– Иначе, – смутился Лекса. – Но смысл я верно передал.

Саша хмыкнула. При ней Князев никогда не использовал крепких словечек.

– Нет так нет, – сказала Саша, вписывая фамилию Максимовского в расстрельный список. – Лекса, этих пятерых, из списка, разместить в тепле, накормить по-человечески. Двух других – отдельно.

– Царское правительство напрасно миндальничало с вами, социалистами, – выплюнул слова пленный. – Отстреливали бы вас, как бешеных собак – глядишь, Россия избежала бы этой кровавой каши.

– Я нередко сталкиваюсь с таким подходом, – ответила Саша, – и, вот правда, не хочу вас обидеть, но, на мой взгляд, он свидетельствует о недостатке аналитических способностей. Революционеры только направляют революцию, а вершат ее народные массы, когда осознают невыносимость своего положения. Но да к чему вам это теперь. Выпейте лучше воды, – после допроса Саша всем наливала воды из стоящего перед ней графина. Тем, кто сотрудничал – во время допроса. С этого толку все равно не будет, а мучить людей без необходимости Саша не любила.

Пленный взял у Лексы стакан и залпом выпил воду. Затем резко оттолкнул того из конвойных, что стоял ближе – паренек отлетел к двери. Капитан поднял руку с зажатым в ней стаканом и сдавил его. Стекло треснуло, по запястью пленного потекла кровь. Глядя замершей Саше в глаза, капитан прицелился и с силой метнул острый осколок ей в лицо.

Саша, будто зачарованная, смотрела, как кусок окровавленного стекла приближается к ней. Белоусов отреагировал быстрее и резко толкнул ее к стене. Стекло прошло в паре дюймов от Сашиного виска.

– Вот это ненависть! – потрясенно сказала Саша, потирая ушибленный об стену локоть. Осторожно взяла в руку осколок, рассмотрела его. – Не знала, что обычный стакан можно превратить в смертельное оружие! Верно говорят, век живи – век учись. Спасибо, Кирилл Михайлович.

– Все равно ты издохнешь в муках, комиссар! – кричал пленный, пока конвой пытался его скрутить. – Таких, как ты, берут живьем! Думаешь, ты не станешь кричать? Станешь, пока не охрипнешь. Быстрой смерти станешь просить – и не получишь. Ты ответишь за все, комиссар!

– Какие насчет пленных распоряжения, Александра Иосифовна? – спросил Белоусов, когда буйного капитана наконец вывели.

– По действующим сейчас законам, – ответила Саша, – их надо доставить в штаб дивизии, на трибунал. Но вы представляете себе, что творится после падения Петрограда в штабе? Переработка на ходу всех планов, размещение эвакуированных, толпы беженцев… А конвой и транспорт мы в принципе можем выделить?

– В принципе, – ответил Белоусов, – если таков будет приказ комиссара, конвой и транспорт для доставки пленных в штаб дивизии мы выделим. Это, конечно, сопряжено с определенными затруднениями. Послезавтра мы выступаем, и каждая лошадь, каждая двуколка на счету. Но приказ есть приказ.

Саша потерла виски. Весь год работы в ПетроЧК она, последовательница Урицкого, стояла за неукоснительное соблюдение норм революционной законности. Оформляла все документы и следила за соблюдением всех юридических процедур, нередко раздражая коллег своей дотошностью.

Но ведь теперь никого из ее коллег нет в живых. Нет никого больше из тех людей, с которыми она спорила, смеялась, делила паек, прикрывала их и они прикрывали ее. Их убили. Она осталась последним следователем ПетроЧК.

– Пленных офицеров расстреливаем. Завтра, в десять утра. Именем революции. Суда не будет. Ответственность беру на себя. Исполнение тоже беру на себя.

– Зачем мы на них патроны тратим? – пробурчал Лекса. – Они-то наших вешают, или порют до смерти, или что похуже еще.

– Потому что мы не караем, не мстим и не запугиваем, – ответила Саша. – Истребление врагов революции – не акт ненависти, а производственный процесс. Жалость тут неуместна, но и жестокость, право же, тоже. Мы уничтожаем людей, стоящих между нами и будущим, которого мы заслуживаем.

