Но я понимал, что Акте вряд ли готова сказать нечто подобное обо мне. Я был уже не тем Нероном, с которым она рассталась. Перемены в моей жизни, безусловно, отразились и на моей внешности.

Но Акте не стала развивать эту тему.

– А ты как? – спросила она.

Понятно, что она была в курсе всей моей публичной жизни, а о личной я не стал бы с ней говорить.

Поэтому я просто ответил:

– Хорошо.

Ситуация была неловкая: мы стояли на поле, вокруг нас бродили толпы несчастных людей, а мы не знали, что еще сказать. Вернее, у меня была тысяча историй, но ни одной из них я не стал бы делиться с Акте.

Я любил мою жену Поппею страстно и преданно, как истово верующий. Но Акте знала меня еще в те времена, когда я был совсем юным и даже невинным, а Нерон, который сейчас стоял перед ней, больше не был тем безгрешным юношей.

Какие-то частички того Нерона жили в моей музыке, в моей поэзии, в моем искусстве. Эта сторона меня боролась, чтобы выжить и остаться незапятнанной, несмотря на давление и грязь, которые являются неотъемлемой частью жизни императора.

Для Акте я всегда буду тем юношей, и, потеряв ее, я потерял единственного человека, который видел меня таким и только таким – чистым и бескомпромиссным.

Нынешний же, зрелый и способный на компромиссные решения, Нерон посмотрел на нее и сказал:

– Рад был тебя повидать. Рад, что у тебя все хорошо… И спасибо, что помогаешь нам в час нужды.

После этого я ее отпустил, понимая, что нас переполняют слова, которые мы все равно никогда не скажем друг другу.

IX
Акте

– Нет, не здесь! Твоя подпись должна стоять тут, – недовольно проговорил стоявший надо мной руководитель работ и ткнул пальцем в документ.

Я взяла стилос и, начав писать, вдруг забыла свое настоящее имя и вывела: «Акте».

– Это юридический документ, – проворчал супервизор. – Нам нужно, чтобы ты оставила свое полное официальное имя.

Мое имя… Которое из них?

В Ликии^[34], где прошло мое детство, меня завали Гликерия. Но римляне убили моего отца и угнали всю нашу семью в рабство. Они дали мне имя Акте.

Потом я стала вольноотпущенницей и служила в доме императора Клавдия, поэтому меня стали звать Клавдия Акте.

А Нерон, когда мы оставались наедине, звал меня «сердце мое».

Так что у меня было несколько имен.

Но и у него тоже.

Сначала я знала его как Луция Домиция Агенобарба. Это уже потом, после того как его усыновил император Клавдий, его стали называть Нероном Клавдием Цезарем Друзом Германиком. А я, когда с нежностью над ним подшучивала, часто звала его просто Луций.

– Ну вот, теперь еще и кляксу поставила!

Темное чернильное пятно расплылось по бумаге, скрыв мою подпись.

Я встала.

– Прости, не хотела, просто неважно себя чувствую, – сказала я и, не ожидая разрешения, вышла из-за стола и направилась в открытое поле.

Хм, неважно себя чувствую… На самом деле меня трясло.

Я не ожидала его увидеть, разве что издалека, ведь было понятно, что он в какой-то момент станет обходить пункты помощи. Все знали, что император с утра до ночи занят устранением последствий Великого пожара. Но я не была готова к тому, что мне придется с ним заговорить. Все слова покинули меня, хотя за пять лет разлуки я мысленно очень часто с ним разговаривала.

Это я оставила его, но только потому, что он изменился, начал отдаляться и у него появились от меня секреты.

Его мечта жениться на мне, бывшей рабыне, никогда не стала бы реальностью. Я была на шесть лет старше и прекрасно понимала то, что он, еще совсем юный, не мог понять и принять. И жизнь я знала лучше, успела многое повидать и сознавала, что власть императора небезгранична и Нерон никогда не добьется того, чтобы все его желания исполнялись просто потому, что он этого хочет.

Кто-то пихнул меня в бок:

– Эй, смотри, куда идешь!

