А пока та горечь, что оставили по себе длительные тревоги, постепенно рассеивалась – и все благодаря юной девушке и их другу Фажеро. Арлетт дарила этому старинному зданию, практически заброшенному и много лет пустовавшему, свою грацию, свою молодость, сияние своих белокурых волос, душевное равновесие и искреннюю восторженность. Она без всяких усилий завоевала любовь и расположение Жильберты и графа, и д’Эннери понял, почему в своем стремлении сделать ее счастливой брат и сестра поощряли намерения Фажеро, в котором они видели своего спасителя. Что же до самого Фажеро, неизменно веселого, бодрого, пылкого и беззаботного, то он оказывал на них обоих самое благотворное влияние – так же, как и на Арлетт. Он производил впечатление прямодушного человека, не имеющего задних мыслей и относящегося к жизни с полным доверием.

С каким тоскливым вниманием д’Эннери изучал Арлетт! Несмотря на их откровенный разговор возле гаража в Леваллуа, обоим все еще мешало непонятное напряжение, которое Жан даже не пытался разрядить. Он с тревогой видел, что девушка вовсе не полнится естественным счастьем невесты, чья свадьба уже не за горами.

Арлетт действительно смотрела на свое будущее не как хозяйка семейного очага. Особняк Меламаров вовсе не представлялся ей супружеским кровом, ибо она уже относилась к нему как к благотворительному заведению. Когда она говорила о доме с Фажеро – а это было постоянной темой их бесед, – становилось ясно, что там, согласно планам Арлетт, разместятся административный совет Благотворительного центра и большая читальня. Такова была мечта Арлетт, манекенщицы модного дома «Черниц», – и эта мечта теперь обретала реальные очертания. Зато о более привычных для молодой девушки мечтах никогда и речи не было.

Фажеро нередко посмеивался над ее проектами.

– Я женюсь на благотворительности, – говорил он. – Я не муж, а распорядитель фонда.

Распорядитель! Это словцо довлело над всеми мыслями д’Эннери, касавшимися Антуана Фажеро. Неясные проекты, покупка особняка для благотворительных целей, переделка дома под новые нужды – все это предполагало наличие огромного состояния. Откуда же оно взялось, это богатство? Судя по сведениям, полученным бригадиром Бешу в аргентинском консульстве и в дипломатической миссии, семейство Фажеро поселилось в Буэнос-Айресе лет двадцать назад, а спустя десять лет родители Антуана скончались. Однако у этих людей не было ни гроша; им даже пришлось вернуть на родину своего сына Антуана, в ту пору еще подростка. Так каким же образом этот Антуан, которого Меламары недавно полагали едва ли не нищим, столь внезапно разбогател? Может, все дело в недавнем похищении роскошных бриллиантов Ван Хубена?

Двое мужчин практически не расставались. Каждый день они пили чай у Меламаров. Оба были бодры, веселы и остроумны, демонстрировали окружающим свою взаимную симпатию, то и дело переходили на «ты» и неустанно восхваляли друг друга. Но каким зорким оком д’Эннери смотрел на своего соперника! И как ясно ощущал иногда на себе пристальный взгляд Фажеро, который буквально пронизывал его насквозь! При этом они никогда не говорили о делах. Ни слова о сотрудничестве, которое провозгласил д’Эннери и которое он, несомненно, отверг бы, если бы его предложил соперник. На самом деле это была безжалостная дуэль с невидимыми наступлениями, коварными увертками, ложными выпадами и одинаковой скрытой яростью с обеих сторон.

Как-то утром д’Эннери заприметил возле сквера Лаборда Ван Хубена и Фажеро, которые шли бок о бок и выглядели закадычными друзьями. Они прошествовали по улице Лаборда и остановились перед закрытой лавкой. Ван Хубен ткнул пальцем в вывеску «Агентство „Барнетт и К°“», после чего парочка удалилась, оживленно обсуждая что-то на ходу.

«Прекрасно! – сказал себе Жан. – Значит, эти два жулика столковались между собой. Ван Хубен предает меня и рассказывает Фажеро, что д’Эннери – не кто иной, как экс-Барнетт. А отсюда вывод: проныра Фажеро очень скоро выяснит, что Барнетт и Арсен Люпен – тоже одно лицо. И конечно, выдаст меня. Так кто же возьмет верх – Люпен или Фажеро?»

