– Серега! – встрял в разговор сидевший справа от него русоволосый крепыш. За счет рельефной, подкаченной груди и бицепсов он даже сидя казался богатырем. И только глубокие морщины на лбу и в уголках усталых, но весело глядящих глаз выдавали возраст – богатырю было давно за сорок. – Каждый твой снимок войдет в историю.

– Я слежу за твоими работами, – отставив бокал в сторону, вновь подключился к разговору «желчный». – Храмы впечатляют, портреты героев впечатляют, а вот насчет покореженных, с пустыми глазницами домов… и все эти… господи, несчастные дети… Думаешь, народ хочет это видеть?

– Не знаю, но я для народа и снимаю, – вертя в руке надкушенный огурец, отвечал Серега.

– Народ не хотел это видеть целых восемь лет, – теперь уже щедро отхлебнув из бокала, господин прочистил двумя короткими и сиплыми рыками горло. – Считаешь, в его сознании что-то принципиально изменилось?

– Именно принципиально! – моментально отреагировал русоволосый крепыш. – У Сереги только что выставка прошла в Питере.

– И где же?

– В одной гимназии. В центре города.

– В гимназии… – вновь поморщился господин. – Недоросли там компьютерные… Они же ничего не поймут в твоих работах, походя глянут и вернутся домой, к этим вашим стрелялкам. Оттуда все зло и пошло. Эх, раньше бы вы чухнулись…

– Кто это – вы, по первых? – беззлобно, но энергично отбивался богатырь. – это к вам вопрос – почему законы не принимали, чтобы стрелялки «эти наши» запретить?

– Милый мой… Мы с конца восьмидесятых в рыночной экономике. Что вам запретить-то можно? Это вы, молодежь, больше всех перемен и свободы хотели. У себя и спрашивайте, почему ваши дети с утра до вечера ловко орудуют в виртуальном пространстве, а в обычной жизни шнурки себе завязать не могут.

Самоварова ожидала от желчного большего полета мысли, а после этих замыленных до дыр обобщений потеряла интерес к его словам. Преодолевая желание подойти к столику и от души, по-матерински, поблагодарить седого парня в черном костюме, она быстро допила коньяк, окликнула официанта и быстро рассчиталась.

Выйдя в тамбур, повела носом – здесь недавно курили. Достав из сумочки портсигар, уверенно щелкнула зажигалкой – ну не в туалете же, ей-богу, взрослой тетке прятаться!

Поезд мирно покачивался на рельсах.

Так бы и ехать до скончания веков – в тепле, сытости, пусть и недолгом, растекающемся по телу коньячным жаром спокойствии. В купе дремал верный пес. Валера коротко отписался, что ложится спать. Дочь на сообщение не ответила – небось никак не могла уложить избалованную гиперактивную Лину.

Дверь дерзко распахнулась, и Варвара Сергеевна, на миг почувствовав себя школьницей, быстро спрятала за спину папироску. В тамбур зашел Серега:

– Огоньку не найдется?

Самоварова с облегчением выдохнула и протянула зажигалку.

Парень, встав к ней полубоком, уставился в окно. Он держал сигарету хваткой большого и указательного и затягивался, быстро выдувая дым вниз.

– Извините, – решилась Варвара Сергеевна. – Я случайно услышала про вашу выставку. Жаль, не знала, обязательно бы сходила.

– В Питере живете? – Парень продолжал смотреть в окно.

– Да. А где еще можно посмотреть ваши работы?

– Где? – Он повернул к ней голову. Его загорелое до красновато-коричневого оттенка лицо на мгновение озарила улыбка, и тут же, смущаясь, спряталась. – Где… – задумался он. – А вы в телеге есть?

– Конечно. Там все сейчас.

– Подписывайтесь на мой канал.

Он забил ей в телефон название.

– Так вы профессионал? Где учились?

– Нигде. Всегда любил снимать. Сначала на телефон, потом уже посерьезнее аппаратуру купил.

– А на войну как попали? Вы же не мобилизованный?

Профессиональным военным он явно не был.

