– Вот я всегда утверждал, что вы, Марвуд, вообще-то, малый неплохой. Но есть у вас один недостаток: уж больно вы серьезны. Абсолютно безвозмездно дам вам совет, друг мой, – вы человек умный, поймете с полуслова, – в Уайтхолле вы карьеры не сделаете, если не научитесь пить как джентльмен.

Эббот протяжно рыгнул, и я отпрянул, боясь, что его опять замутит.

А мой бывший сослуживец снова погрузился в уныние.

– Мне теперь одна дорога – к дьяволу, – доверительным тоном сообщил он, вцепившись в мою руку и тяжело опираясь на меня. Его губы дрожали. – А ведь я не виноват, Марвуд. Клянусь, не виноват. Просто не повезло, только и всего! – Он обратил взор к небу, вернее, к скату крыши. – Господь милосердный! Избави меня от злых людей!

С этими словами он сполз по стене и разразился рыданиями. Некоторые прохожие бросали на нас любопытные взгляды. Я подосадовал на несчастливое стечение обстоятельств. Окажись я на Стрэнде чуть раньше или чуть позже, я мог бы и вовсе избежать встречи с Эбботом. Но раз уж так вышло, я никак не могу бросить его одного, ведь иначе его окружат пристальным вниманием бродяги, забияки и воры. Не пройдет и пятнадцати минут, а беднягу уже затащат в темный переулок и оберут до нитки.

– Идемте, – произнес я. – Провожу вас до дома, и вот увидите, все предстанет перед вами совсем в другом свете. Обопритесь на мою руку.

Плач сменился тихими всхлипываниями, и мы побрели по Стрэнду. Воинственное настроение покинуло Эббота, теперь передо мной был лишь ни на что не годный пьяница. Его мотало туда-сюда, совсем как дочку Арлингтона, Тату, которая еще только училась ходить.

– Ну и дурак же я, – бормотал Эббот. – Тупица несчастный!

– Тут я с вами не спорю, – ответил я. – Но разумнее всего сейчас будет поскорее вернуться домой.

Качаясь, мы кое-как продвинулись вперед еще на несколько шагов.

– Вы не понимаете, Марвуд. И никто не понимает.

Из-под шляпы лица его было не видно, однако, судя по голосу, Эббот опять прослезился.

– Меня тоже никто не понимает, – успокоил я его. – Вы лучше не разговаривайте – идти будет легче. Вы, кажется, живете у Темпл-Бар? Рядом с «Таверной дьявола»?

– А ведь я ничего дурного не хотел.

– Верю, верю. Любому иногда случается перебрать. Вот проспитесь, и, глядишь, к утру дела наладятся.

– Правда? – Эббот вцепился в меня крепче. – Вы так думаете? А то я боюсь, что тут уже ничего не исправить.

Мне стало любопытно, сколько же он сегодня просадил.

– А вы попробуйте больше не играть на деньги.

– Моя беда не в этом, Марвуд.

– А в чем же?

Эббот проигнорировал мой вопрос и лишь туманно заметил:

– А ведь начиналось все совсем не так.

– А потом вы велели принести вино и кости – и понеслось?

– Это не я велел! – Внезапно оживившись, Эббот вскинул палец вверх. – Не я, а он.

Между тем мы приблизились к воротам Темпл-Бар: в этом месте дорога, ведущая в Сити, сужалась. Шум повозок и крики здесь звучали особенно громко. А вот и «Таверна дьявола». На другой стороне улицы стояла Западная церковь Святого Дунстана, а за ней располагался Клиффордс-инн. С этой частью города у меня были связаны неприятные воспоминания, и я не хотел тут задерживаться.

– Кто – он? – прокричал я Эбботу в ухо. – Кто велел принести кости?

– А-а. Вот. Арапчонок.

– Арапчонок? – На секунду я подумал, что он имеет в виду моего слугу Стивена. Но какое отношение тот может иметь к игре в кости? Что за нелепость! – О чем вы говорите? Какой арапчонок?

Эббот резко остановился и так широко махнул рукой, что едва не стукнул меня.

– Этот. Вот, глядите.

Он разразился хохотом, а потом отвернулся, и его вырвало в третий раз.

Наконец я заметил знак над домом, мимо которого мы проходили. Действительно, там висел грубо вырезанный из дерева арапчонок с трубкой во рту. В окне рядом с дверью я увидел горящие свечи. Внутри находилась лавка, где торговали курительным и нюхательным табаком.

