Комиссар (страница 43)
– Прошу тебя, не говори о ней так, – Щербатов встал, заходил по кабинету. – Саша, разумеется, должна быть уничтожена вместе со всем, что она делает. Но не уважать ее нельзя. Все, что между нами случилось – моя и только моя вина. Как и то, чего не случилось… Но до того ли теперь. Приходится принимать скверные решения, потому что выбора, по существу, нет. Если не принять их, будет еще хуже. Думаешь, мне легко было подписать приказ о прекращении снабжения фильтрационных лагерей медикаментами? Бросить на произвол судьбы людей, которым мы обещали жизнь. Но я видел описи того, что осталось у нас на военных складах… мы и своих не всех сможем поставить на ноги.
Щербатов сел на диван, уперся локтями в колени, прижал кулаки к вискам. Вера осторожно подошла к нему, взяла его руки в свои, разжала стиснутые пальцы.
– И знаешь, что отвратительнее всего, Вера? Вот так же примерно теперь будет со всем. Пленные ждут, когда им разрешат вернуться домой. Некоторые, разумеется, вернутся. Но есть те, кого нельзя оставлять в живых после всего, что они делали… а главное, еще могут сделать. Не всегда возможно отделить зерна от плевел. И это только начало. Раньше хотя бы шла война. Война план покажет. Война все спишет. Теперь война закончена, а все самое сложное только началось.
– Давай бросим это все и уедем в Париж, Андрей, – сказала Вера. – Или еще дальше, в Аргентину или в Мексику. Ты и я. Будем жить как люди. Без генералов с наполеоновскими замашками, без скользких эсеров этих бесконечных, без намертво контуженных войной деятелей, которые навсегда, кажется, застряли сознанием в ипритных воронках. Пусть делают что хотят, пусть хоть сожрут друг друга, лишь бы мы с тобой были от этого подальше. Ты выиграл эту войну, разбил Красную армию, и довольно с тебя. Разве твои обязательства перед Россией не исполнены? Нельзя же быть бесконечно, неизбывно должным.
Щербатов молчал.
– Представляешь, жить мирно, далеко от этого всего? – продолжала Вера. – Просыпаться утром и не думать о том, что опять за ночь случилось непоправимого. Не нести ответственность за вещи, которых ты не можешь контролировать. Не решать постоянно проклятых вопросов жизни и смерти. Просто проживать каждый следующий день. Мы могли бы совершить кругосветное путешествие. Посетить все те места, о которых читали у Майн Рида и Жюль Верна. Помнишь, как мы изрисовали дядюшкин глобус, прокладывая маршруты наших будущих путешествий, и нас за это оставили без ужина? Мы ведь теперь взрослые, мы можем отправиться туда на самом деле, и никто нас за это не накажет. Станем легко знакомиться и расходиться с людьми, ни к кому не привязываясь. И, может, однажды ты встретишь женщину, с которой станешь чувствовать себя живым, не разрывая себя на части. Жизнь ведь не обязана постоянно быть борьбой и подвигом. Что тебя удерживает?
– Я думал об этом, – признался Щербатов. – Долг, честь, патриотизм – именем этого всего было уже совершено столько мерзостей, что эти слова уже и произнести нельзя, не чувствуя себя подлецом…
Ударил одинокий колокол церковки за окном. Щербатов усмехнулся и после минутной паузы продолжил говорить:
– Я бы, может, сделал так, как ты говоришь, дорогая моя. И все же я любой ценой должен закончить гражданскую войну. Не только завершить боевые действия с большевиками, но и устранить причины, которые бесконечно будут вызывать новые и новые междоусобицы в России. Сейчас мы погасили пламя пожара, но угли его тлеют где-то очень глубоко. Немного подходящего топлива – и гражданская война вспыхнет с новой силой. Пока война явно или скрыто идет, я не найду мира и внутри себя. И на другом конце света, среди антиподов мне от этой войны не спрятаться. Скорее всего, покинув Россию, я прозаически спился бы через год-другой, как это обыкновенно происходит с людьми сдавшимися. А вот тебе, дорогая моя, стоило бы сейчас уехать, хотя бы на время, пока здесь не станет поспокойнее. Мне не нравится внимание, которое Михайлов тебе оказывает; полагаю, ты понимаешь, насколько это опасный человек.
– Даже не надейся, ты от меня не отделаешься, дорогой брат, – Вера улыбнулась. – Твоя война – моя война. А Ванька-Каин меня не съест – подавится.
