И он посмотрел на меня, как будто рассчитывая на мою поддержку.

– Так и есть, – подтвердил я. – Мы всё еще заняты расчисткой завалов, без этого восстановление не начнешь. Но Целий частично уцелел, так что тебе повезло.

– А мы бежали из Рима, – подхватил разговор Сцевин, – и укрылись на вилле в горах.

У него был орлиный нос и широкий шрам над верхней губой, из-за чего казалось, что он постоянно складывает губы в трубочку.

– А я, как ты знаешь, оставался в Байи, – обратился ко мне Пизон, – но вернулся в Рим, когда пожар еще не был окончательно потушен. – Он очаровательно улыбнулся, словно припомнил удивительно приятную прогулку по живописным местам.

– Я тоже был в Байи, – подал голос Сенецио.

Он любил этот популярный курорт римской аристократии – который, кстати, Сенека называл «пристанищем пороков» – и чувствовал себя там как дома.

– О, понимаю, пожар – хорошее оправдание для того, чтобы подольше оставаться в Байи, – заметил возлежавший рядом со мной Сцевин.

– Сенецио не нуждается в оправданиях, – возразил Петроний. – Как и все распутники, он легко принимает свою истинную природу.

– Мы ему завидуем, – усмехнулся Вителлий.

Афраний Квинциан подмигнул:

– Твою природу, Вителлий, тоже не скроешь.

– Но не обязательно выставлять ее напоказ или предавать гласности, – проворчал Вителлий.

Квинциан рассмеялся:

– Не обязательно, раз уж все и так знают.

И он пригладил украшенные полевыми цветами и драгоценными камнями волосы, что свидетельствовало об его истинной природе.

– А я оставался в Кумах, – сказал, возвращаясь к предмету разговора, Петроний. – Молился, чтобы уцелели мои дома на Авентине.

– Это не исключено, – заметил я. – В той местности удалось спасти несколько небольших участков. Эта территория пострадала во время второго возгорания.

Но правда была в том, что надежды на то, что его дом устоял, практически не было.

– Подозрительное возгорание… – протянул Петроний.

– О чем ты? – не понял я.

– Оно началось возле дома Тигеллина, – напомнил мне Петроний. – Ходят слухи, что это его рук дело.

От неожиданности я даже потерял дар речи. Вспомнил, как самоотверженно бились с огнем Тигеллин и его люди.

Наконец возмущенно воскликнул:

– Чушь! Бредовые домыслы. Нет, хуже – клевета!

Петроний пожал плечами, как будто ложные обвинения – это мелочь и на них можно не обращать внимания.

– Не уходи от разговора, – упорствовал я. – Откуда взялись эти слухи?

Петроний приподнялся на локтях:

– Откуда вообще берутся слухи? Никто не знает. Их не отследить, они просто возникают, и всё.

– Но это гнусная клевета! Подлое поношение!

– А скоро все может стать еще хуже, – проронил Сенецио. – Люди всегда ищут виновника, жаждут расправы над главным злодеем.

– В таком случае им придется винить во всем богов, – отрезал я.

– Ах да, боги… Вот почему мы здесь. – Петроний элегантно, на правах хозяина, взял бразды правления нашей встречей в свои руки. – Давайте отбросим дурные мысли. Забудем об отчаянии и боли и перестанем беспокоиться из-за недавнего бедствия. – Он встал с грубой плетеной кушетки и, выйдя в центр поляны, поднял руки, призывая нас к тишине.

Как только мы умолкли, сразу стали слышны звуки леса: сначала скрип покачивающихся деревьев, потом мелодичный посвист ночных птиц и где-то на краю поляны – тихое кваканье лягушек. А еще я сразу ощутил запах хвои, чем-то напоминающий аромат сухих специй.

– Пан – бог долин и лесов… – Петроний достал свою свирель. – Это его инструмент. Для детей свирель что-то вроде игрушки, но, когда на ней играет Пан, ее простые звуки превращаются в восхитительную затейливую мелодию. – Он поднес свирель к губам и, подув, извлек несколько нот, которые прозвучали так, будто он пытался кого-то ублажить. – Теперь вы, – предложил он нам.

Мы достали свои свирели и заиграли по очереди. Кто-то играл неловко, как ребенок, кто-то легко, как настоящий пастух.

– Вот так мы его и призовем, – объяснил Петроний. – Выманим из пещеры, где он отдыхает.

– А зачем его призывать? – спросил Квинциан. – Для чего он нам здесь нужен?

– Мы призовем Пана, потому что он был объявлен мертвым! – ответил Петроний. – А мы не можем этого допустить.

– Как бог мог умереть?! – изумился Вителлий.

– Боги умирают, когда мы перестаем в них верить. И Пан был объявлен умершим во времена правления Тиберия. Однажды мимо острова Пакси плыл корабль, и кто-то крикнул кормчему с острова: «Великий Пан умер!» Но я-то знаю, что это не так. Пан – мой любимый бог, и мы почтим его здесь, на этой поляне. Я верю, что он нашел свое последнее прибежище в этом зачарованном лесу.

