Крикс быстро задышал. В отличие от Спартака, он был безоружен. Собираясь изнасиловать девушку, он оставил кинжал на полу, Спартак же держал наготове меч. При этом фракиец действовал молниеносно. Криксу ничего не светило: попытайся он дотянуться до кинжала, Спартак пронзит его прежде, чем он успеет нагнуться.

– Ладно… – пробормотал Крикс и отпустил девушку, которая ничком рухнула на пол.

– Пойдемте отсюда, – добавил Спартак, глядя на остальных и давая понять, что стычка закончилась. – Мы и так потеряли слишком много времени.

Гладиаторы повиновались и потянулись к дверям. Крикс неподвижно смотрел на Спартака, но Эномай, проходя мимо, взял его за руку и вывел на улицу. Теперь Эномай успокаивал Крикса, как раньше Крикс успокаивал его в гладиаторской столовой, когда фракиец изложил свой замысел побега.

Не обращая внимания на галлов, Спартак оглянулся: девушка исчезла. Привыкнув быть осторожной, она снова юркнула в укрытие; это мудро, решил он. Затем он увидел пустой таблинум, комнату для занятий. Направляясь туда, он столкнулся с Кастом.

– Я уже все осмотрел, – сказал ему кельт. – Одни папирусы. Ничего полезного.

Остальные уже покинули виллу, однако, несмотря на замечание Каста, Спартак решил осмотреть таблинум. Он отдернул штору на входе: внутри и в самом деле были только папирусы. На бедре у Спартака висела котомка, в которой лежали кинжал и еда. Он прошелся взглядом по полкам, читая заголовки папирусов.

Взяв несколько свитков, он увидел слово «Плавт» и названия пьес. Он давно не читал ничего смешного и вспомнил, как хохотал над этими комедиями в те далекие времена, когда служил в римском войске. До чего же давно это было… Тогда у него были семья, жена, дочери, поместье и даже собственный таблинум с папирусами, разложенными по таким же полкам. Затем Спартак увидел другие греческие надписи и имя сочинителя, которого он никогда не читал: Πολύβιος^[41]. Латынь он выучил, общаясь с римлянами, греческий – в детстве. Родители научили его читать и привили ему тягу к учению, потому что это было не только приятно, но и полезно. Он нахмурил брови и наугад, руководствуясь лишь чутьем, стал брать папирусы, на которых стояло это имя, и совать в котомку, пока та не наполнилась.

– Ты говоришь, чтобы мы брали оружие, а сам тратишь время на какую-то чушь, – раздался голос у него за спиной.

Движимый любопытством, Каст следовал за Спартаком и подсматривал.

Спартак не удивился. Он знал, что кельт где-то рядом.

– Папирус бывает более грозным оружием, чем тысяча мечей, – невозмутимо ответил он и аккуратно разложил свитки в котомке.

– Папирус, который могущественнее тысячи мечей? – Каст рассмеялся и, уходя, бросил: – Ты безумен, фракиец. Ты просто помешанный.

Спартак в ответ лишь усмехнулся. Он не собирался рассказывать кельту об Аристотеле, Фукидиде или греческих философах: тот вряд ли поймет. В самые тяжелые минуты Спартак вспоминал фразы и мысли некоторых авторов и философов прошлого, и только это не давало ему наложить на себя руки.

Внезапно он повернулся и на сей раз поднял меч: Каст ушел, но в комнате был кто-то еще. Обернувшись, он увидел девушку, которую Крикс хотел взять силой.

– Забери меня с собой, – попросила она.

Спартак опустил меч.

– Здесь тебе будет лучше, – ответил он.

– Нет, – возразила она. – Как только ты выйдешь за дверь, первый же явившийся сюда мужчина набросится на меня. Если это раб, он воспользуется всеобщей суматохой. Если это хозяин, у меня попросту не останется выбора. Мужчины насилуют меня с детства. У меня было три беременности: один ребенок родился мертвым из-за побоев в публичном доме, двух других продали. Я больше не могу. Возьми меня с собой…

– Я тоже мужчина. Почему ты думаешь, что я не сделаю того же самого?