– Значит, – Щербатов ответил на ее улыбку, – остаемся до конца?
– Вместе до конца, – сказала Вера. – Пойду узнаю, нет ли телеграмм с фронта.
Глава 30
Полковой комиссар Александра Гинзбург
Июль 1919 года
– Должна вас предупредить вот о чем. Вы, разумеется, при оружии, но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?
– Ты уже в пятый раз повторяешь это, комиссар, – сказала Аглая. – Тебе что, фраза нравится? Успокойся, не станет никто стрелять по своим ради тебя.
– И я не стану, – Саша протянула Аглае рукоятью вперед свой маузер. – Сбереги.
Если б было достаточно пристрелить двух-трех смутьянов, Саша не колебалась бы. Но здесь желающих сдаться было столько, что целый отдел ВЧК не перестрелял бы их за полную рабочую смену.
Группа из пяти-шести десятков человек стояла чуть отдельно. Это им Саша запретила применять оружие. Эти люди намеревались уйти в леса сразу после митинга, чем бы он ни закончился.
Тех, кто никуда уходить не собирался, здесь было уже около пяти сотен, и солдаты все продолжали прибывать. Некоторые, не дожидаясь начала митинга, бурно дискутировали, собираясь в группки. Саша замечала то тут, то там Мельникова и его прихвостней.
Подтянулись даже раненые из госпитальных изб, кто мог держаться на ногах, хотя бы и с помощью товарищей.
Многие стояли апатично, не проявляя интереса к речам и разговорам. Они просто ждали, когда им разрешат уже отправиться, как они надеялись, домой.
Дождь, утихший было, стал усиливаться. Митинг еще не начался, а поле уже сделалось скользким от жирной грязи. Срезанные по плечи Сашины волосы намокли и прилипли к лицу и шее.
Саша рассмотрела рыжего Лексу, проталкивающегося к ней. Она уже третий раз посылала его проведать, как там командир. Их взгляды встретились и Лекса отрицательно качнул головой.
Князев не очнулся.
Ждать больше нечего. Пора начинать. Саша повернулась было, чтоб отойти от тех, кто только и мог бы прикрыть ей спину. В последнюю секунду все же дернула к себе за руку Ваньку и крепко обняла его – как тогда, на холме.
– Все будет хорошо, – прошептала Саша. – Запомни: мы до конца остаемся свободными, только это и важно.
– Я знаю, – ответил ее сын.
Обычно Саша стояла у командира за плечом. Сейчас она сделала бы шаг и выступила из-за плеча Князева. Второй шаг – обошла его. Третий шаг – вышла вперед.
До последней секунды она надеялась, что командир восстанет от своего смертного сна, придет сюда и все исправит. Но чуда не случилось. Она обходила пустоту.
Привычно глубоко вдохнула и начала говорить от диафрагмы, посылая голос вперед:
– Товарищи! Мы прошли через испытания!
– Что-то тебя не было с нами в этих испытаниях, комиссар! – выкрикнули откуда-то слева.
– Тамбовский волк тебе товарищ! – из центра.
– Баста! Навоевались! Домой!
Толпа засмеялась. Саша медленно пошла вперед, чтоб, когда по ней станут стрелять, те, кто дорог ей, не оказались на линии огня. Как там, на исповеди – к сердцу пожара. Только бы не поскользнуться и не упасть. Руки чуть развела ладонями вперед, демонстрируя отсутствие оружия.
Она была одна – и не была. Сколько таких же, как она, комиссаров в эти дни стояли перед своими частями, поднимая людей на бой, в котором невозможно победить? Те, кто в этой попытке погибал, вставали за плечами оставшихся. Кто не мог утвердить свою правду своей жизнью, тот утверждал ее своей смертью.
Живые не заставят ее сдаться, потому что мертвые не позволят ей сдаться. Мертвые ничего не боятся. Мертвых нельзя переубедить. Мертвые всегда правы.
Саша выждала, пока смех уляжется, и попыталась снова:
– Наш командир очнется скоро. Как вы будете смотреть ему в глаза, если он проснется в плену? Мы вышли на бой за общее дело народа, и теперь народ нуждается в нас, как никогда прежде!
– Большевики – не народ!.. Земли и мира!.. Смерть коммунистам! Долой комиссародержавие!
– Командир ясно сказал: комиссара всем слушаться! – пытался урезонить толпу кто-то из ротных.