Тем временем Жильберта готовилась к отъезду. В четверг, 28 апреля (а нынче было 15-е) Меламары собирались покинуть особняк. Граф де Меламар должен был подписать договор о продаже, а Фажеро – выдать ему чек. Арлетт объявит новость своей матушке, в газетах напечатают объявление о помолвке, и в середине мая состоится свадьба.

Прошло еще немного времени. Взаимная ненависть д’Эннери и Фажеро была так сильна, что иногда их мнимая дружба не выдерживала этого испытания. Бывало, что молодые люди не могли справиться со своими истинными чувствами и становились в позицию соперников. Однажды Фажеро имел наглость пригласить на чай к Меламарам Ван Хубена, и тот демонстрировал Жану неприкрытую холодность. Он вновь завел речь о бриллиантах и объявил, что Антуан Фажеро напал на след похитителя; при этом его тон был настолько угрожающим, что д’Эннери подумал: уж не собрался ли Фажеро объявить вором его, д’Эннери?

Это противостояние не могло длиться вечно. Д’Эннери, чьи подозрения день ото дня крепли, назначил час развязки. Однако не опередит ли его соперник?

Но тут произошел драматический инцидент, который показался Жану дурным предзнаменованием.

Он подкупил портье отеля «Мондьяль-Палас», где остановился Фажеро, и узнал от него – а также заодно и от Бешу, чья бдительность не ослабевала, – что Фажеро никогда не получает писем и никого у себя не принимает. И вот в одно прекрасное утро портье сообщил д’Эннери, что ему удалось подслушать несколько слов из очень короткого телефонного разговора, состоявшегося между Фажеро и какой-то женщиной. Они назначили встречу на половину двенадцатого ночи в сквере Марсова Поля, «на том же месте, что и в прошлый раз».

Около одиннадцати часов Жан д’Эннери уже прохаживался у подножия Эйфелевой башни. Ночь была безлунная и беззвездная. Он долго искал, но так и не нашел Фажеро. И только ближе к полуночи вдруг заметил на скамейке какую-то темную фигуру… похоже, то была женщина, уткнувшаяся головой в колени.

– Послушайте, мадам, – окликнул ее Жан, – нельзя спать прямо на улице… Смотрите, вот и дождик накрапывает.

Женщина не шевелилась. Он нагнулся, включил электрический фонарик и увидел тронутые сединой волосы и мантилью, свесившуюся до самой земли. Жан приподнял женщине голову, но она тотчас бессильно упала на грудь. Однако он успел узнать лицо, покрытое мертвенной бледностью, – это была та самая перекупщица, сестра Лоранс Мартен.

Скамейка находилась в стороне от центральной аллеи, посреди зеленого газона, недалеко от военной школы. И по дороге как раз проезжали двое мотожандармов, которых он остановил свистком и позвал на помощь.

«Глупо, конечно, что я этим занимаюсь, – сказал он себе. – Какое мне до нее дело?!»

Но тут подъехали жандармы, и он показал им убитую. Женщину слегка выпрямили и обнаружили рукоятку кинжала, вонзенного в грудь, пониже плеча. Ее руки уже похолодели. Смерть, вероятно, наступила тридцать-сорок минут назад. Песок вокруг ног жертвы был взрыхлен, – похоже, что она отбивалась. Однако начавшийся дождь, притом довольно сильный, уже смыл все следы.

– Нужна машина, чтобы доставить тело на пост, – сказал один из жандармов.

Жан предложил свою помощь:

– Перенесите труп поближе к дороге. А я скоро вернусь с авто – стоянка находится тут, недалеко.

И он побежал к метро. Но вместо того чтобы сесть в такси, он отправил к жандармам шофера.

А сам быстро зашагал в противоположную сторону, сказав себе: «Не стоит слишком усердствовать. У меня обязательно спросят имя, потом привлекут к расследованию. Сколько волнений для такого мирного человека, как я! Но какой же мерзавец прикончил эту перекупщицу? Антуан Фажеро, которому она назначила встречу? Или Лоранс Мартен, решившая избавиться от своей сестрицы? Как бы то ни было, ясно одно: между сообщниками вспыхнула распря. Такая гипотеза объясняет и поведение Фажеро, и его планы… словом, всё!»

Назавтра дневные газеты сообщили, всего в нескольких строчках, об убийстве пожилой женщины в сквере около Марсова Поля. Однако вечерний выпуск стал настоящей сенсацией! Убитой оказалась та самая торговка с улицы Сен-Дени – иными словами, сообщница Лоранс Мартен и ее папаши… А в кармане жертвы обнаружили клочок бумаги, на котором неуклюжим, явно измененным почерком было написано: «Арсен Люпен».