– Кстати, Кирилл Михайлович, то, о чем говорил этот Максимовский – правда? – спросила Саша, когда они с Белоусовым остались вдвоем. – Что не стоит мне ждать быстрой смерти?

– Да. Есть скверные практики. Потому настоятельная вам моя рекомендация, Александра Иосифовна: берегите последний патрон. Если в бою прижмут – лучше руки на себя наложить, чем сдаться живьем. Знаете, как правильно стреляться? Не в грудь ни в коем случае, это типичная ошибка. Вот тут, над ухом ставьте пистолет. Ничего зазорного здесь нет, и многие мужчины так поступают на этой войне.

– Ну ясно, – хмыкнула Саша. – Раз мужчинам можно, то мне, бабе-дуре, сам бог велел!

– Не в том дело, Александра Иосифовна, – серьезно ответил Белоусов. – Просто у мужчины больше шансов, что в нем увидят врага, заслуживающего уважения. Женщин же, тем более простого происхождения, казнят особенно жестоко.

– Вот как, – Саша поежилась. – Но как же рыцарственные идеалы, все в таком духе?

– Вы, следует полагать, привыкли к равноправию полов у себя в революционной среде. Вам трудно даже представить себе, каким вы выглядите чудовищем для этих господ. Гражданские войны отличаются особым ожесточением, поскольку враг воспринимается как предатель; женщина, ставшая солдатом, предает еще и свое женское предназначение. Для наших врагов женщина, вставшая против них с оружием в руках, способная получить над ними власть – это нечто противоестественное. Переворот мироустройства. Выход за рамки всех возможных конвенций.

– А для вас, Кирилл Михайлович? Для вас я тут тоже переворот мироустройства?

– Для меня вы в полку – это небольшой конец света, разумеется. Однако причина не в вашем поле в первую очередь. Вы некомпетентны, недисциплинированны и ничего не смыслите в армейских порядках. На ваше счастье, я человек глубоко верующий, – Белоусов улыбнулся, что случалось с ним нечасто, – и каждый день молю Бога даровать мне кротость, чтоб нести этот крест. Да и вы, буду справедлив, кое-чему учитесь.

***

– Кто как понимает коммунистическую идею, товарищи? – спросила Саша.

– Отнять и поделить! – заорал солдатик из заднего ряда. Собравшиеся одобрительно захохотали.

– Ясно. И просто, – сказала Саша, когда все отсмеялись. – Но сейчас я вам покажу, что те, у кого отнимают – это вы. Поднимите руки, кто до призыва на производстве поработать успел… большинство, хорошо. Тогда про земельный вопрос на следующем собрании вам расскажу.

Среди полутора тысяч человек в пятьдесят первом полку большевиков не набралось и десятка. Саша поручила каждому из них привести своих кандидатов на вступление в партию для политической учебы. Собралось полсотни человек.

Саша взяла в руки и показала солдатам хорошо знакомый им предмет – фунтовую булку ржаного хлеба.

– Сколько, – спросила Саша, – вы платите в лавке за такую булку?

– Четыре копейки, – вразнобой ответил десяток голосов. Каждый из собравшихся отдавал за такой хлеб заработанные тяжким трудом копейки множество раз. Бывало, что другой еды они себе позволить не могли.

– Верно. Давайте посмотрим, из чего эта цена складывается. Фунт ржаной муки стоит три копейки, на булку идет две трети фунта, это будет на две копейки муки. Еще копейку положим на соль, дрожжи, дрова для печи, подвоз воды, износ оборудования. Итого выходит, что себестоимость этой булки – три копейки. А продают ее вам за четыре копейки. Значит, с каждой выпеченной булки пекарь должен получать одну копейку за свой труд.

Пекарь за смену выпекает, в зависимости от мощности печи, от пяти до восьми сотен таких булок. Значит, заработок его должен составить пять-восемь рублей в день. Кто-нибудь из вас пекарем был?

– Мой брат в пекарне работал, – сказал один из солдат. – Прежде восемьдесят копеек за смену получал, а как война началась, до семидесяти срезали.

– Жена моя у печки хозяйской стоит, – добавил другой. – Полтинник в день ей платят. С того детей кормит, что зачерствевший хлеб нераспроданный ей разрешают забрать, когда остается.

