На примере Пиццекрысы мы убедились, что детеныши и их детство выглядят по-разному в зависимости от целого сонма биологических факторов вроде размеров и траектории роста. Есть и другая группа факторов, определяющих, какая именно у нас будет история жизни, и они выводят нас за пределы упрощенческого подхода «чем крупнее, тем лучше», которого придерживается большинство в царстве животных. Влияние биологических факторов на нашу жизнь управляется – то есть или подкрепляется, или ослабляется – нашим поведением. Прежде чем детство начнется, нужно, чтобы наши предки повели себя так или иначе, совершили целый ряд поступков, а прежде всего – проделали все то, что ведет к размножению. Это простой биологический процесс, однако то, как мы его осуществляем, является важнейшим фактором, формирующим наше детство.

Если так делают и пчелки, и птички, и даже те блохи, которые обладают относительно академическим складом ума, почему мы должны обращаться к процессу изготовления новых людей в поисках сведений об эволюции человеческого общества? Оказывается, даже на размножение следует смотреть сквозь призму социализации – усвоения культурных норм. В предыдущей главе мы уже обсуждали в общих чертах разные стратегии, доступные для живых существ на нашей планете: говорили о медленной, но стабильной истории жизни в противоположность стратегии «все яйца в одной корзинке». Совершенно очевидно, что у людей история жизни медленная: мы производим дорогостоящих детенышей в небольших количествах (поговорим об этом подробнее чуть позже), а потом вынуждены их долго растить.

Но как же, поинтересуетесь вы с чисто научной точки зрения (поскольку это книга о человеческой эволюции, а не статья в «Космополитен»), как же тогда вообще решиться создать человеческого детеныша с его медленной историей жизни и потом целую вечность ухаживать за ним? Хотя может показаться, что для создания младенца от нас требуется гораздо больше, чем от братьев наших меньших^[23], все-таки основы остаются одинаковыми и для пчелок, и для птичек, и для человека. У кого-то должна быть большая гамета (яйцо), у кого-то маленькая (сперматозоид), и эти особи должны найти компромисс между своими потребностями и потребностями гамет, и тогда все получится.

Даже если оставить в стороне надуманные аналогии между социальной иерархией пчел и современной организацией труда, у наших общественных структур есть несколько черт, которые наглядно демонстрируют, насколько отличаются наши репродуктивные практики от того, что принято у наших жужжащих приятельниц. Начнем с того, что мы млекопитающие и как таковые не склонны делегировать задачу изготовления новых особей своего вида одной-единственной самке, тем самым оттесняя существенную часть населения на позицию бесполых трутней.

Разумеется, есть много разных способов увеличить численность своего вида – от партеногенеза (буквально «девственное рождение») у некоторых видов акул и ящериц до полового размножения, в результате которого появляются не просто детеныши, но детеныши-ученые, способные взять генетический материал яйцеклетки и создать клона.

Нам, людям, для размножения (пока что) нужно пройти процесс немного менее сложный, чем создание клонированной овечки Долли. Мы незатейливо размножаемся половым способом, который прекрасно вписывается в более широкий диапазон обычного репродуктивного поведения приматов. Правда, этот диапазон действительно очень и очень широк^[24]. Когда мы говорим о человеческой эволюции, важно помнить, что наши представления о норме определяются культурой, а не биологией. Секс – понятие социальное, а размножение, как правило, требует секса. Поэтому рассмотрим варианты, которые предлагает наше общество, – законы, диктующие, как нам надо размножаться.

У тех из нас, кто по большей части сталкивался с одним определенным нарративом человеческой жизни, есть склонность твердо верить в то, что основа размножения людей – это половой процесс двух особей, принадлежащих к двум разным биологическим полам, абсолютно дихотомическим. Это нарратив, с которым люди сталкиваются в разное время и в разных местах: это и истории многотысячелетней давности, в которых говорится о садах, яблоках и змеях, и современные декларации из налоговой, где нужно поставить галочку, если вы подпадаете под конкретное юридическое определение отношений в паре. Термин «нуклеарная семья», под которым понимается идеальная репродуктивная единица для нашего биологического вида, существует всего лет сто и до недавнего времени означал группу, изобретенную примерно в период промышленной революции.

Многие социальные историки утверждали, что до возникновения современной экономики человечество по большей части жило в группах, состоящих из нескольких поколений людей, связанных между собой разными типами отношений: это, скажем, группы братьев и сестер с их супругами или популярный и сегодня сценарий жизни с бабушкой-пенсионеркой. Однако сегодня мы знаем, что долгая история нашего вида знает примеры и других конфигураций, а поэтому возникает вопрос: можно ли считать современную норму именно тем, ради чего мы столько эволюционировали? Для чего мы рождены: для роли матерого альфа-самца (и/или бессловесных самок в его гареме) или все же эволюция подталкивает нас к созданию пар? Стала ли нуклеарная семья финальной точкой эволюции для всего человечества или же для выживания в этом мире нам нужно образовывать более многочисленные родственные группы? В чем заключается более серьезное воздействие социума на деторождение и природу детства?

Как же нам подступиться к трактовке человеческих репродуктивных стратегий (если, предположим, мы сумеем их выявить) в свете эволюции доступных брачных стратегий, которых в животном мире так много?

