Здание и выглядело непомерно тяжелым. Выдававшиеся из его серой туши контрфорсы навевали мысли о раздувшейся грудной клетке. Монументальный фронтон человеку с болезненным воображением показался бы замершим в воздухе лезвием огромной гильотины. Все в этом здании было каким-то тяжелым, ужасно старомодным и даже пугающе-равнодушным. Герти подумалось, что, если бы это уродливое здание, доставшееся острову от предыдущей эпохи, и столь же мрачное, оказалось бы вдруг человеком, это был бы сгорбившийся могильщик в тяжелом непроницаемом плаще, с лицом мертвым и пустым.

Похороны, могильные плиты, могильщики… Герти посмеялся над своей мнительностью. Излишне живое воображение не лучшее подспорье для ответственного молодого клерка. Нет уж, мистер Уинтерблоссом, фантазировать вам придется на досуге. Сейчас же лучше побыстрее отыскать канцелярию и приступить к выполнению своих обязанностей.

Прохожих в этой части города практически не было, это несколько удивило Герти. Он привык к тому, что поблизости от всякого рода чиновничьих помещений всегда находится множество людей. В Майринке же, который прежде представлялся ему административным центром города, оказалось на редкость безлюдно. Ни вечно спешащих курьеров с набитыми сумками, ни степенных стариков, которые собираются обыкновенно возле всякого государственного учреждения, просто чтобы поболтать в очереди, ни профессионально-равнодушных чиновников в деловых синих костюмах… И это в разгар рабочего дня, в два часа пополудни!

Может, дерзкий кебмен нарочно завез его не туда? Ну разумеется, шутка вполне в его дурном вкусе. Взял и отвез пассажира к городскому моргу. Выкуси, мол, столичный хлыщ…

– Черт знает что, – пробормотал Герти себе под нос. – А шуточка-то, между прочим, обошлась мне в два шиллинга…

Тут он наконец увидел прохожего и, позабыв про все, устремился к нему.

– Сэр! Уважаемый сэр! Минуточку!

Прохожий остановился. Был это потрепанного вида мужчина средних лет, сразу удививший Герти своей апатичностью. Глядел он сонно и без интереса, словно существующий мир уже явил ему все свои чудеса, так что теперь бытие в нем оставалось пустой и утомительной обязанностью.

– Слушаю вас.

– Майринк! Не подскажете, как добраться до Майринка? Похоже, негодяй кебмен высадил меня не в том месте. Ушлый такой малый, чтоб его…

– Майринк? Не пудрите мне мозги, вы и так в Майринке, приятель. И если этот Майринк вам не подходит, ничем не могу помочь. Другого такого в Новом Бангоре нет.

– Вот как? Тогда, должно быть, это какое-то недоразумение. Не подскажете, где я могу найти администрацию?

– Какую еще администрацию?

– Колониальную, конечно. Какую же еще?

– Ну, мне-то откуда знать… Не слышал о такой.

Герти отчего-то не хотелось употреблять слово «канцелярия», он уже успел заметить, что это слово отчего-то производит на людей тяжелое и даже гнетущее впечатление. В какой-то момент ему, человеку мнительному, даже показалось, что слово это и верно отдает чем-то жутковатым. Канцелярия. Есть в нем, пожалуй, что-то грозное, пугающее, как в глухом медицинском боксе, внутри которого лежат до поры невидимые хирургические инструменты.

– Мне нужно место, где сидят чиновники, – осторожно сказал Герти. – Секретари, деловоды, прочие. Понимаете?

– Так бы сразу и сказали. Это вам Канцер нужен.

– Что еще за Канцер?

– Канцелярия, Канцер, не все ли равно?

Герти не нашелся, что возразить. На его памяти канцелярию так еще не именовали. Однако он нашел, что от созвучия веет чем-то зловещим. Медицинским словечком «канцер»^[25], обозначающим губительную смертоносную болезнь…

– Насколько быстро я могу до нее добраться? – спросил он.

– Примерно за половину секунды, если повернетесь. Канцелярия за вашей спиной, вот что.

