Долгая дорога в дюнах (страница 6)
– Неужели вы думаете?..
– Не знаю. Умные люди на всякий случай запасают кое-что. Сахар, крупу, спички…
– Не дай, господи, – у меня в доме парень подрос.
Озолс молча достал пачку «Трафф», угостил Аболтиньша.
– А как у дочки успехи? – с удовольствием затягиваясь папироской, полюбопытствовал тот. – Поди, лучшая студентка в университете?
– Ну, может, и не лучшая… Вообще-то молодцом!
– Дай вам бог… А у нас в поселке несчастье.
– Знаю. Петерис рассказал.
Аболтиньш с беспокойством посмотрел в сторону церкви, что была неподалеку; из нее выходили прихожане. Усмехнулся:
– Старые грехи отмолили, сейчас ко мне за новыми придут.
– Хозяин, может, и нам заглянуть в храм божий? – не выдержал Петерис.
Озолс осклабился:
– У тебя что, грехов много?
– У меня?!
– Давай трогай, святой! Тебя жена ждет.
– Кого?! Меня?! – Глаза у кучера потемнели, злая судорога пробежала по лицу. Он так яростно хлестнул лошадь, что Озолс едва не вывалился из коляски. В поселке уже давно было известно, что если Эрна кого-то и ждет, то только не своего Петериса.
Артур сидел на кухне, чинил сеть.
– Поешь! – Мать поставила рядом кружку с молоком, придвинула кусок хлеба, намазанный медом. Банга отложил моток, взял кружку, задумался. Луч солнца, падавший из окна, зажег радужный узор на фаянсе. Эту кружку Артур помнил с детства: та самая, что стояла потом на поминках перед пустым стулом. Как все-таки странно и жестоко устроена жизнь: еще вчера все было по-иному – был отец, была надежда… Артур чуть не застонал от боли. Мать, словно бы прочитав его мысли, отвернулась, пошла к плите. И остановилась на полпути, увидев входившего Озолса.
– Бог в помощь, Зента! Прими мои соболезнования.
Она опустила голову, заплакала.
– Господь дает, господь забирает, – скорбно продолжал Озолс. – Хороший был у тебя муж, по такому не грех и поплакать. И отец был хороший. – Он заметил Артура.
– Проходи, Якоб.
Озолс заковылял в комнату, волоча непослушный протез. Сейчас – не на людях, не в коляске – он не казался таким бравым. Инвалид, сутуловатый, оплывший, он грузно опустился на стул подле стола, положил на скатерть руки, большие и натруженные, сумрачно огляделся. Негромко спросил:
– Слышал, ты дом продаешь.
Зента потупилась. Ее пальцы нервно теребили передник.
– Что поделаешь, Якоб… Долги… – хотела еще что-то добавить, но в дверном проеме показался Артур.
– Погоди, мать, – хрипло проговорил он. – Насчет отцова долга не беспокойтесь, за нами не пропадет.
Озолс предостерегающе поднял руку:
– Постой, сынок, не горячись. Скажи, Зента, сколько у вас осталось невыплаченной ссуды за дом?
– Около семисот латов. И тебе триста. Вот и получается…
– Ну, между собой мы пока считаться не будем… А ссуда… Неважно у меня, правда, с наличными, да ничего… Ссуду вашу я погашу. С банком лучше не тянуть. Проценты…
До Зенты трудно доходил смысл его слов.
– Как, ты сам… наши долги?
– А ты что думала? Пришел рубашку последнюю с вас снимать? Мы же люди… Всю жизнь прожили рядом. Янка, почитай, братом был мне…
– За доброту вашу спасибо. Но мы так не можем, – самолюбиво перебил его Артур.
Озолс опять предостерегающе поднял руку:
– Я не милостыню вам предлагаю. Заработаешь – отдашь. Промысловый участок отцовский правление тебе оставит. Может, еще и прибавим немного.
– А ловить на чем?
– Лодку пока возьмешь у меня. Моторная, пятнадцатисильная. К тебе любой напарником пойдет. А зимой на озера, за карпом. Он теперь в хорошей цене. Я думаю, если каждый третий улов мой – не так уж много получится. Глядишь, постепенно и отдашь отцовский долг. Ну что, по рукам?
Артур в нерешительности помялся, но упираться не стал:
– Согласен.
– Выбирай, что лучше – расписка или вексель?
– Вексель.
