Одежду ей принесли такую, какой у нее не было никогда прежде: тонкое белье, туфли на небольшом каблуке и платье, сшитое по ее мерке. Простого кроя, строгое темно-серое платье удивительно шло ей. Чулки из мягкой и нежной ткани… неужто шелк? Сколько же они должны стоить… Саша ловила себя на том, что в этой одежде ведет себя иначе: не размахивает руками при ходьбе, не садится, закинув ногу на ногу, машинально выпрямляет спину. Будто бы знание, что она теперь выглядит женственно, против воли заставило ее в самом деле стать женственнее.

Она бы предпочла привычную солдатскую форму, в крайнем случае – тюремное платье. Неудобное и грубое, оно было все же более сообразно действительному положению вещей. Но никаких записок с просьбами Саша писать не стала.

Зато выбранные Верой книги пришлись ей по душе. Несколько переводных приключенческих романов, “Воскресение” Толстого, но главное – университетский учебник по философии. Издание другое, но тот самый курс, который она не успела дослушать три года назад.

Ей даже приносили папиросы – не те дешевые, пропахшие керосином, что курили в пятьдесят первом, а первый сорт, с фильтром. Спичек, разумеется, не выдали, но огня всегда можно было попросить у караульного.

И все же Саша ни на минуту не забывала, что живет в тюрьме. Здесь были и другие узники, Саша видела пару раз, как их вели под конвоем. Среди них были как мужчины в форме РККА, так и гражданские. Глаз они не поднимали. Встретить кого-то из товарищей по несчастью во дворе не удалось – похоже, привилегию видеть небо предоставили только ей.

Решетка на окне была крепкой, забор высоким, двор полон охраны. Но слабое место любой тюрьмы, как и вообще любой системы – люди. Потому теперь Саша уже битый час сидела, болтая ногами, на поленнице, и с десяток свободных от караула солдат толпились вокруг нее. Комиссар, чекист – эти слова звучали страшно, и все же скука гарнизонной жизни оказалась страшнее. Солдаты не смогли устоять перед соблазном поболтать с женщиной, которая охотно смеялась их незамысловатым шуткам и сама развлекала их историями из армейской жизни. Караульный Саши стоял рядом с поленницей и хохотал громче всех.

– Отставить! Смирно! – раздался резкий, как удар бича, окрик. Смех мигом оборвался. К поленнице подошел прапорщик – тот самый, под командованием которого Сашу избили.

– Всем по пять плетей, – сказал прапорщик солдатам.– Кто отвечает за охрану?

– Я, Ваше благородие! – караульный вытянулся во фрунт, лицо его опрокинулось.

– Пятнадцать плетей после окончания караула, – сказал прапорщик. – А вы что встали как стадо баранов? Свободны!

Солдаты понуро разошлись.

– Разрешите обратиться, Ваше благородие! – выкрикнул караульный.

– Разрешаю.

– Ей… этой женщине позволено находиться во дворе столько, сколько она захочет. Приказ господина полковника Щербатова! За ворота велено было не выпускать. Так где поленница, а где ворота!

– Раз таков приказ господина полковника, – сказал прапорщик, – то вот она пусть хоть не вылезает с этого поганого двора. Пусть хоть околеет здесь. А тебе господин полковник приказывал слушать жидовскую ведьму? И другим позволять? Знаешь, сколько хороших русских парней сгинули, потому что, развесив уши, слушали таких как она? Ну, что молчишь теперь, язык проглотил? Пять плетей дополнительно! За пререкательства с начальством.

Караульный краснел и бледнел попеременно.

– Вам не кажется, прапорщик, что вы злоупотребляете служебным положением, требуя ответа на риторические вопросы? – спросила Саша.

– Поучи меня еще командовать, тварь, – процедил сквозь зубы прапорщик. – Думаешь, раз из интеллигентов, то можешь смотреть на меня как на грязь? Ты не у себя в Красной армии! Я в университетах штаны не просиживал, меня жизнь всему научила!

– Я тоже из простых, – сказала Саша, распознав за рублеными фразами крестьянский выговор. – Отец мой был сапожником. Меня тоже жизнь всему учила. Как вас. Как этих солдат.

