Боль в плече не утихала, и казалось, в окружающей тьме злые чары ведьмы спорят с колдовством Темной Феи.

– Если ягоды помогут, что будешь делать? Отправишь обоих назад?

За нарочито безразличным тоном он ясно расслышал еще один вопрос, невысказанный. Он может сколько угодно уверять Лису, что ему этот мир больше по душе. И все равно она не перестанет бояться, что однажды он взойдет на башню – и не вернется.

– Ну конечно, – ответил он. – И будут они жить долго и счастливо до конца дней своих.

– А мы? – Лиса прильнула к нему, заметив, как он зябко поежился от ночной прохлады. – Скоро зима. Можно отправиться на юг, в Гренаду или в Ломбардию, поискать волшебные часы там.

Волшебные часы. Они останавливают время. Пару недель назад он ни о чем другом и думать не мог. Говорящее зеркальце. Хрустальный башмачок. Самопрялка, прядущая золотую нить из воздуха… В этом мире всегда найдется что разыскивать. И можно почти забыть, что самое заветное, самое желанное, единственное, что ему по-настоящему нужно, он всю жизнь ищет понапрасну.

Джекоб взял из миски ломоть хлеба и протянул Лисе.

– Ты когда в последний раз превращалась? – спросил он, заметив, с какой жадностью она схватила угощение.

Она попыталась вырваться, но он ее удержал:

– Лиса!

Она сопротивлялась, даже тяпнула его за руку, но в конце концов ее тень, хорошо различимая в лунном свете, вдруг вытянулась, и в тот же миг Джекоба отпихнули неожиданно сильные девичьи руки.

Лиса. Ее волосы, такие же рыжие, как ее мех, в котором она чувствует себя куда лучше, чем в человечьей коже, ниспадали до пояса столь густой и пышной волной, что казалось, на ней все еще ее лисья шуба. И платье, льнувшее к ее белой веснушчатой коже, было соткано из мягкого рыжего атласа и даже лоснилось, словно лисий мех.

Гляди-ка, за последнее время она стала почти взрослой, почти так же незаметно, как превращается в лисицу лисенок. Но Джекоб все еще видел в ней ту десятилетнюю девчушку, комочек горя и слез, какой он нашел ее у подножия башни, когда вернулся из своего родного мира позже, чем обещал. Почти год Лиса следовала за ним неотступной тенью, прежде чем решилась показаться ему в человеческом облике, и он не уставал напоминать ей: она может этот облик навсегда утратить, если вовсе не будет из лисьей шкуры вылезать. Хотя и знал: если придется выбирать, она, конечно, выберет шкуру. В семь лет она спасла раненую лисицу от дубинок двоих своих старших братьев, а наутро нашла у себя на кровати рыжее платье удивительной красоты. Оно-то и подарило ей лисье обличье. Она давно считала лисицу своим истинным «я» и больше всего на свете боялась, как бы кто у нее это платье, а вместе с ним и лисью жизнь, однажды не украл.

Прислонясь к колодцу, Джекоб закрыл глаза. Все будет хорошо, Джекоб. Только вот ночь никак не кончается. Легкая девичья головка прильнула к его плечу, и, едва почувствовав прикосновение этого существа, не желающего жить в человечьей коже, за которую из последних сил борется сейчас его брат, он наконец уснул. Но спал беспокойно, и даже сны видел какие-то каменные. Ханута, газетный мальчишка с рынка, его мать, отец – все они застыли, как кладбищенские статуи, вокруг убитого Портняги.

– Джекоб! Просыпайся!

Лиса уже снова была в шкуре. Сквозь тяжелые лапы елей сочилась белесая утренняя дымка. Плечо ломило так, что он с трудом заставил себя подняться. Все будет хорошо, Джекоб. Ханута знает этот мир, как никто другой. Помнишь, как он спас тебя от ведьминого заклятия? Ведь ты был уже наполовину мертвец. А укус острозуба? А его снадобье против яда водяного…

Он двинулся к пряничному дому, и сердце его с каждым шагом колотилось все сильней.

