Комиссар (страница 6)
– Зову тебя присоединиться к Белой армии, Федор. Тут недалеко Псковский наш корпус. Завтра поднимитесь – через три дня уже погоны нашивать станете. Тебя произведем в полковники. Кто тут у тебя командует – всем офицерские чины согласно полковому расписанию, жалованье соответствующее. Во внутренние дела твои вмешиваться никто не станет, управляй своими людьми как сам знаешь. Никаких комиссаров, будешь и царь, и бог. Со снабжением у нас здесь пока перебои, но сейчас поставки от англичан налаживаются, так что голыми-босыми не останетесь. Что сами станем получать, то и с вами разделим по-братски.
– Полковник Князев. Звучит гордо! – краском усмехнулся. Встал и размашисто зашагал по комнате, сложив руки за спиной. – Дельный ты человек, Андрей. По существу изложил, без трескотни. Без стенаний про крестный путь России и всей этой кудреватой чепухи. И все ж таки. Как станем сражаться, то решим, не впервой. Ты другое скажи мне. За что зовешь сражаться? За восстановление старого порядка?
– В первую голову – против большевиков, – Щербатов пытался подобрать верные слова. – За новый порядок.
План действий Щербатов обдумывал все последние месяцы, и среди офицерства Добровольческой армии этот план пользовался некоторым успехом. Но краткое, емкое определение – Новый порядок – пришло только сейчас. Досадно будет теперь, если доведется принять смерть, так и не поделившись им с единомышленниками!
– Новый порядок, – повторил Князев раздумчиво.
– Теперь, посреди войны и разрухи, многие тоскуют по старому порядку и забывают, что он рухнул под собственной тяжестью. Большевики могут победить именно потому, что предлагают нечто новое. Мы должны их опередить.
– Но как же политика непредрешения народной воли? – Князев процедил последние слова сквозь зубы, словно издеваясь.
– Она ошибочна, и многие уже осознали это. Мы не победим большевиков без незамедлительного решения аграрного и национального вопросов. Нужно уже сейчас закладывать основы той государственности, во имя которой мы будем побеждать.
– Диктатура?
– Да, если называть вещи их именами. Народ, выбравший пустобрехов напополам с откровенными мерзавцами, продемонстрировал неспособность определять свою судьбу.
– Вот оно как, – Князев достал и не спеша раскурил трубку. Щербатов выждал. – Позволь полюбопытствовать, кто ж таков есть, что способен определять за народ его судьбу?
– Люди решительные, радеющие об общем благе и имеющие волю к переменам.
– Так это же, – Князев усмехнулся, – большевики.
– В основе политической программы большевиков – химера народовластия. Народовластие же они подменяют собственной диктатурой, и чем далее, тем более это становится очевидно всем. Однако политическая воля у них есть, тут их не упрекнешь. Этому нам стоит, переступив через гордыню, поучиться у них. Как сказал их вождь, известный под кличкой Ленин – “вчера было рано, завтра будет поздно”, и они не упустили момент, когда могли взять власть. Но чего у них нет до сих пор, так это по-настоящему сильной армии. Что такое РККА, ты знаешь лучше меня; хотя она становится многочисленнее с каждым днем, пока еще у нас есть преимущество в кадрах и дисциплине. Но завтра может быть поздно. И одного только военного превосходства мало. Надо обещать независимость национальным окраинам, чтоб заручиться их поддержкой. Надо создать простую и понятную земельную программу, которая позволит нам опереться на лучших людей среди крестьянства – тех, кто больше всех ненавидит большевиков с их стремлением уравнять всех. В этом нам могут помочь наиболее толковые из эсеров – с ними, несмотря на всю их склонность к демагогии и интригам, ни в коем случае нельзя размежевываться. Но главное – сплотить все армии, выступающие против большевиков, под единым руководством и единой программой.
– Дак ты, Андрей, настоящий революционер, – сказал Князев. – Только навряд ли тебе удастся склонить на свою сторону генералов. Они мыслят по-старому. Кроме сугубо армейских задач и приемов не желают ничего видеть. Положим, Бог или дьявол помогут тебе в этом. Вот, большевики перевешаны на фонарях, бунт подавлен. Дальше-то что? Ради чего все затевается? Ведь старый порядок ты возвращать не намерен?