Как и большинство устраиваемых Петронием банкетов и приемов, эта наша встреча в лесу была обставлена весьма необычным образом. Возможно, он просто хотел обрядиться в козлиную шкуру и поиграть на свирели, что действительно очень оригинально для того, кто недавно стал консулом.

Петроний поведал нам историю Пана, рассказал о его лесных компаньонах, о его сходстве с козлами, о том, что бог сам был наполовину козлом. Да, Пан любил бродить по лесам, любил танцы и игру на свирели, но прославился он не этим, а своей ненасытной похотью, забавами с нимфами и молодыми козочками. Думаю, именно поэтому Петроний выбрал его в свои любимчики.

Затем он подошел к импровизированному алтарю и в качестве подношения возложил на него свою свирель, срезанную ветку сосны и спрыснул все это темным вином. После чего, отступив назад, провозгласил:

– Он здесь! Видите – он среди нас!

Мы, чтобы ему подыграть, согласно закивали головами.

Вслед за этим мы все дружно начали произносить тосты в честь Пана, читать восхваляющие его стихи. Поэтому, когда зашуршали кусты, мы готовы были поверить, что они расступаются перед идущим Паном.

Затем мы снова расположились на кушетках и принялись за легкие закуски, запивая их различными винами, которые, естественно, были редких и дорогих сортов. Даже здесь, в лесу, Петроний оставался истинным горожанином с изысканным вкусом.

Темы пожара больше не касались. Всем хотелось увидеть перспективу, то есть не оглядываться на постигшее нас бедствие, а заглянуть в будущее. Не исключаю, что именно с этой целью Петроний нас и собрал. Наступит день, и мы встретимся вновь, но уже не в лесу, а в одном из великолепных залов отстроенного мной нового Рима.

Зачарованный лес словно заключил меня в свои объятия. Возможно, в новом Риме деревня и город встретятся – образно говоря, вступят в брак, – и больше уже не будут чужими друг другу.

На меня вдруг снизошло вдохновение – я увидел в своем воображении новый город, и это видение было даровано мне Паном.

Огонь не только не смог поглотить мои мечты – он послужил толчком к новым идеям, о которых раньше я и помыслить не мог.

VIII

Когда после этой странной лесной интерлюдии я возвращался в свою ватиканскую резиденцию, уже начинало светать. Трепетные нимфы и мотыльки отправились отдыхать, ночные существа подыскивали темные местечки, куда можно забраться, чтобы пересидеть день.

Но пока я шел по северной части города, в воздухе по-прежнему витал запах гари и картины разрушений поражали воображение.

Я стоял у окна в своей комнате и смотрел вниз, на шатры, разбитые для оставшихся без крова. Но им еще повезло, многие обездоленные просто спали на траве, укрывшись вместо одеял драными плащами.

Мои сады целиком были отданы потерпевшим и больше вместить просто не могли.

Далее вниз по течению Тибра по моему распоряжению были развернуты пункты, где раздавались еда и одежда, а также были установлены щиты для объявлений или просьб о помощи.

Надзирать за всей этой работой я назначил Эпафродита. Он был неутомимым и надежным, и самое главное – человеком здравым и практическим, что крайне важно для принятия решений по постоянно поступающим к нему вопросам.

Мой город, мой народ! Мы оказались на распутье. Рим выживет, но каким он станет?

Фений мрачно заметил, что Великий пожар – кара богов. Но за что они решили нас покарать? И если это так, мы не можем начать восстановление Рима, пока их не умилостивим, пока не принесем им подношения, которые они примут. А я как Великий понтифик и глава империи должен буду провести все эти ритуалы.

В глазах помутилось, и я решительно тряхнул головой. Каким образом искупить вину, если не понимаешь, в чем она? Но если я ее не искуплю, боги продолжат нас наказывать.

Я лег на застеленную гладкими шелковыми покрывалами кровать. В чем же наша вина? Как узнать? Боги лукавые, игривые и зловредные, они скользкие и изворотливые, и зачастую причина, по которой они нас наказывают, просто недоступна нашему пониманию.

Но насылать такое бедствие в качестве наказания за какой-то незначительный проступок… Это не просто странно, а невозможно! Даже капризные боги не настолько жестоки к людям.

Нет, тут что-то другое. Некий проступок, равный по своему весу постигшему нас наказанию. Но я, сколько ни ломал голову, не мог понять, что же это могло быть.

Вместе с тем по городу ходили слухи о поджигателях. Да я и сам видел негодяев, которые забрасывали в дома горящие факелы, и слышал странные мольбы-призывы огня, которые выкрикивали эти люди за несколько мгновений до того, как на них обрушился горящий дом.

Но в крайне опасной для жизни ситуации человек часто несет бред и совершает дикие поступки. Я вспомнил несчастных, которые не желали покидать свои дома и, хуже того, рвались вернуться в пекло.

И еще мародеры… В кризисных ситуациях зло проявляется в людях, будто его вызывает какая-то непреодолимая магическая сила.

Так что же это? Что? Я в отчаянии умолял богов дать мне знак. Хоть во сне приоткрыть завесу и даровать ответ на этот вопрос.

* * *

Но мои предрассветные сны были смутными и обрывочными, и, когда я поздним утром открыл глаза, никакого просветления у меня в голове не произошло.