Снова погрузившись в меланхолию, Эббот со вздохом сообщил:

– Вот. Здесь я и живу.

Параллельно лавке тянулся коридор. Втащив меня внутрь, Эббот зашагал быстрее, совсем как усталая лошадь, завидевшая конюшню. Пришла моя очередь спотыкаться: не зная дороги, я брел в темноте наугад, к тому же под ногами было скользко. Наконец мы остановились возле двери слева. Эббот забарабанил в нее обеими руками.

– Служанка – ленивая потаскуха, – ругался он. – Давно подумываю ее выгнать.

Через некоторое время Эббот устал молотить в дверь и бессильно прислонился к косяку.

– Выпьем винца, – снова взбодрился он. Как пес возвращается на блевотину свою^[3], так и пьяный снова и снова возвращается к теме, интересующей его больше всего. – Сейчас пошлю в таверну. Отпразднуем наше прибытие.

– Хватит на сегодня вина, – возразил я.

– Марвуд, вы верите в прощение?

– Что вы сказали?

– Если человек ракса… рас-ка-и-ва-ет-ся в том, что совершил, искренне рас… раскаивается, разве он не заслуживает прощения? Конечно заслуживает, так ведь? Это и ребенку известно.

Послышался скрип отодвигаемых задвижек. Затем по ту сторону двери сняли засов.

– В Молитвослове сказано: «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Так-то, Марвуд. – Эббот принялся теребить меня за рукав. – Мне надо с вами поговорить, – с неожиданным пылом объявил он. – Мне нужен совет. Умоляю, обещайте, что поможете.

Тут дверь приоткрылась. Из передней на нас глядела служанка крупного телосложения и необычайно высокого роста. В полумраке трудно было как следует разглядеть ее лицо, однако что-то в нем показалось мне знакомым, хотя раньше я эту женщину определенно не встречал. На ней был длинный затрапезный передник.

– Будь добра, не смотри на меня так сурово, – выговорил Эббот, протягивая к ней руку. – Я этого не потерплю, ясно тебе? Я тебя высеку, женщина, если и дальше будешь ходить с такой унылой миной.

Она резким рывком распахнула дверь во всю ширь. Эббот рухнул в переднюю и распластался на полу. Снаружи торчали только ноги в туфлях.

– Ваш хозяин малость перебрал, – обратился я к служанке. – Возьмите его за одну руку, а я за другую. Отнесем его в постель.

– Ну уж нет, – ответила женщина. – Еще чего не хватало.

Не поднимая головы, Эббот встал на четвереньки самостоятельно. Служанка схватила хозяина за ворот камзола и резким, мощным рывком втащила в переднюю. Он оглянулся на меня и невнятно выговорил:

– Простите.

Я не знал, к кому обращается Эббот: ко мне или же к кому-то другому.

А женщина захлопнула дверь прямо у меня перед носом.

Глава 8

Чтобы втащить Эббота вверх по лестнице, а потом по коридору доволочь его до спальни, которую он делил с женой, понадобились усилия всех троих – и Ханны, и Марии, и ее матери. По пути у Эббота упали сначала шляпа, затем плащ и, наконец, парик. На верхней ступеньке лестницы у него начались болезненные рвотные потуги, но его желудок был уже пуст.

– Значит, в основном все уже вышло, – бесстрастно сделала вывод супруга Эббот. – Слава богу.

Когда он в конце концов растянулся лицом вниз на кровати, Ханна с госпожой Эббот сняли с него сапоги. Придя к молчаливому согласию, они не стали даже пытаться его раздеть. За окном уже темнело, и женщины оставили его храпеть и время от времени выпускать газы.

Глава семейства проспал почти пять часов. А когда пробудился, сразу принялся стучать об пол спальни каблуком сапога. Госпожа Эббот отправила наверх Ханну со свечой. Когда служанка вошла, хозяин сидел на краю постели.

– Голова раскалывается, – морщась, сообщил он. – Подай горшок.

Эббот велел, чтобы Ханна держала посудину, пока он туда мочился. Потом хозяин снова растянулся на кровати.

– Принеси кувшин слабого пива. И пусть для меня смешают поссет, а то желудок что-то расстроился.

Оставив свечу Эбботу, Ханна на ощупь дошла по коридору до гостиной, где Мария и ее мать сидели у стола с шитьем и рукодельничали при свете двух свечей. Ханна передала им распоряжение хозяина.