Утром вдоль всего берега шла работа – рыбаки волокли к морю карбасы, загружали снасти, готовились к путине. Озолс, с погасшей трубкой в зубах, приглядывал за своей артелью. Мимо него то и дело пробегали люди – кто с веслами, кто со связкой балберов – поплавков.
– Невод куда грузить? – согнувшись под тяжестью сложенной сети, остановился рядом с ним Артур.
– Во-он в тот карбас, к Фрицису, – Озолс неодобрительно посмотрел на парня: – Чего один надрываешься? Помочь некому?
– Да мне – раз плюнуть! – молодецки крякнул Банга и, стараясь держаться прямо, пошел к лодкам.
– Заботу показываешь? – желчно бросил подошедший Калниньш. – Теперь можно – вексель-то выхватил!
Озолс обернулся, раздраженно бросил:
– Все ты мечешься, как ужаленный. Суешься в каждую дырку… Нехорошо.
– Нехорошо? – сузил глаза Калниньш. – А людей одурачивать, с голого последнюю рубаху снимать – хорошо?
– Послал бы я тебя… Надоело, понимаешь? Давай хоть раз потолкуем по-человечески.
– С тобой толковать!..
– Нет уж – давай! – Озолс ухватил Калниньша за рукав. – Сядь-ка. – Первым опустился на борт дырявого карбаса, достал портсигар – там было пусто. Калниньш, не глядя, протянул свои папиросы. Задымили.
– Ты вот векселем меня попрекнул, – пыхнул дымком Озолс. – А я, между прочим, его не тянул, они сами…
– Ясно – сами, – перебил Калниньш. – Ты знал, на какую наживку ловить. Как же – гордые, честные…
– Правильно, честные. А ты хотел, чтобы сын отцов долг замотал? С обмана жизнь свою начал?
– Да какой долг? Какой? Янка на тебя девять лет горбатился. Да он втрое свой долг отработал. – Калниньш уперся в Озолса требовательным взглядом.
– Ну, знаешь, так рассуждать… Может, по-твоему, еще я ему должен? Они не то что вексель – дом хотели продать, чтобы рассчитаться. Другой – тот же Аболтиньш, к примеру, – стал бы церемониться? Ну-ка, скажи?
Калниньш промолчал.
– То-то! А я и парня к делу пристроил, и кусок хлеба в руки дал. Да еще с банком за них рассчитался. Мало?
– Благодетель… Из отца душу мотал, теперь на сыне покатаешься.
– Да что ты все к той бумажке цепляешься? Бумажка, бумажка… Может, я про нее и вовсе забуду.
– Ты-то? – Калниньш скривился в злой усмешке. – Пожалуй, забудешь.
– А тебе хотелось, чтобы у меня память и вовсе отшибло? – тихо, с придыханием спросил Озолс. – Ну а мои долги кто вернет?! Вот эту самую… – Он зло хлопнул себя по протезу. – Много мне потом помогли? На чурбак этот скинулись? Так-то, сосед, – чужое легко считать. А как оно досталось – слезами ли, кровью… А! – Озолс махнул рукой и заковылял по песку.
Лодки, одна за другой, отходили от берега. Море, по-утреннему тихое, стелилось зеркальной гладью. Далеко над заливом разносились веселые, зычные голоса рыбаков – те перекликались, перекидывались нехитрыми шуточками:
– Эй, Друкис, невод забыл!
– Где?
– У бабы под кроватью. Греби обратно, а то, глядишь, кто другой утащит, – дружно орали с соседней посудины.
Артур заметно нервничал: то схватится за плицу [2], то слани [3] поправит…
– Что ты мечешься, как Аболтиньш по трактиру? – не выдержал сидевший на руле Фрицис Спуре.
– Я? – вспыхнул Артур. – Так я же… это…
– Он же… это… – передразнил Лаймон. – Службу показывает. Думает, Озолс зятька будущего с берега увидит.
– Помолчи, Лаймон, – оборвал Фрицис. – А ты, сынок, спину-то побереги. Хоть она у тебя, видать, крепкая, да не таких здесь обламывали. Работаешь – и работай!
Артур поймал насмешливый взгляд Лаймона, недовольно насупился.
Летним солнечным днем по дороге, обсаженной высокими вязами, катила добротная озолсова коляска. Она только что отъехала от станции – паровозный свисток и шум отходящего поезда ненадолго заглушил цокот копыт. В повозке, среди груды коробок и лакированных чемоданов сидела девушка. В свои девятнадцать Марта Озола была удивительно хороша и, что случается нечасто, почти лишена кокетства. Но именно эта серьезность и придавала облику девушки особую, благородную прелесть. Серый, элегантно простой английский дорожный костюм очень шел ей.