И правда, еще пара шагов, и я бы наткнулась на корзину с зерном.

Я бродила, как обезумевшая от жары, ничего перед собой не видела, только его, то, как он стоял передо мной посреди поля, а в ушах звучал его голос: «Рад был тебя повидать. Рад, что у тебя все хорошо… И спасибо, что помогаешь нам в час нужды».

Сухие, формальные слова, которые он мог сказать любому: сенатору из Капуи, армейскому офицеру, юристу из провинции.

Эти слова сказал тот, кто в юности прижимал меня к себе и согревал на ложе из сосновых лап в горах, куда он ускользнул из дворца, чтобы спланировать свою виллу Сублаквей.

Тогда его архитекторы Север и Целер – странно, что я так легко вспомнила их имена, когда свое забыла, – похвалили Нерона. Кто-то из них так и сказал: «У нашего императора видение настоящего архитектора». А я, к немалому удовольствию Нерона, добавила: «Не только, он – настоящий артист».

И в ту ночь он страстно умолял меня выйти за него замуж.

О да, я понимала, что этому не суждено сбыться, но как же я тогда была счастлива!

Сегодня губы мои были сомкнуты, но, если бы мое сердце могло заговорить, я бы ответила, не позволив императору от меня отвернуться.

Я бы сказала: «Я присматриваю за тобой, и, когда я тебе понадоблюсь, просто позови – и я приду».

Когда-то я любила его настолько сильно, что уже ничто не могло разорвать возникшие между нами узы и никто никогда не смог бы его заменить.

Но я не могла этого сказать сейчас. Он был женат на ней, на Поппее Сабине, самой красивой женщине Рима, которая, кроме того, была самой тщеславной и умной. И, судя по получаемым мной донесениям, его одержимость этой женщиной не ослабла и после двух лет брака, и даже после того, как они потеряли свою новорожденную дочь.

Да, он покинул меня, но я никогда не смогу от него освободиться.

* * *

Уехав из Рима, я начала новую жизнь в Веллетри – прекрасном месте в горах Альбано, родном городе семейства Августа – и преуспела.

На Сардинии у меня была своя фабрика, где производились гончарная посуда и черепица, что обеспечивало мне постоянный доход.

И недостатка в женихах у меня не было, я даже начала верить в мифы о том, как девицы на выданье ставили перед женихами невыполнимые задачи. В моем случае соискатель должен был быть равен Нерону. Требование невыполнимое, но зато потерпевшие неудачу женихи, в отличие от мифических героев, оставались живы. И признаюсь, их компания меня развлекала и доставляла определенное удовольствие, но не более того.

Добравшись до края поля, я высмотрела одинокое дерево и села под него отдохнуть. Время от времени видела Нерона в толпе беженцев – трудно не заметить пурпурную тогу – и вспоминала, как он ненавидел это императорское одеяние. Я старалась дышать размеренно, сердце постепенно успокоилось, и в голове прояснилось.

Все-таки хорошо, что мы повидались, а то при воспоминаниях о нем у меня перед глазами возникал бы его образ из нашего далекого теперь прошлого.

Нерон изменился: его растрепанные светлые волосы были опалены огнем, как у вышедшего из боя бога солнца. Он заматерел, лицо стало более округлым. Когда-то Нерон выглядел младше своих лет, но сейчас – наоборот: из-за тяжелой ноши, которую он нес на плечах, казался старше своих двадцати шести.

Восстановление Рима истощит до предела все его ресурсы – личные, финансовые, организаторские, артистические. Теперь перед Нероном стояла поистине императорская задача.

«Защити его! – молила я мою личную богиню Цереру, а потом и всех римских богов: – Укажите ему верные решения, пусть они будут мудрыми и достойными великого Рима».

Но не просила о том, чтобы они позволили ему вернуть меня. Этого никогда не будет. Такая просьба могла в глазах своенравных богов перечеркнуть все мои предыдущие мольбы.

Х
Нерон

Я безумно устал и уже начал сожалеть о том, что назначил на конец дня встречу консилиума, вернее, встречу с теми советниками, которые уцелели после Великого пожара и на данный момент находились в Риме.