– Нет. Но повестку ждал, как и все. Я на войне давно. Даже мешок походный не разбираю. Сначала ездил с нашими артистами и музыкантами, снимал концерты для ополченцев, покинутые деревни и дома, – запросто, будто беседовал со старой знакомой, откровенничал он – а теперь… снимаю наших героев, детей, людей, природу… Храмы вот начал снимать.

– С чем это связано?

Серега пожал плечами и задумался.

– Это сильно невероятно… Война же все, как в лупу, увеличивает. Плохое делается ужасным, прекрасное – великим. Война закончится, а вечное останется. Что разрушено – восстановим. В вечном наша сила.

Говорил он просто и без пафоса, его слова «дышали».

На секунды Самоваровой показалось, что ей отвечает другой Сергей – горячо и навеки любимый брат всей страны.

– Спасибо, – расчувствовавшись, она погладила военкора по плечу. – От меня и… от моей семьи, спасибо! За позицию вашу… От всего поколения!

– Да какая тут позиция, – с трудом пряча улыбку, отмахнулся Серега. – Я русский, это и есть позиция.

– А на господина этого коньячного внимания не обращайте, – немного сбиваясь от волнения, продолжала Варвара Сергеевна. – Сейчас таких много, критиканов и снобов. Это из-за страха. Мы уже старенькие, на нас обижаться нельзя.

– Это вы про Геннадия Леонидовича? – хмыкнул Серега.

– Который напротив вас сидел, умничал.

– Ну да, – снова хмыкнул он. – Но это вы зря… язвите. Вы еще вполне бодрячком, а Леонидыч наших уже лет пять поддерживает солидными суммами: собирает по своим богатеньким знакомым и от себя прилично отдает. Он, хоть и ворчун старый, но свой. И Петрович свой. А Артем, товарищ мой близкий, волонтерит с пятнадцатого года. Мы все здесь свои. Других уже не бывает. Других ветром сдуло.

И Серега смешно и как-то совсем по-детски развел руками.

– Ошиблась насчет Леонидыча. Нехорошо получилось! – смутилась Варвара Сергеевна.

Привычные для ее ближнего круга колкости, без которых она была бы не она, случалось, походя обижали тех, кого она вовсе не хотела обидеть. Правда, с годами научилась важному – извиняться.

Когда неловкость отступила, ей стало невероятно хорошо и спокойно – оттого, что все эти люди ехали сейчас с ней в одном поезде.

СВОИ.

Как точно и просто сказал Серега!

Простившись, умиротворенная и слегка хмельная Самоварова дошла до купе. Первым делом проверила Лаврентия – тот спал. Наскоро умылась, переоделась в тонкий спортивный костюм и, под мирное покачивание, провалилась в сон.

***

Столичное начальство молчало.

Василий ежедневно бегал куда-то «на узел» и отправлял телеграммы.

За окном стучала, падая с крыши постройки, и ударялась о мерзлый лед капель.

Не покидая кабинета, она не только знала, как выглядит пространство вне здания, она чувствовала, чем оно дышит. Известно ей было о том, что щенок, рожденный бродячей собакой, приблудившейся из соседней деревни, жив и весел. Всякий раз, заслышав чьи-то шаги, он выбегал через узкое окошко из укрытия и нахально приставал, то к охране, то к задержанным (которых выводили в уличный нужник), в надежде выпросить хоть крошечку съестного.

Видя дежурного по нескольку раз на дню, Варвара Сергеевна сразу, как только тот заходил в кабинет, по его виноватому выражению лица понимала, что ответ на ее запрос по поводу «особенного» заключенного так и не пришел.

Дабы сгладить мучительное ожидание, в котором не было ни капли его вины, Василий неутомимо таскал в кабинет начальницы пирожки в корзинке. Из тех, что с луком и яйцом, иногда выпадали мелко рубленные кусочки ярко-желтого, от домашней курицы, желтка.

Варвара Сергеевна помнила, что дочь покупает для внучки яйца на колхозном рынке. Фрукты – только сезонные. И еще у дочери был пунктик на составе бутилированной воды. На чистоте. И на биологически активных добавках.

Эта «параноидальная щепетильность», которая, случалось, до приступов раздражала, теперь ощущалась невероятно милой и трогательной. Тоска по близким всколыхнулась, но не проникла в самую душу, а будто осталась где-то за прозрачной, но плотной, из невероятно прочного стекла стеной.