– Она заморочила командира и сгубила его! – возражали ему. – Ты чего это, в сговоре, что ли, с ней?
Толпа гудела, шла волнами. Что бы она сейчас ни сказала, ее не услышат, не станут слушать. Слова, рождавшиеся в ее сердце, появлялись на свет мертвыми. И все же заорала со всей силы легких, срывая голос:
– Вы воевали за свободу! Почему отказываетесь от нее теперь?
– Ой, хватит. Натерпелись мы комиссарской брехни, довольно с нас. – Мельников. Ему сразу удалось то, что не выходило сейчас у Саши: его слушали. – Командир, видать, не выйдет к нам сегодня. А ведь пока комиссарша не вернулась из плена незнамо как, он был на ногах! Сами видите, братцы, куда большевички нас привели. И все им мало, прорвам! Сколько уже кровушки нашей выпили, ан нет, продолжай ее проливать им в угоду!
Толпа загудела, теперь скорее одобрительно.
– Они обещали нам равенство, а дали диктатуру! – кричал Мельников, распаляя толпу и себя. – Обещали хлеб, а дали голод! Обещали мир, а дали братоубийственную войну! Новый порядок – это порядок! Хватит умирать за кровавых комиссаров! Поживем наконец за себя, братва!
Мельников подчеркнуто медленно достал и направил на Сашу наган. Там, у амбара, он мог совершить разве что простое насилие, теперь же устремления собравшихся здесь людей давали ему власть. Он намеревался произвести не убийство, но казнь. Многие отводили глаза, но никто не пытался его остановить. Не все одобряли происходящее, но все осознавали его неизбежность. Саша стояла между ними и тем, что они полагали возвращением домой.
– Смерть коммунистам и комиссарам! – торжествующе проорал Мельников и нажал на спуск.
Саша подняла глаза к плачущему небу.
И пропустила момент, когда белобрысый мальчик встал между ней и предназначенной ей пулей.
Саша кинулась вперед и вниз, рухнула на колени и успела подхватить на руки падающего Ваньку. Обняла, прижала к себе, закрыла ладонью дыру в его груди. Сердце его сократилось еще дважды, выталкивая кровь из раны, и остановилось. Голубые глаза застыли.
– Братцы, он же… я же… – пролепетал Мельников в обрушившейся на поле тишине. Выстрелы прогремели одновременно – десяток, два десятка? – и со всех сторон. За Ваньку пятьдесят первый готов был порвать любого. На секунду тело Мельникова замерло, словно удержанное в воздухе потоком свинца. Кровь била фонтанами сразу из нескольких перебитых артерий. Гора мяса, бывшего только что человеком, тяжело рухнула на грязную землю.
Саша осталась бы навсегда на коленях, прижимая Ваньку к себе. Но тогда вышло бы, что он умер напрасно. Она ведь обещала ему, что он еще многих убьет. Потому она закрыла ему глаза, бережно положила его на землю. Поднялась на ноги под прицелом сотен пристальных глаз.
– Кто еще хочет сдаваться? – спросила Саша.
Дождь перешел в ливень. Саша выдохнула, и сотни людей выдохнули одновременно с ней. Она протянула к ним руки, покрытые кровью сына. Толпа ответила гулом.
– Все кончено. И все только начинается. Не цепляйтесь за прошлое. Сражайтесь за будущее, которое зависит от вас сейчас. Мы стольким уже заплатили. Позволим ли этой страшной цене пропасть напрасно? Наши товарищи умирали за свободу. Мы что же это, хотим вернуться под плеть?
Саша медленно поднимала руки, и гул нарастал. Она сделалась катализатором реакции, переплавляющей боль и страх в чистую, неудержимую ярость.
– Мы ждали помощи. Теперь мы станем помощью тем, кто ждет ее! Красная армия разбита. Мы соберем ее из осколков! Нам причинили много зла. Боль сделала нас чужими друг другу. Но если боль объединит нас, мы и окажемся возмездием!
Ливень смыл кровь с Сашиных рук и с Ванькиной груди. Теперь толпа уже почти кричала, но голос комиссара не тонул в этом крике, напротив, усиливался им.
– Мы вернем себе свое, и они заплатят за все, через что мы прошли! Мы останемся свободными и поможем освободиться другим! Мы уничтожим ад, который они создают! Потому что мы будем до самого конца вместе! Мы выступаем в бой!
Саша заметила движение в штабной группе. По жестам Белоусова она поняла, что он отдает приказы ротным.