– А пруд? За мельницей, где ивы? – расспрашивала она Петериса. – Не построили еще там новую купальню?
– За мельницей? – задумчиво переспросил возница. – Туда как раз на прошлую пасху мельник свалился. От Круминьшей шел.
– Утонул?
– Как же, утонет! Теща с женой откачали. А он, как очнулся, – таких фонарей им навешал. Неделю синяки мукой присыпали.
Марта, отвыкшая от грубых деревенских нравов, только пожала плечами. Но, помолчав секунду, снова спросила:
– Петерис, а где сейчас танцуют? Как и раньше, у Аболтиньша?
– Во-во, там его шурин после и подстерег, в трактире. И, значит, бутылкой… По башке.
– Кого?
– Да мельника же! За сестру, значит. Все так и ахнули – бутылка вдребезги, а башка хоть бы что. Только шишка вскочила.
– Какой ты странный, Петерис, – городишь всякую чепуху.
Впрочем, будь она повнимательней, ход рассуждений кучера не так удивил бы ее – время от времени Петерис доставал из-за пазухи фляжку и понемногу прикладывался.
– А как Бирута? Замуж еще не вышла за Лаймона?
– Бирута? Это Фрицисова дочка, что ли? – Зариньш захихикал. – Тут, я вам доложу, барышня, такая история вышла. У них – аккурат под рождество – свинья опоросилась. Заходят, значит, в сараюшку, а там…
Финал истории со свиньей остался неизвестным. Лошадь вдруг шарахнулась – мимо них, громко сигналя, промчался ярко-красный автомобиль с откинутым верхом. Водитель, молодой человек в спортивном кепи, мельком взглянул на Марту и, не то извиняясь, не то приветствуя, слегка наклонил голову. На его продолговатом, с тонкими чертами лице аристократа резко выделялись хищный нос и сочные, чувственные губы.
– Кто это? – спросила Марта, удивленно разглядывая удаляющийся автомобиль.
Петерис, раздраженно шваркнув вожжами по крупу лошади, ответил почти трезвым голосом:
– Катаются. А чего не кататься, когда денег куры не клюют? Лосберг это, молодой. Приехал давеча из Германии.
– Они по-прежнему на своей даче?
– А где же еще?..
К ее приезду пеклись пироги. Ядреная краснощекая кухарка ловко таскала их из духовки, месила тесто для новых. Озолс, приодетый, толкался на кухне, поглядывая на прислугу.
– Ох, Эрна, гляди, прогонит тебя Петерис, такую растяпу, – шутливо попрекнул он за упавшее на пол яйцо. – Дома, поди, яички-то бережешь. Мужнее добро…
– Мужнее… – Кухарка брала яйца из огромной корзины, небрежно разбивала их в тесто. – На мужнем разживешься…
– Однако разжилась. Или не на одном мужнем? Свет-то не без добрых людей? – Якоб следил, как Эрна сажала пироги в духовку и, нагнувшись, белела толстыми икрами.
– А тебе жалко, что разжилась? Говорят, мужики сдобных-то лучше уважают.
– У тебя уж не сдоба… – прищурился Озолс, алчно созерцая мощную корму. – Целый каравай!
– Озорник ты… – Эрна кокетливо одернула юбку. – Седина-то, говорят, в бороду…
Лицо Озолса вдруг изменилось – будто и не лоснилось только что похотливо. Словно душа – любящая, тревожная – проглянула сквозь щелки глаз.
– Марта, доченька… – бросился он из кухни, впопыхах опрокинув корзину с яйцами.
– Ну и ну! Яичком попрекнул, – сокрушалась кухарка над глазуньей, расплывшейся на полу.
Весело возвращалась артель с удачного лова. Карбасы чуть не доверху серебрились трепещущей рыбой.
– Давай, Друкис, жми, пока Аболтиньш замок не повесил.
– Не повесит. Он свое за пять верст чует, – Марцис подкинул на ладони увесистую рыбину.
– Артур, что притих? С новенького, учти, двойной спрос.
– Тоже мне – гуляка. Да он сроду в трактире не был. Все за книжками. Капитан!
– Нашел, чем попрекнуть, – обрезал Марциса Спуре. – Сам-то хоть расписаться умеешь?