– Так что я, собственно, вам хотел сказать, Аглая Павловна, – Белоусов нарушил наконец тягостное молчание. – Не проморгайте момент дать отступление, попробуйте до этого дожить. Постарайтесь отойти, кто сможет. Артналет наш без четверти три, атака сразу после него. Я оставлю для вас паровоз с парой вагонов. В шесть он уйдет при любых обстоятельствах.

– Я поняла. Мой доклад?

– Серега доложит. До скорого.

***

На рубеж атаки выходили ползком и короткими перебежками. Белые стали пореже вешать ракеты, а дежурные пулеметчики прекратили палить на каждый шорох. Но у противника мало кто спал – по всему фронту слышался звук лопат об землю, переговоры, стук копыт, скрежет ложек об котелки.

Всего у красных здесь осталось под три сотни бойцов. Разбились они не по подразделениям, а по своим близким тем или иным способом – кто земляки, кто служил вместе, кто сдружился за этот походный год. Старшим команд объяснили весь нехитрый замысел: фронт между железной дорогой и главной улицей села, не потеряешься, направление – прямо. Бей, покуда сила в руках есть, и вся недолга.

Они, ветераны пятьдесят первого полка, были все рядом. Князев, Аглая, Лекса и еще полтора десятка человек. Командарм определил свое место в центре, по сигналу свистка всем вперед, действовать больше штыком и гранатой. И ни в коем случае не останавливаться.

Артиллерия ударила вовремя. Все десять оставшихся орудий, беглым огнем по квадратам, по всему фронту осыпали гранатами предположительно занятые противником позиции. Ни о какой корректировке речи не шло. Сейчас арьергарды красных должны начать отход следом за основными силами.

Аглая, укрывшись полулежа в большой снарядной воронке, наблюдала за Князевым. Тот сидел шагах в десяти от нее, привалившись спиной к печи разрушенного дома. Вспышки разрывов на миг освещали его, откручивающего крышки на длинных рукоятках гранат. Пока собирались и готовились, помимо дела он не сказал и пары слов, ни ей, ни кому-то еще, лишь молча пожимал протянутые ладони.

Никто не обманывался этой суматошной канонадой. Огонь лишь не дает врагу немедля тронуться в преследование. Сейчас на той стороне все попрятались в укрытия и готовы к встрече. Есть лишь десяток-другой секунд, чтобы сразу после снарядных разрывов ринуться вперед и забросать гранатами погреба и воронки, в которых сгрудилась чужая пехота, пережидая обстрел. Враги отряхивают землю с касок, сквозь звон в ушах пытаются расслышать новую угрозу, мешкают возвращаться на позиции – а вдруг пушки еще не окончательно замолчали? Надо успеть наказать их за эту нерасторопность, чтобы с теми, кто уцелеет, сойтись на штык и револьверный выстрел в упор.

Очередная группа разрывов легла в сотне саженей впереди – артиллерия перенесла огонь в глубину, в район возможного сосредоточения батальонных резервов. Длинная трель сигнала подбросила красных на ноги. Князев, поднявшись во весь рост своей уродливой однорукой фигуры, выплюнул изо рта свисток, зубами рванул вытяжной шнур гранаты и ринулся вперед, даже не глядя, последовал ли кто за ним.

Аглая предпочла бы десяток рейдов вроде вчерашнего одной такой атаке. Тут надо, чтобы руки и ноги действовали вперед головы, «думать» спинным мозгом, полагаться на интуицию и надеяться на свою удачу. В этом деле она была недостаточно зверем, потому заранее решила для себя, что будет держаться возле Князева и немного позади. Бежать, когда он бежит, падать вслед за ним и тому подобное. Чутье и опыт будут беречь его лучше, чем он сам. И, быть может, тех, кто вокруг него.

Она перебегала, ползла, падала, швыряла перед собой гранату за гранатой из сухарного мешка через плечо, расстреливала один за другим магазины своего «Люгера» по мечущимся теням в овальных касках, моргала на вспышки чужих выстрелов из темноты, не успевая испугаться.