Прапорщику явно хотелось отправить Сашу назад в ее камеру. Но, очевидно, выслужившийся из рядовых офицер хорошо знал один из главных армейских принципов: никогда не отдавай приказа, если нет уверенности, что он будет исполнен.

– Ты меня с собой не равняй! – сказал прапорщик. – Знаешь, как я эти погоны получил?

– Как же?

– Верной службой Отечеству, вот как. Когда в шестнадцатом году под Клипой убили нашего командира, я его тело под двусторонним огнем вынес с поля боя. Чтоб похоронили его с воинскими почестями.

– А командиру не все равно было, как его похоронят? – спросила Саша.

– Коли б ты могла понять, что такое честь и долг, ты б таких вопросов не задавала. Впрочем, ты бы тогда и не была комиссаром… бывшим, теперь-то уж, комиссаром. Кровью своей я заслужил эти погоны. И право свое называться человеком – вместе с ними. А эти, – прапорщик кивнул в сторону, куда ушли солдаты, – пока еще нет. Я ж и пороть-то их приказал для их же блага. Чтоб помнили свое место. И ежели хотят стать людьми, пусть докажут, что стоят того.

– Но разве люди, – спросила Саша, – не заслуживают человеческого отношения потому только, что они люди?

– Это ваше социалистическое словоблудие. Я-то смекнул, зачем ты тут любезничала с солдатами. Не потому, что мочи нет до чего видишь в них людей. Ты надеялась задурить кому-то из них голову, чтоб тебе помогли бежать отсюда. Жаль, что я тебя не добил там во дворе, хоть мне и выговор вышел бы, но это бы того стоило.

Саша постаралась скрыть разочарование. Прапорщик верно угадал ее намерения. Как только она смогла встать на ноги, сразу осмотрела двор и поняла, что самой ей отсюда не выбраться. И уже отметила среди солдат тех, кто слушал ее несколько мечтательно… Истории о Красной армии, где все едят из одного котла, где никого не порют, где братья плечом к плечу сражаются за свою и всех свободу, за общее дело народа.

– Но ничего бы у тебя не вышло, комиссар, – продолжил прапорщик. – Охраняется не только двор, там и дальше кордоны есть. Не ушла бы ты. И те, кого ты бы охмурила своими россказнями – их бы просто пристрелили. Свои же братья по оружию. Из-за тебя. Сгубила б их ни за грош. Так кто из нас, – капитан прищурился, – действительно заботится о них? Ты со своими сказками или я со своими плетьми?

Тут ей возразить было нечего. Хотя, конечно, это для поручика они были своими солдатами, а для нее-то – вражескими, подлежащими истреблению. Но говорить этого сейчас не стоило.

– При Новом порядке, – продолжал довольный собой поручик, – каждому отведено его место. Место скота – в стойле для скота. Но если животное захочет стать человеком, ему придется много работать, соблюдать правила, становиться лучше других. Так только можно выйти в люди. Заслужив это. А вы, вы каждой скотине говорите: ты уже хорош как есть, у тебя уже есть права, ты уже человек. Врете, конечно, чтоб использовать скотину в своих целях. В результате скот так и остается скотом. А мы говорим правду, и мы даем шанс. Я свое право на эти погоны заслужил.

– Насчет погон не знаю, – ответила Саша. – Это так важно, погоны, чтоб ради них отрекаться от своих братьев-трудящихся? Знаю вон рядового из крестьян, который дослужился в императорской армии до штабс-капитана. А теперь в Красной армии командует полком. Погоны не носит, правда.

На секунду Саше показалось, что поручик сейчас не сдержится и ударит ее, как тогда, во дворе контрразведки. Но нет, приказ старшего по званию был для него нерушим. У него больше не было власти над пленным комиссаром.

– Ваш Новый порядок, – продолжала Саша, – еще паскуднее порядка старого. Сотни тысяч простых, как ты и я, трудящихся по всему миру поднимаются на бой за право быть людьми без всяких условий, без плетей, без необходимости прыгать выше головы за жалкие подачки. И ты мог бы быть одним из нас, стоять в этом бою плечом к плечу со своими братьями и сестрами. Быть вместе со своим классом, а не унижаться перед господами в надежде стать одним из них. Но ты предпочел погоны, офицерский паек и возможность пороть тех, кто не сумел выслужиться, как ты. Надеюсь, это того стоило.