– Ни в коем случае, – Щербатов улыбнулся. – Старый порядок и довел страну до истощения и революционных потрясений. Ему нечем было ответить на вызовы двадцатого века, и люди остались предоставлены сами себе. А не в том ли задача государства, чтоб найти каждому человеку его служение? Люди и классы перестанут сражаться за свои интересы, потому что всякий сделается частью общего. И тогда над великой Россией взойдет солнце, под которым каждому будет определено его место.
– Андрей, это твои слова? – спросил Князев.
Секунду Щербатов колебался. Он был убежден, что идея эта исходила из глубины его сердца, но не мог вспомнить, когда и как ее сформулировал. По всей видимости, случилось это в Петрограде – но до болезни или после? Он вспомнил чекистку Сашу Гинзбург, как она вытирает с лица кровь человека – человека, убитого им. Как же все перемешалось на этой войне…
– Разумеется, это мои слова. Хотя иногда я полагаю, что не только мои: они сотканы из чаяний множества людей. Что ты намерен предпринять, Федор?
Князев глубоко затянулся трубкой.
– Я дождусь комиссара, которого они пришлют мне. Третьего. Бог любит троицу. Посмотрю, смогу ли работать с ним. Пораскину умом, что к чему. Там решу.
– Как знаешь. Комиссара потом или сам расстреляй, или в контрразведку сдай. Живьем не отпускай. Я не буду повторять тебе пропагандистские клише о том, что все они – исчадия ада и спят и видят, как бы сгубить Россию. Есть среди них и идеалисты, искренне стремящиеся ко всеобщему благу. И эти куда опаснее пройдох и оппортунистов. На каждом из них – на ком десятки, а на ком сотни и тысячи жизней.
– А почем ты знаешь, что я тебя не расстреляю, Андрей? Я обязан вообще-то как краском.
– Я и не знаю, – Щербатов пожал плечами. – Но я знаю, что ты, Федор – разумный человек и не станешь лишать себя выбора. К анархистам ты полк не уведешь, они слишком далеко на юге. Черное знамя тебе не поднять, значит, или красный флаг, или триколор. Ты ж не интеллигент какой-нибудь, руки заламывать не станешь, ах, мол, я слишком морально чист, чтоб выбирать между большим и меньшим злом. Ты знаешь, что выбор неизбежен, и сделаешь его.
– Многовато ты знаешь за меня, Андрей, – улыбнулся Князев. – Вот как поступим мы. Сейчас Лекса проводит тебя туда, где ты сможешь отдохнуть и поесть с дороги. Если кашей из нашего котла не побрезгуешь. Офицерской кухни у нас тут нету. После приходи сюда, ежели хочешь. Посидим, вспомним старые времена. Но о насущных делах ни полслова больше, понял уговор? Утром свезем тебя на станцию, повезет – дождешься поезда на Казань. Так и разойдутся наши пути.
Глава 6
Старший следователь ПетроЧК Александра Гинзбург
Октябрь 1918 года
Мы, общество, эквивалентно меж собою.
Питаемся лишь одинаковой едою,
Живем когда светло, иначе спать ложимся,
Заменой брату своему годимся.
Прошу признать виновным в эгоизме
И изолировать от общества навек.
Ему не место в нашем коммунизме.
Нам страшен этот Человек.
– Спасибо, достаточно! – Саша скосила глаза на стопку неоформленных дел. А ведь было даже не ее дежурство! Задержанного спихнул ей Тарновский, отговорившись, как всегда, срочной оперативной работой, и сбежал раньше, чем Саша успела ему объяснить, что у нее вообще-то тоже есть работа.
И теперь она уже четверть часа слушала стихи.
– Вот эти произведения вы сегодня читали на Исаакиевской площади? – спросила Саша у задержанного, взлохмаченного интеллигента со сбившимся набок галстуком. Под глазом его набухал фингал.
– Не только. Еще читал из моего сборника “Одинокий голос разума”, вот эту поэму…
– Не надо! Полагаю, основную тенденцию вашего творчества я уловила. Скажите лучше, зачем вы это делали? С какой целью?