В сенях от приторного запаха сладостей у него перехватило дыхание. Из-за этого духа, наверно, они так крепко и заснули. Рука Клары покоилась у Уилла на груди, а лицо брата было исполнено такого отдохновенного блаженства, словно он почивает в царских чертогах, а не в кровати ведьмы-деткоежки. Но на его левой щеке зеленоватым родимым пятном проступил камень, а ногти левой руки почернели и уже почти походили на когти, те самые, что совсем недавно вонзили каменную заразу ему под кожу.

Как же громко может стучать сердце. Этак и задохнуться недолго.

Все будет хорошо.

Джекоб, как пригвожденный, все еще стоял на пороге, когда брат пошевельнулся. По глазам Джекоба он сразу все понял. Схватился за шею, провел пальцами вверх до самой щеки.

Думай, Джекоб! Но разве можно думать при виде такого страха на родимом лице?

Они не стали будить Клару, и Уилл, пошатываясь, как лунатик, неспособный очнуться от своего кошмара, побрел вслед за ним во двор. Лиса испуганно от него отпрянула, и взгляд ее, брошенный Джекобу, был красноречивей всяких слов.

Кончено.

И Уилл всем своим видом вполне подтверждал ее приговор. Конченый человек. Он снова провел рукой по изуродованному лицу, и Джекоб впервые прочел у него в глазах не безграничное доверие – братец вообще верил всем и каждому, – а те же упреки, которыми Джекоб осыпал себя сейчас и без его помощи. Если б ты лучше за ним присматривал, Джекоб… Если бы вы не поскакали так далеко на восток… Если бы да кабы… Казалось, все, от чего он мечтал избавиться, все, что хотел оставить по ту сторону зеркала, сейчас снова на него навалилось.

Уилл подошел к окну печной комнаты и уставился на свое отражение в подслеповатом черном стекле. Печь угадывалась в темной глубине за окном.

Джекоб между тем не сводил глаз с черных кружев закопченной паутины под сахарной крышей. Они напомнили ему совсем другие сети, такие же темные, расставленные на поимку ночи… Какой же он болван! Далась ему эта ведьма! Ведь заклятие-то чье? Феи. Феи!

В глазах Лисы мелькнуло беспокойство.

– Нет! – тявкнула она.

Иногда она угадывает его мысли прежде, чем он сам успеет их осознать.

– Она наверняка ему поможет! В конце концов, она же ее сестра.

– Нельзя тебе к ней возвращаться! Ни за что!

Уилл обернулся:

– Возвращаться к кому?

Джекоб не ответил. Только нащупал медальон у себя под рубашкой. Пальцы его все еще помнят, как укладывали в этот медальон лепесток цветка. Точно так же, как его сердце помнит ту, от которой лепесток его защитил.

– Иди разбуди Клару, – сказал он Уиллу. – Мы сейчас же выходим. Все будет хорошо.

Путь предстоял не близкий, дня четыре, если не дольше, а времени в обрез, иначе камень их опередит.

Лиса все еще не спускала с него глаз.

Нет, Джекоб, нет! – молил ее взгляд.

Конечно, она помнит все не хуже его, а то и лучше.

Страх. Гнев. Потерянное время. «Это же какие были ранения!»

Но если жизнь брата ему дорога, иного пути нет.

11. Хентцау

У человекогоила, которого люди Хентцау взяли на заброшенной почтовой станции, на коже прорастал малахит. Мшистая темная зелень заволокла уже пол-лица. Хентцау приказал его отпустить, как и всех прочих, кого они изловили, напутствовав беднягу советом поискать пристанища в ближайшем гоильском лагере, покуда его не укокошили свои же соплеменники. Глаза несчастного пока не отсвечивали золотом, в них еще брезжило смутное воспоминание о временах, когда кожа его была не из камня. Он улепетывал со всех ног, будто на свете и вправду есть место, куда ему можно вернуться, и Хентцау всего передернуло при мысли, что фея, чего доброго, способна и в его яшмовую кожу вживить человеческую плоть.

Малахит, кровавик, яшма, даже королевский камень карнеол – каких только мастей он и его солдаты за это время не перевидели, но, разумеется, той, что им велено было найти, нигде не было.

Нефрит.