Саша слезла с поленницы и пошла в камеру, откуда теперь ей уже и не имело особого смысла выходить. Но не отказала себе в удовольствии на полпути обернуться и сказать так, чтоб ее услышали все находящиеся во дворе:

– Надеюсь, прапорщик, сам себе ты тоже назначишь плетей. Ведь ты тоже разговаривал с комиссаром!

***

– Приглашаете? – переспросила Саша.

– Да, да, – нетерпеливо ответила Вера. – Это значит, вы можете отказаться. Хотите – оставайтесь здесь, в четырех стенах. Если предпочитаете не знать ничего о том, с чем так упорно сражаетесь.

– Я предпочитаю знать, – ответила Саша, застегивая ремешок туфли. – Я еду с вами, а куда?

– Инспектировать приют для девочек. Вы, разумеется, будете под охраной. Это опытные люди, из бывшей жандармерии. И если вам непременно нужно выкинуть какую-нибудь глупость, чтоб продемонстрировать характер – я прошу вас, хотя бы не при детях. Не то чтоб военным сиротам не доводилось видеть, как человека скручивают или даже стреляют в него. Но мы приложили много усилий к тому, чтоб они отвыкли от такого рода зрелищ.

Двое охранников ждали за дверью. Саша бегло оценила, как они двигаются и куда смотрят, и поняла: это и в самом деле профессионалы. Одного она могла пытаться отвлечь, заболтать, заморочить ему голову. С двумя сразу этот номер не пройдет.

Заведенная машина ждала во дворе. “Лиззи”, более новая, чем та, что была когда-то у них в пятьдесят первом.

– Разве детскими приютами занимается ОГП? – спросила Саша. – У вас же есть министерство государственного призрения.

– ОГП занимается контролем, – рассеянно ответила Вера. Она достала из портфеля какие-то бумаги и просматривала их, быстро делая пометки химическим карандашом. – Вы, должно быть, представляете себе, как важно все контролировать. Особенно в этой сфере: соблазн нажиться на безответных сиротах велик. Когда мы освободили город, здесь было всего два приюта, оба в ужасающем состоянии. Тиф, антисанитария, повальное воровство, принуждение детей к проституции… Теперь действуют шесть приютов, и каждый из них я лично время от времени вот так внезапно инспектирую. Сейчас увидите.

Сегодня Вера носила длинную прямую юбку и твидовый жакет, на английский манер. Маленькая шляпка, узкие ботильоны, тонкие кожаные перчатки. Никаких украшений, кроме шпилек с перламутровыми головками в высокой прическе. Духи другие – так пахнут полевые цветы ранним утром.

Машина остановилась у двухэтажного здания. Первый этаж был сложен из кирпича, второй – деревянный, с резными окнами.

Инспекцию никто не встречал. Вера уверенно прошла по узкому коридору через пустую столовую прямиком на кухню. Саша едва поспевала за ней – туфли на каблуке были ей непривычны. Один из охранников встал между Сашей и стойкой с ножами, другой остался у нее за спиной.

К внезапным проверкам здесь, видимо, привыкли. Произнося приветствия, повариха налила две миски щей из стоящей на плите огромной кастрюли. Саша догадалась, что ее тоже принимают за инспектора. Не зная толком, зачем это делает, попробовала предложенную еду. Суп как суп: мелко порезанные овощи, несколько капель жира – явно растительного.

– Среда сегодня, потому щи пустые, – пояснила повариха. – А вот на завтра два цыпленка уже закуплены.

Вера потребовала предъявить их. Осмотрела все припасы, сверяя с накладной.

Подошла бледная директриса и, чуть задыхаясь, принялась отчитываться о состоянии дел в приюте. Вера остановила ее:

– Не нужно. Я все осмотрю сама, как обычно.

Они обошли все комнаты, кроме классных, где шли занятия. Вера не побрезговала даже осмотром отхожего места. Особое внимание было уделено кладовой. Новые полотенца Вера потребовала пересчитать прямо при ней. Дюжины не хватило, директриса послала за ними в прачечную. Только когда их принесли – мокрые после стирки, но целые – в лицо директрисы вернулась краска.