Герти развернулся. И уставился прямо на фасад серого и жуткого дома, того самого, что походил на старого могильщика. Еще одна дурацкая шутка. Поразительно, до чего колониальные города набиты доморощенными шутниками. Видимо, тропический климат как-то благотворно на них сказывается…

Герти откашлялся.

– Простите, вы… уверены? Это действительно канцелярия?

Прохожий взглянул на Герти как на круглого дурака.

– Хотел бы я быть уверен в этом менее. Но, увы, ничего не могу поделать. Она самая и есть.

– Благодарю, – сказал Герти, приподняв на дюйм шляпу. – Вы очень мне помогли.

Внутренне недоумевая, он двинулся к зданию, ощущая, как по всему телу под костюмом гуляют холодные и тревожные сквознячки. Здесь должна быть какая-то ошибка. Герти буквально кожей ощущал исходящую от здания эманацию чего-то тяжелого, липкого и темного, похожего на прикосновение пальцев к клоку паутины в подвале. Не иначе разыгралось воображение, взволнованное чередой новых событий.

Герти знал, что воображение у него излишне живое, даже болезненное, но научился сдерживать его порывы, для чего рутинные канцелярские процедуры были наилучшим средством. Здесь же, в жарком воздухе Нового Бангора, воображение, кажется, стремительно отвоевывало позиции.

– На случай если пригодится, ближайшая церковь, Святого Иоанна, в четырех кварталах отсюда! – крикнул ему в спину прохожий. – Повернете вот за тем углом и идите дальше, там увидите.

Это несколько удивило Герти и даже заставило сбиться с шага.

– Зачем мне может понадобиться церковь?

– Ну… – Прохожий пожал плечами. – Например, сможете поставить свечку, если выберетесь из этого здания живым.

Прохожий зашагал по своим делам, и Герти мысленно обозвал его ослом. К тому, что граждане относятся к чиновникам без излишнего почитания, он уже привык. Но на этом острове, судя по всему, за административным аппаратом и в самом деле укоренилась какая-то чересчур дурная слава. То-то все встреченные им люди при одном лишь упоминании канцелярии приходили в замешательство, словно он говорил о чумном карантине.

Приближаясь к канцелярии, Герти беззаботно вертел головой и даже насвистывал нарочно бодрую мелодию. Между тем каждый шаг давался ему изрядной ценой. Он ощущал себя так, точно двигается по морскому дну на огромной глубине и с каждым шагом глубина эта увеличивается, отчего перед глазами все более темнеет, воздух становится все труднее пропихнуть в легкие, а на позвоночник давит многотонный столб воды; вот уже и позвонки жалобно затрещали…

Вблизи дом производил еще более гнетущее впечатление. Окна его, узкие и редкие, оказались забраны тяжелой чугунной решеткой. Каменная шкура, издалека выглядящая серой, вблизи обнаруживала сходство с кожей покойника, на которой трупными пятнами высыпали многолетние проплешины. Водосточные трубы, изломанные и ненадежные, тянулись вверх уродливыми жестяными деревьями.

Должно быть, ужасно работать в этом здании ежедневно, подумал Герти, оно ведь подавляет всякую работу мысли. Нелепый архаизм. На континенте административные здания давно уже строят в совершенно другом архитектурном стиле, они просторны, светлы, хоть и строги контурами. Эта же каменная уродина, вероятно, перекочевала из тех времен, когда каждая администрация была одновременно и крепостью, и тюрьмой, и пыточным арсеналом, явственно внушая всему окружающему величие Британской Короны.

Под стать была и дверь. Окованная бронзой, без всяких украшений, с литым молоточком, она должна была весить фунтов триста^[26]. И, конечно, она была заперта. Это почему-то обрадовало Герти. Радость была какая-то постыдная, напоминающая радость школьника, прогулявшего дневной урок. Канцелярия закрыта. Что ж, ничего не поделаешь, придется уходить. Он вернется сюда, скажем, завтра и… «Нет уж! – рассердился Герти, железной рукой подавив эту мимолетную и трусливую радость. – Никуда я не уйду. Местечко и верно немного мрачновато, ну так и ты уже не сопляк, мистер Уинтерблоссом! Нельзя показать себя тряпкой с первого же дня, иначе все время об тебя будут вытирать ноги. Вперед!»