Кроме того, мотожандармы рассказали про человека, находившегося возле трупа и сбежавшего с места преступления. Теперь все сомнения отпали: Арсен Люпен был замешан в деле о пропаже бриллиантов!

Это звучало абсурдно. Парижане тут же вспомнили, что Арсен Люпен никогда никого не убивал, а многие вдобавок заявили, что его имя мог нацарапать на бумажке кто угодно. Однако какое предупреждение для Жана д’Эннери! И каким угрожающим был сам факт упоминания о Люпене! Ему недвусмысленно сообщали:

Прекрати свою игру. Оставь меня в покое. Иначе я тебя выдам, ибо у меня в руках все доказательства того, что под именем д’Эннери скрывается Барнетт, а под именем Барнетта – Люпен.

Более того, к делу можно было привлечь бригадира Бешу… Да-да, того самого Бешу, вечно подозрительного, с трудом переносившего превосходство д’Эннери, – уж он-то, Бешу, не упустит такой прекрасной возможности взять реванш!

И так оно и случилось. Под предлогом продолжения следствия о похищении бриллиантов Антуан Фажеро привел к Меламарам Бешу (точно так же, как до этого навязал им Ван Хубена) – и неловкие, скованные манеры бригадира при его встрече с д’Эннери не оставили никаких сомнений: Бешу считал д’Эннери Люпеном! Один только Арсен Люпен был способен на трюки, которые Барнетт устраивал на глазах у Бешу; один только Арсен Люпен мог обвести Бешу вокруг пальца; отсюда вывод: Бешу должен был без промедления, с санкции начальства префектуры, подготовить арест Жана д’Эннери.

Ситуация, таким образом, с каждым днем усложнялась.

Фажеро, которого, судя по всему, смутило и озаботило убийство на Марсовом Поле, держался по обыкновению спокойно, однако – вольно или невольно – обращался с Жаном д’Эннери слишком развязно. Чувствовалось, что он торжествует, как человек, которому достаточно шевельнуть пальцем, чтобы одержать победу.

В субботу, за несколько дней до подписания договора о продаже особняка, он без обиняков спросил д’Эннери:

– Ну-с и что вы думаете обо всем этом?

– О чем «этом»?

– Ну, об этом очередном фокусе Люпена?

– О, я отношусь к гипотезе об его участии довольно скептически.

– Но против него имеются неопровержимые улики; похоже, за ним уже идет усиленная слежка и его арест – вопрос нескольких часов.

– Трудно ручаться. Это довольно скользкий тип.

– Ну, скользкий или нескользкий, однако на сей раз ему не выпутаться.

– Уверяю вас, я нисколько за него не тревожусь.

– Заметьте: я тоже. Я говорю как сторонний зритель. На его месте…

– На его месте?..

– Я сбежал бы за границу.

– Это не в духе Арсена Люпена.

– Ну, тогда я пошел бы на сделку.

Д’Эннери удивился:

– С кем? И по поводу чего?

– С обладателем бриллиантов.

– Ей-богу, – со смехом воскликнул д’Эннери, – с учетом того, что известно об этом Люпене, я сказал бы, что условия такой сделки нетрудно предугадать.

– А именно?

– «Всё – для меня. И ничего – для других».

Фажеро вздрогнул, заподозрив в его словах некий намек:

– Вот как? Что вы хотите этим сказать?

– Я просто назвал условие, типичное для Люпена, с его-то привычками. Люпену – всё, остальным – ничего.

Фажеро в свой черед весело рассмеялся; при этом его лицо было таким безмятежным, что д’Эннери всерьез разозлился. Ничто не было ему так противно, как показное благодушие Антуана, – а ведь именно оно располагало к нему окружающих. На сей раз это его лицемерие проявилось в тот самый момент, когда Фажеро посчитал себя достаточно сильным, чтобы позволить себе такую провокацию. Д’Эннери решил, что пора уже «обнажить шпагу», и внезапно сказал, сменив шутливый тон на враждебный:

– Не будем тратить лишних слов, объяснимся коротко. Трех или четырех фраз нам вполне хватит. Я люблю Арлетт. Вы тоже. Если вы будете настаивать на свадьбе, я вас уничтожу.