– Я хотел напомнить людям, что они люди прежде всего. Не масса, не представители классов, не винтики машины. Индивидуальности. Люди. Я хотел пробудить в них совесть. Потому что у вас, большевиков, материальные ценности преобладают над духовными, и вы уничтожаете в человеке личность.
– А по-моему, эти стихи персонально о вас, а не о каких-то там людях, – заметила Саша. – Глаз вам при задержании подбили?
– Нет, там, на площади.
– Благодарные слушатели, значит. Ну, допустим, каким-то образом ваши стихи пробудят в них совесть. Духовное станет важнее материального – это у голодающих-то? Сомневаюсь. Личность… ну вот мы, разумеется, уничтожаем ее, а вы своими стихами как-то возрождаете. А дальше что? Мы от этого перестанем быть на войне?
– По вашему мнению, на войне хороши все средства?
– “На войне все средства, ведущие к цели, одинаково хороши и законны, и победителя вообще не судят ни любящие родную землю, ни современники, ни благоразумные потомки”, – Саша процитировала недавнюю фронтовую сводку.
– Эта позиция ведет к неисчислимым бедам.
– Возможно. Я ее разделяю лишь отчасти. Потому что сказали это не мы, а те, с кем мы воюем. Цитата из приказа по армии белого генерала Алмазова, если быть точной. А вы говорите – совесть…
– Но ведь надо же не забывать и про совесть, – тихо сказал задержанный.
– Знаете, время такое теперь…
Вспомнив про время, Саша глянула на часы и разозлилась на себя. На что она потратила рабочее утро! Она же следователь, а не проповедник.
На этом стуле нередко сидели люди, ведущие себя гораздо более осторожно. И все же она отправляла их на расстрел, потому что они были опасны. Этот – не был. Для самого себя разве что, но такое уже не в ведении ЧК.
– Вы же врач, – Саша посмотрела в документы, – в Мариинской больнице. Вот и работайте врачом. Спасайте жизни. А проповеди на площади… не ваше это призвание.
В кабинет без стука зашел матрос.
– Тебя к Бокию, срочно, товарищ Гинзбург. Этого, – кивнул матрос на задержанного, – в камеру?
– Да ну, какое там, – ответила Саша. – Этого выпроводить.
Хотела добавить “пинком”, но сдержалась. Матрос по привычке дернул было рукой, чтоб отдать честь, но под укоризненным Сашиным взглядом осекся.
– Не читайте стихов своих больше, – Саша вернула задержанному его документы. – Ни в ком они не пробудят совесть. Да и написаны отвратительно, если честно…
Под ненавидящими взглядами очереди просителей влетела к Бокию в кабинет.
– Глеб Иванович, случилось что?
Бокий стоял, отвернувшись к окну. Он сосредоточенно наблюдал, как ветер закручивает вихрями черные листья. Золотой осени в Петрограде не было, пыльное лето сразу перешло в черную гниль.
– Все еще рвешься на фронт, Гинзбург? – спросил он, не глядя на Сашу. – Есть запрос на комиссара. Вроде как раз для тебя назначение. Но, может, и не для тебя совсем. Хочу, чтоб ты серьезно подумала. Хотя о чем ты можешь думать вообще, пустая твоя голова, как вы все, вам лишь бы на передовую…
На пустую голову Саша не обиделась. Они с Бокием сблизились за месяцы совместной работы.
– Ну не томите уже, расскажите, куда меня посылают, Глеб Иванович!
Бокий протянул Саше досье. Саша вскинулась:
– Князев? Федор Князев? Тот самый?
О командире полка Князеве, легенде Восточного фронта, Саша читала в газетах. Победоносный краском, надежда революции. Его полк почти в полном составе ушел за ним с Большой войны, как ее теперь называли, и ежедневно прибывали пополнения. Добровольцы, которые стремились не вообще в Красную армию, а именно к Князеву, под его начало.
Саша не вчера родилась и умела не только читать в газетах то, что там пишут, но и замечать то, о чем не пишут. Например, газеты ни слова не писали о вступлении Князева в РКП(б) или хотя бы о намерении это сделать…