Первым делом нам следует изучить биологическую сторону. Биология человеческого размножения по определению асимметрична, кособока. Половое размножение нашего вида требует от самок серьезных вложений, отнимает у них много времени и сил. Что же касается самцов… Ну как вам сказать. Такая разница в затратах и определяет, какие репродуктивные стратегии приводят к большему или меньшему успеху того или иного из родителей. Самки способны родить за свою жизнь лишь ограниченное количество детей – это определяется продолжительностью детородного периода, деленной на продолжительность беременности и кормления, а также, разумеется, всевозможными другими факторами, которые вступают в игру и позволяют женщине сохранять здоровье в той мере, чтобы зачать и выносить ребенка.

Даже при каком-нибудь чудовищном сценарии с созданием детоферм, который привел бы в ужас даже такого мрачного провидца, как Маргарет Этвуд, человеческий организм биологически способен родить максимум одного ребенка в год в течение, скажем, тридцати лет фертильности. Если в реальности такое количество недостижимо, это объясняется (будем надеяться) тем, что женщина отчасти контролирует процесс, а также (к сожалению) тем, что такие темпы деторождения, скорее всего, просто смертельны. Однако самцы нашего вида способны породить практически бесконечное количество потомства, если представится случай. То, что мы с вами не живем в мире «Рассказа служанки»^[25], вызвано закономерностями поведения, благодаря которым мы понимаем, что это не самый идеальный способ создавать выводки новых людей.

Но что привело нас к нашему нынешнему положению? Подсказки – в извечной конкуренции наших неравноправных гамет, в том, кто, когда и сколько инвестирует.

Самая большая инвестиция в том и состоит, чтобы стать большими. Оказывается, размер имеет значение, по крайней мере иногда. Половой диморфизм – разница в форме и размере между самцами и самками одного вида – сильнее всего выражен у тех приматов, чьи самцы сильно конкурируют с другими самцами за обладание прекрасной дамой. Эта особенность – крупный размер самцов – так свойственная млекопитающим, противоречит картине, которую мы наблюдаем у большей части представителей остального царства животных, где самки обычно крупнее самцов. Считается, что у млекопитающих это результат полового отбора, вызванный конкуренцией самцов. Мне всегда было непонятно, почему только самцы млекопитающих должны конкурировать за самок и становиться крупнее, если конкуренция – стратегия, принятая по всему царству животных.

Но, может быть, дело не в том, что самцы млекопитающих становятся крупнее, а в том, скажем, что самки становятся меньше, поскольку им нужно жертвовать собственными энергетическими запасами в интересах следующего поколения. Однако большинство доминирующих теорий делает упор на то, что самцы млекопитающих больше самок именно из-за полового отбора в форме конкурентных брачных стратегий у самцов. Вероятно, проблема в том, что именно мы измеряем: несомненно, гораздо легче найти бабуинов, которые орут друг на друга в саванне, чем количественно оценить, сколько сил уходит на достаточно утомительную работу по вынашиванию и вскармливанию маленького бабуина^[26]. Но ведь из этого не следует, что одно влияет на приспособленность к размножению, а другое – нет.

Однако остановимся ненадолго на этих распоясавшихся бабуинах, а точнее, на их огромных клыках^[27]. Клыки самца-бабуина, часто обнажаемые, чтобы отпугнуть соперников, могут быть в четыреста раз крупнее клыков самки, поскольку ей, как правило, не приходится никого отпугивать, ее задача – есть траву и время от времени мелких насекомых. У людей эта разница в размере клыков составляет лишь около семи процентов, да и она сглаживается, если взять достаточно большую выборку^[28]. Мы как вид не отличаемся таким уж сильным диморфизмом в частях тела, что бы ни навязывала вам индустрия красоты. Но некоторые приматы отличаются, и им приходится за это платить. «Вооруженные самцы» вроде бабуинов могут клыками покалечить друг друга в драке, как и павианы, макаки, гориллы и другие виды, у которых мальчики крупнее девочек. Вдобавок к дополнительной энергии, которая требуется, чтобы отрастить большие зубы, ярко-красный нос или просто стать крупным, эти самцы должны где-то брать энергию и на пресловутую конкуренцию самцов.

Есть данные, что брачный сезон для некоторых самцов приматов – самый настоящий физиологический стресс. К тому же шансы выжить в случае нападения леопарда вряд ли повышаются, если ты не сводишь глаз с девчонок. Самец какого-нибудь вида обезьян, живущих на деревьях, может так вымотаться из-за спаривания, попыток спаривания и необходимости охранять подругу от посягательств, что ему всерьез грозит опасность внезапно перестать встречаться в природе.

Физические инвестиции в размножение, естественно, не ограничиваются зубами. Неудивительно, что требованиям адаптации подвержены и детородные органы как таковые – настолько, что у приматов, придерживающихся разных брачных стратегий, наблюдаются и совершенно разные закономерности в размерах гениталий. Например, у шимпанзе огромные яички относительно размера тела – в среднем по сто восемнадцать граммов при среднем весе шимпанзе сорок четыре килограмма, то есть 0,2 процента от веса тела. Утверждают, что причина в том, что самцу шимпанзе нужно выработать много спермы, чтобы у его генетического материала были шансы в борьбе, поскольку самки шимпанзе обычно спариваются с большим количеством самцов и в их организм попадает довольно много конкурирующего семени. Для шимпанзе тратить энергию роста на развитие большого количество ткани, вырабатывающей сперму, – разумная стратегия, как и для бабуинов, макак и других приматов, где с каждой самкой могут спариваться несколько самцов. Чемпионы среди приматов в этой категории – карликовые лемуры: крошечные, с белку размером полуобезьяны обладают яичками объемом около пятнадцати кубических сантиметров (у человека такое соотношение дало бы яички размером с грейпфрут).