Обнаружила себя в груде каких-то кирпичей. Дышать морозным воздухом больно, во рту сухо, ноги дрожат, крутит судорогой. Положила рядом пистолет, сдернула флягу с поясного ремня и, пока пила, пыталась понять, где находится и кто с ней рядом. Вон Князев впереди, открыв дверцу нагана, ловко вытряхнул из барабана гильзы, вытащил что-то из кармана бекеши и, зажав оружие между колен, принялся один за одним вставлять патроны в каморы. Кто-то еще из своих, лица не видно, с зажатой в руке гранатой всматривается в темноту. Сзади и по бокам близкие шаги, переговоры в полный голос, длинная очередь из трофейного ручного пулемета куда-то в сторону противника.

Над головой возвышается металлическая громада, напоминающая абстрактную скульптуру авангардиста вроде Боччони. А ведь это изувеченная снарядами паровая мельница! Аглая сидит в обломках строения, на чердаке которого начала вчерашний день. Вперед пошли с южной окраины села, значит, продвинулись саженей на триста.

Еще три дня назад в такой ситуации Князев приказал бы что-то вроде: «Хорош, закрепляемся тут!» или даже скомандовал отступление. Потенциал этой атаки исчерпан, противник худо-бедно выставил из резервов вторую линию обороны на пути их движения. Дальше им не пройти.

Князеву нужно идти дальше. Ей – нет. Пока – нет.

Поэтому Аглая осталась неподвижна, когда командарм закрыл дверцу, взвел курок и, вскочив на ноги, гаркнул:

– Вперед!

На голос темноту в сотне шагов впереди разорвали десятки выстрелов. Князев упал, не сделав и двух шагов. Аглая быстро переползла туда, где он лежал. Командарм еще тяжело и хрипло дышал, хотя ниже груди был весь залит кровью. Неприятельская стрельба не прекращалась, но вся шла поверх голов. Неопытные бойцы, да еще и второпях, всегда берут прицел выше, чем следует.

– Командир жив! Помоги оттащить! – крикнула Аглая парню, случившемуся неподалеку.

Лекса, перебежкой проскочив открытую проплешину, рухнул рядом. Видно, он тоже решил держаться поближе. Вдвоем они сумели затащить Князева обратно в руины мельницы за несколько секунд до того, как противник разобрался наконец в обстановке и повесил над головами осветительную ракету.

Вынув свой свисток, Аглая скомандовала отход. Сильно поредевший отряд, огрызаясь огнем, возвращался развалинами села. Их особо не преследовали, провожая длинными неприцельными очередями станковых пулеметов. К одинокому эшелону из трех товарных вагонов на покинутый разъезд вместе с Аглаей вышло сорок шесть человек, да полтора десятка тяжелораненых притащили на санях и носилках. У нее совсем не осталось патронов. Последняя французская граната хранилась у сердца, в специально вшитом потайном кармане шинели. Ее Аглая сберегала для особенной встречи, час которой пока не пробил.

Глава 7

Глава 7

Ротный командир Объединенной народной армии Алексей Егоров (Лекса)

Январь 1920

– Доктора бы сюда, – беспомощно сказал Лекса.

– Смысла нет, – тихо ответила Аглая.

У разъезда, где выгружались из поезда остатки добровольцев, их ожидали санитарные сани. Туда едва поместились тяжелые раненые, те, кто не мог идти сам. Четверо из них умерли еще в вагоне, у остальных, пояснил усталый фельдшер, шансы есть – у всех, кроме Князева.

Фельдшер был новенький и не узнал легендарного командарма в лицо, иначе, верно, потеснил бы ради него других, рискуя, что перегруженные сани увязнут в снегу. Но сообщать ему, кого он сейчас вычеркнул из списка живых, никто не стал. Князев бы этого не хотел. И без фельдшера ясно как день было, что командир – не жилец.

Командарма положили на снег, и дюжина человек осталась с ним.

– Не смей говорить о командире как о покойнике! – взвился Лекса, и Аглая, всегда такая ершистая, слова ей поперек не скажи, только положила руку ему на плечо. Вьюга бросила Лексе в лицо горсть колючего сухого снега.

– Надо бы лежанку командиру собрать, замерзнет же… – сказал Лекса. Сознание пыталось привычно схватиться за какую-нибудь работу, за то, что можно сделать – только бы уйти от понимания, что сделать уже ничего нельзя.