…С наступлением весны «особенный» заключенный стал выглядеть моложе. Сейчас перед ней стоял человек примерно ее возраста. Безобразным стариком его назвать уже было сложно, и от него все так же исходила энергия несгибаемого упрямства.

= Почему не хотите рассказать, кто вы, как и при каких обстоятельствах мы познакомились? – Она вглядывалась в прятавшиеся в морщинах черты лица.

Нет, он определенно посвежел…

У его по-прежнему холодных глаз появился цвет – то ли серый, то ли голубой – будто треснул лед. Вероятно, сверху пришло распоряжение; возможно, его стали выводить на прогулки и лучше кормить.

– Вы сами должны об этом вспомнить, – разомкнув слипшиеся губы, ответил он.

– Ничего я вам не должна! – отрезала Самоварова.

Еще немного, и она, чтобы скрыть свою растерянность, готова была перейти на крик.

Человек стоял не двигаясь, словно широкое, но высохшее дерево.

– В прошлый раз вы не ответили на мой вопрос.

– А у вас разве был вопрос?

Его вопрос она, конечно, помнила.

–  Мы говорили про инкриминируемое мне убийство, и я попросил вас рассказать про ваш незаконченный роман.

– Когда-то я начинала писать роман, – неожиданно призналась Самоварова. – Мне не хватило ни фактуры, ни навыков. К писательскому ремеслу я не способна. – Варвара Сергеевна покосилась на груду папок на столе.

Она знала, что документы, содержавшиеся внутри этих папок, по большей части испещрены ее крупным, почти без наклона, аккуратным и разборчивым почерком. Протоколы допросов, копии докладных записок, аналитические справки – все это было создано с помощью чернильной ручки, которой водила ее рука.

Под грудой папок, как она только что заметила, лежала стопка пожелтевших газет.

–  Но вы же что-то написали? У вас же были герои?

Разговор на эту тему был ей неприятен, к тому же в контексте ситуации еще и неуместен, но она рискнула его продолжить – заключенный хотел общаться.

– Увы, я всего лишь набросала портреты главных, а также второстепенных и даже третьестепенных героев. Но в голове не сложилась история, о которой я хотела рассказать.

– Но ваши герои так или иначе ее получили! – возразил мужчина. Его безучастный голос оживал. – Вы дали героям жизнь, но потом их бросили. А героев бросать нельзя. Они уже существуют во времени и в пространстве.

– Так вы писатель?

– Нет, это вы писатель. А героя, даже третьестепенного, бросать нельзя, – настаивал он.

– А то что?

– А то вы от него не избавитесь.

– Уверена, вы меня с кем-то путаете. Вы просто попали в типаж. Так бывает. В мире не так много типажей. Иногда случаются поразительные вещи. Как-то с нарядом нагрянули в общежитие, – забалтывала свою растерянность Самоварова. – Осведомитель сообщил, что в одной из комнат изготавливают и употребляют. Среди прочих в шайке находился иностранец. Родился в Зимбабве, потом судьба привела его в наши просторы учиться. При задержании он оказался русским больше, чем те, кто был с ним рядом. В отличие от остальных он не только оказал сопротивление, но не сдал ни одного из подельников. Поступок, конечно, сомнительный, но каков дух, каков характер!

Мужчина слушал не без интереса.

– Так вот… Мы часто наделяем схожие типажи качествами реальных людей, с которыми нам пришлось по жизни столкнуться, и убеждаем себя, и искренне верим, что все рыжеволосые, худые и веснушчатые парни, вне зависимости от рода деятельности, наивные дурачки, а смешливые, курносые и худенькие блондинки день и ночь мечтают о тряпках и мужских деньгах. Хорошо, что с развитием интернета, где каждый имеет возможность высказаться, многие стереотипы начали рушиться, а общество – меняться, – зачем-то добавила она.

– Полагаете, интернет – это хорошо?

– Вы как будто выпали из времени, раз задаете такие тупые вопросы. Вы что, никогда не пользовались интернетом? – на всякий случай уточнила Самоварова.

– Практически нет.