* * *

На следующее утро Серебряные копья все еще ходили по домам, допрашивая местных жителей. Чеда как раз завтракала хлебом и бобами, когда вдалеке раздался шум. Она бросила еду и поспешила туда, к Священным воротам, одному из двенадцати укреплений внешней стены, стоящим к западу от Таурията и Обители Королей, в конце Копейной улицы. У ворот рев толпы стал невыносимым. Сотни Серебряных копий выстроились вдоль стены, неподвижные и бесстрастные. Солнце сияло на их островерхих шлемах и начищенных доспехах, отражалось в наконечниках стрел, положенных на тетивы коротких луков. Но Чеде некогда было их разглядывать. Она не могла отвести взгляд от крепостных стен, от трупов, свисавших с зубцов на длинных веревках.

Девочки. Двадцать четыре девочки – она невольно пересчитала их всех. Им перерезали горло и повесили истекать кровью, как выпотрошенных крольчат.

Это было послание, древнее как сама месть: взойди на наши стены и будешь убит. Тронь одну из наших дочерей, и мы прольем кровь двух дюжин твоих детей.

Иначе не могло быть. Стальные девы – плоть от плоти Королей, их первенцы, с оружием в руках защищающие своих родичей и город, что боги вверили их отцам. Чеда взглянула в лицо каждой девочки, запоминая, давая обещание. Особенно – последней, черноволосой и зеленоглазой, что так старалась однажды продать ей духи.

Она ничего не сделала Королям, но она была там и выжила, потому они и выбрали ее. Впрочем, может, ей просто не повезло дважды оказаться не в том месте не в то время.

Злость и скорбь захлестнули Чеду так же, как остальных, плачущих у подножья башни. Но она отказывалась плакать. Она отказывалась сдаваться. Погасила гнев, убив его так же, как убила сожаления.

Мертвым нет до нее дела. И ей нет дела до мертвых.

Она отвернулась от девочек и захромала обратно в город.

Глава 4

Одиннадцать лет назад…

Занимался прекрасный рассвет над Великой пустыней Шангази: янтарные, охряные, ржавые облака расцветали в небе, причудливые тени ложились на волнующиеся под ветром дюны, но Чеде было не до красоты, потому что мама снова замкнулась в себе и не хотела разговаривать.

Чеда, худенькая девочка, недавно встретившая свое восьмое неласковое лето, сидела на скамье ялика – обманчиво дорогого ялика, который мама, Айя, арендовала за большие деньги. Единственным звуком в предрассветной пустыне был шелест деревянных полозьев по золотому песку да порой шорох румпеля на поворотах. Чеде было холодно, но она не стала жаловаться – лишь обняла себя покрепче за плечи. Она знала, что не бывает пустыни без иссушающего жара – взойдет солнце, и под его безжалостным взглядом холодный, кусачий ветер превратится в воспоминание.

С самого начала путешествия они с мамой не обменялись ни словом. Иногда Чеде очень хотелось узнать, почему они так быстро сбежали из Янтарного города, но мама была очень упрямой – если пристать к ней не вовремя, она совсем перестанет отвечать.

И все же, понять бы, чего мама так боится… ведь она точно чего-то боялась: Чеда замечала страх в ее неестественно прямой спине, пристальном взгляде, который она не сводила с песков, лишь изредка отвлекаясь на парус. В горестных морщинках, залегших в уголках ее глаз – глаз, которые обычно так легко зажигались яростью, а в этот странный день потухли, бесконечно усталые и испуганные.

Но как бы Айя ни вымоталась, она все равно продолжала править ялик вперед: зубы стиснуты, волосы развеваются, словно боевое знамя. Она твердо решила бежать.

Чеда вспомнила, как еще вчера, проснувшись утром, увидела спящую Айю, вернувшуюся с ночной вылазки. Айя вздрагивала во сне и звала ее так жалобно: «Чеес. да… Чеес. да…» Чеде хотелось обнять ее и разрыдаться, но вместо этого она просто тихонько погладила маму по волосам, боясь разбудить.

Айя проснулась на исходе дня и снова ушла. Она вернулась поздно, после заката лун-близнецов, одетая в черное платье и покрывало, словно Стальная дева, и велела Чеде собираться. Она набрала еды и воды на два дня в пустыне, но почему-то заставила Чеду упаковать и книжки, которые они всегда брали с собой, когда переезжали в новый дом.