Сожалел хотя бы потому, что у меня было недостаточно сведений для выступления на подобном собрании, но самое главное – я был так потрясен увиденным на пунктах помощи беженцам, что не мог ясно мыслить. Да и неожиданная встреча с Акте после нескольких лет разлуки тоже не лучшим образом отразилась на моем душевном состоянии. Страдания обездоленных людей и стоящая передо мной Акте – эти картины сменяли друг друга у меня в голове. Они были отчетливыми и реальными и одновременно размытыми и смутными, как во сне.

Еле волоча ноги от усталости, вернулся во дворец. С тогой, как я и предсказывал, можно было распрощаться: сплошь утыканная колючками, она пропиталась потом, а понизу почернела от грязи. С огромным облегчением я избавился от ненавистного одеяния.

Следует ли снова обрядиться в другую, чистую тогу для встречи с консилиумом? Подумав, решил, что да. Обращаясь к советникам, я должен демонстрировать им свою силу и власть, а визуальный ряд в таком деле стоит едва ли не на первом месте.

Акте… Она совершенно не изменилась, как будто годы были над ней не властны. Как ей это удавалось? Или она действительно являлась произведением искусства? Ведь когда я ее впервые увидел, она служила моделью для мозаики в императорских покоях. Искусство вне времени, поэтому мы так высоко его ценим. Оно переживет нас, все наши устремления и печали; творец превратится в тлен, но это никак не отразится на его творении.

Однако при нашей встрече на ее лице мелькнули какие-то эмоции. Или это мне просто показалось? Ну почему я, кроме пары банальных фраз, не смог ничего из себя выдавить?

Ладно, хватит об этом. Забудь и принимайся за дело. Ты нужен Риму. Сенаторы вот-вот прибудут, так что пора разложить карты города и подумать, какой план действий ты можешь им предложить.

* * *

– Рим фактически разрушен… – Я стоял перед пятнадцатью мужами, которые откликнулись на мой призыв собраться.

Большинство – сенаторы, но были среди них и мои личные помощники, а именно: Эпафродит – мой главный секретарь и администратор; Фаон – секретарь, отвечающий за управление счетами и распределением доходов; мои архитекторы – Север и Целер; два префекта преторианской гвардии – Тигеллин и Фений – и капитан вигилов Нимфидий.

– Но не мне вам об этом говорить…

Советники не спускали с меня глаз. Все они прошли через суровые испытания и, слава богам, остались живы.

– Сейчас я должен говорить о том, что нам делать теперь, после пожара.

На самом деле у меня не было четкого плана, и, если они хотели ознакомиться с ним детально, их ждало разочарование.

Я набрал в легкие воздуха и продолжил:

– Когда в огне погибла Троя, Эней не остался на пепелище, он отправился в плавание и основал Рим. Но мы не Эней, мы не желаем покидать Рим. И не будем забывать: Трою разрушил враг, а Рим был разрушен в результате случайно возникшего пожара. У нас нет причин бежать в новые земли. Вместо этого мы можем спланировать и отстроить новый Рим, который затмит своим великолепием старый.

Советники начали тихо переговариваться, и я поспешил продолжить:

– Да, многое утеряно. Я подготовил доклад, где подробно перечислены все наши потери, во всяком случае те, что мы смогли зафиксировать к сегодняшнему дню. Храмы, трофеи, произведения искусства, рукописи – все, чем так гордился старый Рим. Но мы выжили, мы здесь, и мы сможем воссоздать все это и подарим будущему великий город, на фоне которого старый останется в далеком прошлом.

Я кивнул в сторону Севера и Целера:

– Вместе с моими архитекторами я разработаю и в ближайшее время представлю вам план нового города. Действовать надо быстро. Нет смысла ждать. Нам нужен город, пригодный для жизни, и чем дольше он будет отстраиваться, тем больше будет разрастаться ком человеческих страданий.

– Но сможем ли мы позволить себе подобный проект? – усомнился сенатор из Тускула^[35].

Разумный и очень болезненный вопрос.