– Ты не такой, как все… – сказала она. – Здесь все об этом говорят с тех пор, как ты голыми руками убил наставника. Это знают гладиаторы, охранники и даже сам Батиат. И все рабы. Ты не такой, как все. Забери меня с собой… прошу тебя…

Она опустилась на колени.

– Я больше не могу… – повторила она. – Я тоже хочу убивать.

– Дело не в убийствах, – возразил Спартак. – Наша задача – обрести свободу.

– Нельзя обрести свободу, не убивая.

– Но не всех же подряд.

Девушка посмотрела на него удивленно.

– Ты не такой, как все… – повторила она.

Спартак сделал глубокий вдох.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Девушка растерялась, и внезапно из ее глаз потекли слезы: впервые с детских лет, с тех давно забытых времен, когда Греция еще не была покорена Суллой, ее попросили назвать свое имя.

XXIX
Старый защитник

Domus Аврелия Котты

Рим, 73 г. до н. э.

Аврелия навестила брата на закате.

– Лучше тебе… остаться до завтра, – сказал брат, лежавший в постели; голос его дрожал от долгой, изнурительной болезни. – Улицы Рима… как ты знаешь… ночью небезопасны.

– Да и днем тоже, – едко заметила она.

Он улыбнулся:

– О да, умение видеть смешную сторону вещей очень помогает мне… в такие минуты… Особенно сейчас, когда я вот-вот отправлюсь прямиком в Аид…

Аврелия не пыталась утешить брата пустыми словами, даря ему несбыточные надежды. Она считала, что в тяжелые времена не нужно полумер. Врачи передали судьбу ее брата в руки богов, а те, по всей видимости, склонялись к тому, что переход Аврелия через Стикс лучше не откладывать. Вот почему в последние месяцы, пока брат болел, Аврелия все время навещала его; однако в этот вечер она явилась по его настоятельной просьбе.

– Ты хотел меня видеть по какому-то делу, – сказала она. – Так я поняла из вчерашнего письма.

– Да, – подтвердил Аврелий, затем приподнялся и сел, чтобы она положила ему подушки под спину. – Дело в Цезаре. Я полагаю, мальчик все еще на Востоке?

– Да. После этого неприятного случая с пиратами он сражался с Митридатом в Азии. Вот последнее, что я слышала: он решил вернуться к своему изначальному замыслу, отправиться на Родос и начать учиться ораторскому искусству.

– Цезарю это не нужно, – сказал Аврелий. – Если он его еще усовершенствует, старым законникам – мне, например, – будет нечего делать в базиликах.

Он засмеялся, сестра тоже улыбнулась. Однако затем Котта закашлялся. Аврелия терпеливо подождала, пока брат не придет в себя.

– Мальчик отлично защищался, – продолжил Аврелий. – Я имею в виду суд над Долабеллой. Цезарю не обязательно изучать ораторское искусство… а также военное дело… Все мы знаем, как он дрался на Лесбосе… Единственное, что необходимо твоему сыну, – это научиться ловкости в государственных делах… не приковывать к себе взгляды оптиматов… – Он говорил прерывисто, с большим трудом, но Аврелия не перебивала, желая узнать мнение брата о Цезаре. – Если бы твой сын научился совершать ходы, своевременные повороты… сделал так, чтобы оптиматы не видели в нем угрозы… заставил других позабыть слова, которыми заклеймил его Сулла…

Он замолчал. Ему не хватало воздуха.

– Nam Caesari multos Marios inesse^[42], – вспомнила Аврелия слова покойного диктатора и заклятого врага рода Юлиев.

– Да… точно, – подтвердил Аврелий. – Только если это пророчество позабудут, твой сын обеспечит себе достойный cursus honorum. Передай ему эти слова… когда он вернется… Цезарю нужно не ораторское искусство, а порядок дальнейших действий… Так, значит, он собрался на Родос, учиться у Аполлония?

– Да, у Аполлония.

Аврелий Котта кивнул:

– Этот человек понимает и в государственных делах… Помню, он приезжал с посольствами в Рим. Он умен… Возможно, Цезарь узнает от него что-нибудь полезное. Почему бы и нет? Но я настаиваю, так ему и передай… когда он вернется, он должен выработать порядок дальнейших действий. Без этого слова не принесут ему никакой пользы.