Одевшись так, чтобы их не убили на улице, к рассвету они оказались уже далеко от дома. Чеда ужасно хотела знать, куда они едут, но Айя хорошо ее вышколила: это был не первый внезапный переезд, и от Чеды обычно требовалось лишь одно – молчать, пока они не доберутся до места.

Они успели в западую гавань еще до рассвета и арендовали ялик за большие деньги, а в нагрузку получили кучу советов от симпатичного смуглого владельца. Айя поставила парус, и ветер понес их на север, все дальше и дальше от Янтарного города Шарахая, шумного, пронизанного сотнями узких улочек, города, который так напугал Айю, что она сбежала из него под покровом ночи.

– Ты вчера ходила в пустыню, – не выдержала Чеда. – Лепестки собирала?

Она знала, что дело не в лепестках, ей просто хотелось, чтобы мама поговорила с ней, сказала хоть что-нибудь.

Айя нажала на румпель, и ялик обогнул черный валун.

– Да, я ходила в пустыню, но лепестков не нашла.

Чеда хотела спросить, что же она тогда нашла, но мама только покачала головой – значит, сейчас не время говорить. Лишь миновав последний подорожный камень, на границе песков, Айя остановила ялик и обернулась к Чеде, глядя на нее, наконец, как обычные мамы смотрят на детей: не сурово и не холодным командирским взглядом, а ласково. Будто жалея ее. Такое случалось редко, и Чеда тут же поняла, что это не обычный переезд, все куда серьезнее.

Айя нехотя вынула из-за пазухи свою драгоценность: серебряный медальончик, напоминавший формой огонек лампы. Она склонилась над ним, загораживая от ветра, и, открыв, осторожно достала два высохших лепестка с голубенькими кончиками. Айя собрала их неделю назад, в ночь цветения адишары – кривого шипастого дерева, цветущего лишь при свете лун-близнецов.

Короли строго запрещали в Священную ночь выходить из дома, но Чеду пугало не это – сколько она себя помнила, мама всегда ходила собирать лепестки и много раз давала Чеде пробовать их, обычно наутро после Бет За'ир. Просто раньше это были маленькие кусочки, а сейчас – целый лепесток. Но почему теперь? И почему тут?

– Открой рот, – сказала мама, помахивая лепестком у нее перед носом.

Но Чеде стало только тревожнее. Целый лепесток значил, что это важный день для Чеды, может, самый важный в жизни… и головоломка сложилась.

– Мы к ведьме едем, да?

Мама снова требовательно помахала лепестком. Чеда, боясь ослушаться, открыла рот пошире. Айя торжественно положила один лепесток под язык ей, другой себе, наблюдая за ней внимательно, хотя Чеда совсем не понимала, что же она пытается высмотреть.

Мир как всегда изменился, но в этот раз – сильнее, чем обычно. Сперва начало покалывать язык, потом губы, лицо, кончики пальцев – все тело, даже то место за пупком, из которого – так говорила мама – должен идти боевой клич, когда машешь мечом. Под кожей словно бабочки порхали – как всегда после лепестков, рот наполнился слюной, – приходилось все время сглатывать. Шорох полозьев превратился в громкий хруст, мамино дыхание гулом отдавалось в ушах. Чеда слышала, как скулит где-то вдалеке пустынный гривистый волчонок, чувствовала каждое дерево адишары вокруг города. Чувствовала себя живой, как никогда прежде. Дай ей волю, она бы сейчас могла даже костолома побить, вроде тех, что на рассвете шныряли по пустыне возле городских стен. Спрыгнула бы с ялика и побежала за лунами-близнецами до самого края света, за который они уходят отдыхать! Она теперь все могла! Но мама все равно смотрела на нее печально, будто это было какое-то испытание, и Чеда его провалила.