Он прикоснулся к дверному молоту и ощутил, как его ладонь делается такой же холодной, как сам металл. Удивительно, и это при такой-то жаре… Герти постучал. Два удара получились решительными и мощными, третий – коротким и неуверенным.

Канцелярия молча ждала, из ее каменных внутренностей не доносилось никаких звуков, свойственных всякой канцелярии Ее Величества и досконально изученных Герти на прежнем месте службы. Не было слышно дружного стука печатных машинок, которые утвердились в кабинетах, как пулеметы в траншеях, и слаженно поливают неприятеля беглым огнем. Не доносились оживленные восклицания курьеров и кокетливые замечания секретарей. Словом, вообще никаких звуков из канцелярии во внешний мир не поступало.

Поэтому Герти едва не вскрикнул от неожиданности, когда дверь, завизжав металлическим голосом, вдруг приоткрылась.

Изнутри, как из погреба, дохнуло тяжелым, прелым, застоявшимся – скверным влажным запахом земли с нотками отсыревшей бумаги.

Человек, отперший дверь, внимательно взглянул на гостя. И приветственная улыбка на лице Герти увяла и сморщилась, как цветущая роза, схваченная внезапным осенним заморозком.

– Слушаю вас.

Из пьес и беллетристики Герти был известен типаж мужчины неопределенного возраста, который он всегда полагал надуманным и нереалистичным. Встречаются в жизни молодящиеся старики или рано постаревшие юнцы, но возраст всегда можно вычислить по косвенным признакам, которые порой явственнее седины и морщин. Походка человека, жестикуляция, голос, глаза – все это выдает истинные года.

У человека, отпершего дверь канцелярии, возраста не было. Волосы у него были – черные и набриолиненные. Глаза – очень спокойные и холодные. Голос низкий, с хрипотцой. Что же до жестов, их не наблюдалось, поскольку привратник стоял в совершеннейшей неподвижности, как статуя.

– Добрый день, сэр! – со всей возможной искренностью произнес Герти. – Я…

Еще идя к двери, он составил экспромтом небольшой спич в легком ироническом ключе. Насчет того, какие негодяи здешние кебмены, как прекрасна погода и как он, Герти, рад оказаться здесь в эту минуту. Спич этот должен был сломать возможный ледок по отношению к новоприбывшему и способствовать установлению атмосферы теплой и даже несколько неформальной.

Чтобы его не приняли за равнодушного рафинированного чиновника из столицы, Герти даже заготовил пару подходящих острот. С первых же минут пребывания он рассчитывал поставить себя человеком бойким, но вежливым, а также уверенным в себе, воспитанным, но не лишенным некоторой раскованности. Подобный типаж входил в моду на континенте, и Герти полагал, что он окажется уместным и в колониальном закутке империи.

Спич этот умер, даже не родившись. Скомкался, смялся, рассыпался мелкой золой.

– Слушаю вас, – равнодушно повторил человек.

Он был бледен, даже болезненно-бледен, отчего его лицо, состоящее из одних только острых черт, выглядело жутковато, как мумифицированная голова, не сохранившая под кожными покровами ни грамма жира. Мимика его была невыразительна, если вообще присутствовала, а взгляд казался равнодушно-влажным, как у пережидающей в тени жаркий день змеи. От взгляда этого у Герти стало покалывать в подмышках.

– Я… кхм… Видите ли, я только что с… Прибыл недавно, на «Мемфиде». И…

– Вы посетитель? – спросил человек, не сводя с Герти своего змеиного взгляда.

Впрочем, нет, взгляд был не змеиный. Такой же холодный, как у змеи, определенно животный, но…

«Крысиный, – подумал Герти, безотчетно вжимая голову в плечи. – У этого человека взгляд голодной дрессированной крысы, черный и немигающий».

– Я? Нет, что вы. Дело в том, что я в некотором роде… По службе. Переведен из Лондона. Деловод. Могу сказать, у вас тут ужасные кебмены!..

Слова сыпались из Герти кое-как, вперемешку, тщательно отрепетированные конструкции теряли изящество, сталкиваясь друг с другом. Спич летел кувырком, как пьяный акробат с трапеций.