– Не уверена, что ему когда-нибудь позволят вернуться в Рим, – печально повторила Аврелия с глубоким вздохом нехарактерной для нее покорности.

– Я не узнаю свою сестру. Что за голос? Что за готовность сдаться? Это тебе не свойственно.

– Просто я не вижу, как и когда он смог бы вернуться в Рим.

– Я знаю как, – сказал Аврелий.

Она подняла на него глаза:

– Я тебя слушаю.

– Думаю, Цезарь затаил на меня обиду… я защищал Долабеллу. Без сомнения, Цезарь отстаивал справедливость… которой, мне кажется, я давно перестал служить… Цезарю нужно научиться ловкости в государственных делах, но так, чтобы не забывать о своих правилах… о которых забыл я.

– В Риме все непросто. – Аврелия пыталась оправдать брата за былые проступки: лишь со временем можно будет сказать, насколько они нравственны или безнравственны. – В суде не всегда легко выбрать правильную сторону и понять, где справедливость, а где несправедливость.

– Это сложно… да… но это не оправдание… тем более для человека с моим опытом… я не должен был защищать Долабеллу, а в особенности выступать против твоего сына… но былого не исправишь… Однако я могу сделать кое-что для того, чтобы ему позволили вернуться в Рим. Моя смерть… может быть полезна Цезарю… – Он улыбнулся едко и смиренно и, не успела сестра возразить, добавил: – Вот мой замысел…

Аврелия выслушала брата очень внимательно, время от времени кивая. В ней загорелся огонек надежды: Котта, человек, знакомый с правовыми хитросплетениями, готов был прибегнуть к уловкам. Прекрасно зная римские законы, он… действительно мог помочь Цезарю.

– Можно было бы обратиться в Сенат с ходатайством о возвращении Цезаря, – признался Аврелий Котта, – но… но для этого не хватает искры, того, что воспламеняет, – продолжил он, опережая сестру.

– Все верно.

– Тем не менее отныне замысел есть, – сказал он в заключение. – Если вспыхнет искра, вспомни о нем.

XXX
Белая косуля

Тарракон

73 г. до н. э.

К своему немалому огорчению, Помпею пришлось прислушаться к доводам Метелла Пия, покинуть внутренние области Испании и направиться к побережью. Серторий по-прежнему уклонялся от участия в крупном сражении, ограничиваясь защитой союзных городов, а консульские легионы, посланные из Рима, теряли боевой дух, так и не добившись крупных побед, которые стали бы наградой за усилия. Поток беглецов из войска Сертория уменьшился, несмотря на обещание римского Сената простить каждого, кто покинет его ряды.

Замысел Метелла, согласно которому Помпей начал осаду Тарракона, заключался в том, чтобы разорвать всякую связь Сертория с морем.

– Таким образом, он н-н-не сможет ни п-п-получить дополнительных денег от Митридата, ни отправить свои в-в-войска на Восток, – пояснил Метелл, прибыв в преторий Помпея, где обсуждались дальнейшие действия. – Ты не х-х-хочешь долгой войны? Но война б-б-будет долгой.

По мнению Помпея, Серторию это было только на руку: он как раз хотел затянуть противостояние. Но Помпей не одержал сколь-нибудь значительных побед внутри страны и не мог отбросить предложение своего помощника. К тому же Перперна, с которым Помпей связался через Геминия, поручив тому найти предателя в серторианских рядах, не нашел удобного случая покончить с Серторием. А потому осада Тарракона и захват всех испанских портов на побережье Внутреннего моря казались разумным выходом.

Оска

73 г. до н. э.

Марк Перперна был полон решимости разделаться с Серторием – он жаждал этого гораздо сильнее, чем представлялось Помпею. Но у предателя неожиданно появился противник – не человек, а молоденькая белая косуля, которую Серторий получил в подарок от пастухов, проезжая по южным областям Испании, Лузитании и Бетике. Несколько месяцев Серторий не замечал животного, которое мирно паслось в его лагере. Никто не беспокоил ее, будто сопровождающая войско косуля – самое заурядное явление.