Но как? Почему? Мама давала ей лепестки наутро после Бет За'ир, а еще на день рождения, и на праздник Бет Талелл – ночь, когда богиня Наламэ провела скрюченным пальцем по пескам Шангази, создав реку Хадда и принеся жизнь в пустыню. Иногда кусочек лепестка доставался Чеде, когда они танцевали с мечами… Но почему Айя всегда так смотрела и хмурилась? И теперь тоже…

– Мама, скажи мне, – потребовала Чеда, чтоб мама перестала делать такое лицо. Айя стиснула зубы, желваки заиграли на впалых щеках. Она была упрямой, но Чеда выросла вся в нее. – Мы едем к ведьме?

– Салия не ведьма, – ответила наконец Айя. Наверное, решила, что раз остался позади город, где даже стены имеют уши и правит Король Шепотов, можно немножко приоткрыть завесу тайны. Чеда, правда, ей не поверила – все знали, что Салия может заглядывать в будущее и даже наколдовать что-нибудь, когда есть нужда и настроение. Но противоречить Айе она не стала – мама была как натянутая струна танбура, вот-вот сорвется!

– Ты продашь ей лепестки? – вместо этого спросила Чеда, надеясь, что дело в этом и они быстро управятся. Будущее ее пугало.

– Не твое дело.

– Ну мам! Мне уже восемь, мне надо все знать! Я уже взрослая!

Мать оторвала взгляд от песчаного моря и обернулась к ней – наверное, хотела отругать, но вдруг рассмеялась. Это был нервный смех, будто страх щекотал ее изнутри, но постепенно тот отступил, и смех стал настоящим, искренним, на всю пустыню. Словно все напряжение ночи оставило ее, и из кокона ужаса вылупилась совсем другая Айя. Она взяла руку Чеды в свою и чмокнула три раза.

– Пожалуй, ты и правда уже взрослая, Чедамин, но я не расскажу тебе всего. Время еще не пришло, сперва я поговорю с ней.

Чеда обрадовалась, что получилось рассмешить маму – у нее был такой красивый смех, так редко выпадало его услышать, – но радость продлилась недолго: Айя вновь замерла на носу выбеленного солнцем ялика, вглядываясь в горизонт, вцепившись в румпель. Словно вес страхов снова обрушился на нее.

– Ты же будешь хорошей девочкой? – вдруг спросила Айя, не глядя на нее. – Будешь слушаться маму?

Чеда подумала сперва, что мама хочет, чтобы она хорошо вела себя в гостях, но выражение ее лица было слишком мрачным.

И вдруг она поняла, что затеяла мама. Пустыня исчезла, сузилась до размеров крошечного песчаного ялика.

Мама оставит ее там, у Салии, потому что ей надо куда-то идти, и она думает, что не вернется.

У Чеды все зудело внутри: узнать, спросить, куда она уходит, почему нельзя с ней, но еще сильнее она хотела быть для мамы хорошей девочкой, поэтому молча кивнула.

– Ты прочитаешь все наши книги, – продолжила Айя. Это был не вопрос, а отчаянная надежда.

– Хорошо.

– Будешь упражняться с мечом и щитом, не забудешь, чему я тебя учила. Пусть я никогда этого не говорила, мы обе знаем, что у тебя есть дар. Но никогда не принимай его как должное. Поняла? А если прижмет нужда, иди к Дардзаде, он поможет.

Аптекарь Дардзада жил в богатом восточном конце Шарахая. Иногда мама приводила туда Чеду, что-то продавала – наверное, лепестки адишары. Иногда они уходили в дальнюю комнату поговорить, а Чеде велели сидеть на стуле в аптеке и ничего не трогать.

Дардзада был злым дядькой: спрашивал ее, когда она в последний раз мылась, и постоянно предупреждал, что если она хоть одним глазком посмотрит в сторону его растений – продаст кочевникам. Сладкое дыхание богов, ну почему мама сказала искать помощи именно у Дардзады?

Наверное, недовольство отразилось у нее на лице, потому что мама добавила:

– Вы одной крови, Чедамин.

– Никакой мы не одной крови! – громко заявила Чеда, пытаясь заглушить саму мысль об этом.

– Одной, – тихо ответила Айя. – Однажды ты поймешь.

Чеда пыталась заставить себя рассказать маме о том, как ей страшно, о том, что она все поняла, попросить маму не бросать ее… но не могла, потому что иначе страх станет реальностью, и мама точно сделает то, чего Чеда больше всего боится. Чем больше лиг они оставляли позади, тем глупее казалось желание заговорить.