– Не нужна ему лежанка, – сказала Аглая. – И, право же, Алексей, надел бы ты шинель. Командиру теперь без надобности, а если ты замерзнешь насмерть, кому лучше будет?

Она, верно, была права. Своей шинелью он укрыл Князева – не мог смотреть, что осталось у того ниже груди. Сперва Лекса не чувствовал холода. Но время шло, метель не утихала. Хуже того, что Князев был при смерти, оказалось то, что он никак не мог умереть, хоть и оставался в забытьи. Иногда он шептал что-то бессвязное, иногда стискивал в кулак пальцы уцелевшей правой руки. Иногда стихал, но снежинки все еще таяли у него на губах.

Раздался многоголосый вой. Волки этой зимой стали для повстанцев большей угрозой, чем правительственные войска. За год восстания в лесах было брошено столько непогребенных тел, что волки отъелись и размножились сверх всякой меры.

Аглая смахнула с ресниц замерзшие слезы и сняла с предохранителя пистолет. Лекса знал, что у нее достанет решимости. И все же мужчиной здесь был он.

– Обожди, Гланя. Я сам.

Четыре года Лекса прослужил под командованием Князева. Растерянный деревенский парнишка, он был забрит в армию девятнадцати лет отроду. Господа офицеры смотрели на таких, как он, олухов с усталым брезгливым раздражением. Он все никак не мог осознать, куда и зачем попал и что делать, как выполнять малопонятные команды этих чужих людей. Дома он вроде бы считался сметливым пареньком, здесь же все время чувствовал себя непроходимо тупым, путал право с лево, свою казарму с чужой, приклад с затвором. И только попав в тогда еще роту Князева, Лекса ощутил себя наконец на своем месте. Здесь царили строгие, но понятные правила, командир все объяснял по-людски и по-людски же относился к солдатам. Князев не смотрел на солдат свысока, не требовал к себе уважения руганью и затрещинами и потому уважали его не за страх, а за совесть. У него были свои грехи, по пьяному делу он впадал в раж, мог и в дычу дать не за дело; но, протрезвев, неизменно просил прощения, ежели был не прав.

Когда Большая война захлебнулась, Лексе некуда было идти. Мать писала, что братья женились, детки пошли, и землицы едва хватает, чтоб худо-бедно прокормить всех; и рада бы обнять сына, да куда ему домой, такому большому и прожорливому. Но Лекса не вешал нос, за Князевым он готов был хоть в красную армию, хоть в белую, хоть в зеленую, хоть к черту на рога. За эти годы Лекса вырос от сельского пентюха до ротного командира.

Командир столько сделал для Лексы. Теперь пришел черед Лексы сделать кое-что для командира. Лекса вытащил наган.

Комиссар появилась из ниоткуда, из вьюги. Чудо, что дозорные не пристрелили ее в этой пурге. Спрыгнула со спины хрипящего – не загнала бы конягу – Робеспьера. Никого ни о чем не спрашивая, направилась прямо к Князеву, словно он был магнитом, а она – железом.

– Командир, – звонко, отчетливо сказала Саша. – Посмотри на меня, командир.

Князев тяжело открыл глаза. На миг шевельнулась безумная надежда, что сейчас комиссар вернет его к жизни – не зря же шепчутся, будто она ведьма. Лекса знал, что ничего-то она не может, она сына своего не спасла и никого не спасет. Однако надежда, паскуда такая, умирать не желала.

Князев дернул рукой к левому карману кителя и прохрипел что-то неразборчивое, но комиссар, похоже, его поняла. Удерживая его взгляд, Саша сказала:

– Да, командир. Я вытащу твоих детей. Не брошу их там, с этой мразью. Даю тебе слово.

Князев прикрыл веки, в его выдохе Лексе почудилось облегчение. Саша взяла руку командира в свои, крепко сжала.

– Спасибо за службу, Федор. Мы продолжим, мы их всех перебьем, мы закончим эту войну.

Этого он, похоже, уже не слышал. Хрипы в его груди оборвались, сведенные судорогой пальцы наконец расслабились. Он отошел.

Волки взвыли с новой силой, их вой сливался с завываниями вьюги.