Старухи на счастье носят этот камень на шее и тайком поклоняются вырезанным из нефрита крохотным божкам. Матери вшивают его в одежду сыновьям – оберег из нефрита не только хранит своего обладателя, но и делает его бесстрашным. Однако гоил с кожей из нефрита – такого отродясь на свете не было.

Интересно, долго еще Темная Фея будет заставлять их искать его? Долго еще будет делать из него посмешище в глазах солдат, короля, себя самой? А что, если она этот свой сон только для того и выдумала, чтобы удалить его от короля? А он, дурак, и удалился, послушный и верный, как пес.

Хентцау глядел на безлюдную дорогу, терявшуюся в сумрачной тени деревьев. Его солдаты нервничали. Гоилы, как и люди, стараются обходить Черный лес стороной. И фее прекрасно это известно. Для нее все это игра. Именно так. Игра, и ничего больше, и ему до смерти не хочется исполнять в этой игре роль верной псины.

Моль села ему на грудь, как раз когда он собирался скомандовать «По коням!». Уселась точнехонько там, где под серым мундиром билось его сердце, и в ту же секунду Хентцау увидел человекогоила, узрел будто наяву, столь же ясно, как видела его во сне фея.

Нефрит просвечивал сквозь его человечью кожу, как обещание.

Быть такого не может.

Но тогда из Недр вышел Король, и в страшную годину явился гоил из нефрита, рожденный из серебра и стекла, и сделал Короля непобедимым.

Бабушкины сказки. Он сам ребенком обожал их слушать, потому что они сообщали миру смысл и веру в хороший конец. Миру, который прогнил весь, сверху донизу, ибо в нем правили боги с мягкой плотью. Но с тех пор как Хентцау испытал эту плоть своим клинком, он воочию уверился: никакие они не боги. А еще он уверился, что никакого смысла в мире нет, а хорошего конца не бывает и подавно.

И тут вдруг это. Хентцау видел его, как наяву, казалось, руку протяни – и он погладит матово-зеленый камень, уже проросший у гоила на щеке.

Нефритовый гоил. Рожденный заклятием феи.

Неужто в этом и был ее замысел? Неужто она засевала мир каменной плотью, заранее зная, что пожнет его?

Тебе-то какое дело, Хентцау? Найди его!

Моль снова раскрыла крылышки, и он ясно увидел поля, где сражался всего пару месяцев назад. Поля, окаймляющие Черный лес с востока. Он не там ищет!

Хентцау крякнул, мысленно чертыхнулся и прихлопнул моль одним ударом.

Когда он отдал приказ двигаться обратно на восток, солдаты глянули на него с изумлением. Но и обрадовались, что он не ведет их дальше вглубь леса. Хентцау смахнул с мундира расплющенные крылышки и вскочил в седло. Никто из них моль не видел, и в случае чего любой подтвердит: он отыскал нефритового гоила сам, без всякой потусторонней помощи. Так же, как он, Хентцау, всем и каждому повторяет: войну выиграл Кмен, а вовсе не заклятие его бессмертной возлюбленной.

Нефрит.

Ее сон оказался явью.

Если это она сама не превратила сон в явь…

12. Ему подобные

Было уже за полдень, когда они наконец выбрались из Черного леса. Сизые тучи клубились над лугами и полями – лоскутным одеялом из желтых, зеленых, коричневых заплат, простертым до самого горизонта. Кусты бузины никли от тяжести черных кистей, а над головками полевых цветов, что росли по обочинам, порхали эльфы, лениво шевеля тяжелыми от дождя крылышками. Но хутора, попадавшиеся им по дороге, были безлюдны, а в несжатой пшенице тут и там ржавели брошенные пушки.

Джекоб благодарил судьбу за это запустение. Вид Уилла уже не оставлял сомнений, что именно с ним происходит. С тех пор как они вышли из леса, дождь шел непрестанно, и зеленый камень поблескивал у него на лице, как пятнистая глазурь, вышедшая из-под рук нерадивого горшечника.

Дождь лил все сильнее, вскоре даже Лису уже не спасала ее шкура, и плечо у Джекоба разболелось так, словно Портняга снова и снова вонзал в него свои иглы, но стоило глянуть на лицо брата – и он отбрасывал всякую мысль о привале. Время уходит.