Госпожа Эббот со вздохом отложила рубашку и иглу.

– Расчисти кухонный стол и разожги огонь, – велела она. – Сейчас приду и приготовлю мужу питье. А пиво отнесешь, когда растопишь очаг.

– Можно, я вам помогу, матушка? – спросила Мария.

– Ты еще не закончила подрубать край сорочки.

– Вы же хотели научить меня смешивать поссет. Тогда я смогу готовить его сама. А то вдруг он потребует поссет, когда вас не окажется дома?

Госпожа Эббот пожала плечами:

– Убери шитье. Оставишь его на столе – запачкается через пять минут.

Мария восприняла ответ матери как согласие. Девочка последовала за госпожой Эббот на кухню. Ханна уже вытирала тряпкой стол. На кухонном шкафу чадили масляные лампы, наполняя воздух неприятным запахом жира и давая лишь тусклый неровный свет. Очаг занимал почти всю кухню. Внутри помещалась металлическая жаровня. В золе лежали всего несколько слабо тлеющих угольев.

Госпожа Эббот опустилась на табурет.

– Поставь разогреваться полпинты молока, – велела она Марии. – Ханна, не стой столбом, принеси молоко. Отмерь полпинты.

Ханна протянула Марии металлический котелок и отправилась в кладовку за молоком: его держали в накрытом ведре у порога.

– И поживее! – прикрикнула на служанку госпожа Эббот. – Чего ты там копаешься?

– Простите, госпожа. Я не сразу увидела кувшин. Но теперь я его нашла. – Когда Ханна вернулась, она дышала так тяжело, будто мчалась сломя голову. – Простите, – повторила она. – Простите.

Мария налила содержимое кувшина в котелок. Служанка стояла так близко, что девочка щекой чувствовала тепло ее учащенного дыхания.

– Смотри не пролей, – предупредила госпожа Эббот, перебирая ключи на кольце, висевшем у нее на поясе.

– И размешай как следует, – тихо прибавила Ханна.

– Повесь котелок над огнем и отопри шкаф. – Мать отдала Марии один из ключей. – Возьми полдюжины зубчиков гвоздики и насыпь их в молоко. Он говорит, от гвоздики у него зубы меньше болят. А еще тебе понадобятся бутылка хереса и сахар. Ханна, подай яйца и миску. Потом отнесешь хозяину эля.

Мария достала гвоздику, херес и сахар. Затем мать велела ей взбить в миске три яйца и отправила Ханну разжигать камин в гостиной.

Сверху раздался стук.

Госпожа Эббот вздохнула:

– Сходи узнай, чего он хочет. А я пригляжу за молоком.

Мария испуганно взглянула на мать:

– Я?..

– Делай что велю, дерзкая девчонка, – сердито бросила госпожа Эббот.

Прихватив из гостиной одну из двух свечей, Мария стала медленно подниматься наверх. Девочка еле переставляла ноги. Когда она вошла, отчим лежал на боку и храпел. Его ноги свешивались с края кровати. Посветив вокруг, Мария бесстрастно отметила, что Эббот каким-то образом умудрился опрокинуть ночной горшок. Тут отчим зашевелился и открыл глаза.

– А-а, это ты. – (Мария сделала книксен.) – Где поссет?

– Почти готов, сэр.

Девочка отправилась обратно на кухню. Ханна уже вернулась.

– Он хочет поссет, – сообщила Мария. – А еще он разлил мочу по всей комнате.

– Ханна, сейчас же вымой пол, – приказала служанке госпожа Эббот. – Не хватало еще, чтобы в спальне всю ночь воняло, как в нужнике. Добавь в воду немного уксуса. А ты, Мария, мешай молоко.

Ханна сходила в судомойню за тряпками и ведром и снова ушла. А госпожа Эббот достала из шкафа фарфоровую миску для поссета. Она налила туда хереса и смешала его с яйцами. Мария тем временем добросовестно размешивала молоко. Когда Ханна вернулась, хозяйка велела ей насыпать в напиток сахара. Он хранился в бумажном кульке. Служанка отвернулась, чтобы высморкаться, а потом бросила в миску три кусочка. Над миской их с Марией взгляды встретились.

– Трех, пожалуй, хватит, – пробормотала Ханна.

– Размешивай, пока сахар не растворится полностью, – распорядилась госпожа Эббот.

Мария взяла ложку и принялась за дело.