Саша выждала с минуту, чтоб каждый сам в уме произвел подсчеты.

– Но ведь пекарь-то по найму работает, – сказал внимательно слушавший Прохор. – У него нету пекарни, нету печей, нету баков.

– Верно! Подумай вот о чем. Справедливо ли, что работает пекарь, а прибыль получает тот, кто владеет оборудованием?

По собранию побежал невнятный гул.

– Кто из вас бывал в Петрограде, в Москве, в других больших городах? – Саша чуть повысила голос. – Видали там богатые дворцы, шикарные экипажи, дорогие магазины? Вы думали когда-нибудь, чем оплачено все это? На какие шиши? Я скажу вам. Все это куплено на ту самую копейку, которую человек своим трудом заработал – и от которой не получил и десятой доли. Ваш труд не принадлежит вам. А так как ваша жизнь – это труд, значит, ваша жизнь не принадлежит вам. У вас отнимают ее. Так же, как когда вас забрили в солдаты и отправили воевать за пределы России, даже не объяснив вам, зачем и почему. Когда вы видите роскошь, помните – все это вашим трудом, вашей кровью, вашими жизнями оплачено.

– Но ведь там не только дворцы и экипажи всякие, товарищ комиссар, – возразил, наморщив лоб, Прохор. – Нужны еще дороги, мосты, школы… Это ж все чего-то стоит. Выходит, как ни крути, наш пекарь не сможет оставить себе всю копейку с каждой булки?

– А вот для решения этих вопросов и выбираются Советы. На каждом производстве есть Совет из тех, кто там работает. Они обсуждают вопросы и решают, что нужно построить для всех и по сколько на это скинуться. Местные Советы выбирают своих представителей в городские Советы и дальше, так до Верховного Совета, управляющего всей страной. Как тратить общие средства, по каким правилам жить – все это решают те, кого выбрали рабочие, крестьяне и солдаты. Такие же, как вы. Власть Советов – это ваша власть!

– А разве не власть большевиков? – спросил паренек из середины зала. Саша запомнила его лицо, но ответила с улыбкой:

– Партия большевиков не правит. Правят Советы. А большевики учат трудящихся, как собой управлять. Чтоб стать большевиком, надо много учиться. Подойдите после собрания, я раздам вам книги. В следующий раз обсудим, кто что прочел. Кто что понял или не понял. С винтовкой без книги нет побед! Это из поэта одного пролетарского, его стихи у нас тоже теперь есть. Учитесь сами, учите других – и сможете со временем вступить в партию. Не бойтесь ничего, и если что-то непонятно, обязательно спрашивайте меня или других партийных товарищей. Мы здесь, чтобы помочь вам во всем разобраться. Потому что пришло ваше время.

***

– Так какое оружие ты хочешь освоить, комиссар? – спросила Аглая, раздеваясь перед сном.

– Все.

– Неплохо! Но зачем?

– Я имею в виду, все модели пистолетов и револьверов, какие только есть у нас на вооружении. Сегодня меня пытались убить с помощью осколка стекла. Человек, который сделал это, смог раздавить в руке стакан. Я битый час пыталась повторить это – у меня не получается. Силы не хватает. Чего смеешься? Сама попробуй. Руку только обмотай тряпкой. Тому человеку в его ситуации было уже все равно, но нам пока еще нет.

Интересно вот что. В двух шагах стоял Лекса с наганом в кобуре – я даже не уверена, что кобура была застегнута. Если б пленный этот догадался выхватить у Лексы наган, я бы, скорее всего, была мертва. А так, при всей эффектности жеста со стаканом, летит кусок стекла довольно медленно, а реакция у Белоусова хорошая, на мое счастье.

– Лекса! Да, этот ротозей, пожалуй, запросто проворонил бы наган, – хмыкнула Аглая. Саша отвела глаза. Между этими двумя явно что-то происходило. Саша надеялась, что это не станет ее делом. Но опасалась, что станет. Опасное дело – романы в действующей армии.

– В этом есть смысл, – продолжила Аглая. – Физически сильнее среднего мужчины ты вряд ли станешь, комиссар. Твоими преимуществами могут быть скорость и ловкость. И подлость. В боевой обстановке, я имею в виду. Ну, какую бы обстановку ты ни определила как боевую.