– Но ведь это вовсе не та история про господина, которого скушали звери, – перебила она Флорана. – Это другая сказочка, братец, а?

– Постой, увидишь, – кротко ответил Флоран. – Мы еще дойдем до того господина… Я рассказываю тебе с самого начала.

– Ну хорошо, – согласилась девочка с довольным видом.

Однако она продолжала оставаться задумчивой, очевидно озабоченная каким-то замысловатым вопросом, которого не могла разрешить. Наконец Полина не выдержала.

– Но что же такое сделал тот бедный человек, – сказала она, – что его отослали так далеко и посадили на корабль?

Лиза с Огюстиной улыбнулись. Понятливость ребенка восхищала их. И Лиза, не отвечая прямо, воспользовалась случаем, чтобы прочитать дочери нравоучение: она чрезвычайно поразила девочку, сказав, что на корабль сажают также непослушных детей.

– Тогда тому господину, про которого рассказывает братец, было от чего плакать по ночам, – логично заметила Полина.

Лиза снова принялась за шитье и склонилась над работой. Кеню ничего не слышал. Он только что нарезал и опустил в котел кружочки луку, которые зашипели тоненькими, звонкими голосами, похожими на стрекотание кузнечиков, разомлевших от жары. Распространился приятный запах. Когда Кеню погружал в котел большую деревянную ложку, сало начинало шипеть громче, наполняя кухню сильным запахом жареного лука. Огюст приготовлял на блюде кусочки шпика, а сечка Леона заходила быстрее, скребя по временам стол, чтобы собрать в кучу мясо для сосисок, которое обращалось постепенно в тестообразную массу.

– Когда корабль приплыл на место, – продолжал Флоран, – бедного человека отвезли на остров, прозванный Чертовым. Он очутился там вместе с другими товарищами, которых также изгнали из родной страны. Все они были очень несчастны. Сначала их заставляли работать, точно каторжников. Жандарм, стороживший арестантов, пересчитывал их по три раза в день, чтобы удостовериться, все ли налицо. Позднее им позволили делать, что они захотят, только на ночь их запирали в большой деревянной хижине, где ссыльные спали в гамаках, подвешенных между двумя перекладинами. К концу года они стали ходить босиком, а их одежда износилась до такой степени, что через прорехи видно было голое тело. Арестанты выстроили себе шалаши из бревен для защиты от палящего солнца, которое все сжигает в той стране. Но шалаши не могли защитить изгнанников от москитов, а после их укусов вся кожа покрывалась волдырями и опухолями, от чего многие умерли; другие до того пожелтели и высохли и так обросли бородой и опустились, что на них жалко было смотреть.

– Огюст, подай-ка мне сало! – крикнул Кеню.

Взяв в руки поданное ему блюдо, он стал осторожно сыпать в котел накрошенные кусочки, отделяя их концом ложки, чтобы они не слипались. Сало распускалось. От плиты повалил более густой пар.

– А что им давали есть? – спросила живо заинтересованная Полина.

– Им давали рис с червями и вонючее мясо, – ответил Флоран, и голос его стал глуше. – Приходилось выбирать из риса червей, чтобы его можно было есть. Хорошо прожаренное или тушеное мясо еще можно было проглотить, но вареное так сильно воняло, что от него часто делалась резь в желудке.

– Я стала бы лучше есть один черствый хлеб, – сказала девочка, немного подумав.

Леон кончил рубить фарш, выложил его на блюдо и поставил блюдо на большой стол. Мутон, сидевший там и не спускавший глаз с Флорана, как будто он необыкновенно удивлялся его истории, должен был немного посторониться, что он и сделал с большим неудовольствием. Кот свернулся клубочком, мурлыча и поводя носом в сторону мяса. А Лиза явно не могла скрыть своего удивления и чувства гадливости. Червивый рис и вонючая говядина, конечно, казались ей невероятной мерзостью, позорившей тех, кто их ел. На ее красивом, спокойном лице отразился смутный ужас; и этот ужас внушал ей сидевший напротив человек, который питался такими отвратительными вещами.

– Да, скверно там жилось, – продолжал рассказчик, забывая о маленькой Полине и устремив рассеянный взгляд на дымившийся котел. – Ежедневно новые оскорбления, постоянный гнет, нарушение всякой справедливости, пренебрежение человеческим милосердием – все это донельзя раздражало узников, которых медленно сжигала лихорадка болезненного озлобления. Люди жили как животные, над которыми вечно занесен кнут. Эти негодяи хотели убить в человеке все человеческое… Этого нельзя позабыть, нет, невозможно. Такие мучения возопиют когда-нибудь о мести…

Флоран понизил голос, и веселое шипение кусочков сала в котле заглушило его. Однако Лиза расслышала последние слова Флорана, и ее испугало внезапно изменившееся выражение лица деверя: столько непримиримости было в нем. Он – лицемер, который умеет напускать на себя кротость.

Но Полину глухой голос Флорана привел в совершенный восторг. Она ерзала у него на коленях, восхищаясь рассказом.

– Ну а что же бедный человек, что же он? – допытывалась она шепотом.

Флоран, взглянув на девочку, вернулся к своим воспоминаниям, и на губах у него снова появилась грустная усмешка.

– Бедный человек, – ответил он, – был недоволен своею жизнью на острове. Одна мысль неотступно преследовала его: убежать, переплыть море, чтобы достигнуть берега, очертания которого белели в ясную погоду на горизонте. Сделать это оказалось не так-то легко. Надо было прежде всего построить плот. Но так как раньше уже бывали случаи побега узников, начальство распорядилось вырубить все деревья на острове, чтобы неоткуда было достать строевого леса. И остров был до того оголен, до того выжжен палящим солнцем, что пребывание на нем становилось еще ужаснее и страшнее. Тут бедняге и его двум товарищам пришло в голову воспользоваться бревнами, из которых были построены их шалаши. Однажды вечером они отплыли на нескольких плохих балках, связанных сухими ветками. Перед самым рассветом утлый плот наткнулся на песчаную отмель, ударившись о нее с такой силой, что распавшиеся бревна унесло волнами. Трое несчастных чуть было не остались навеки в песке: он доходил им до пояса, а один погрузился в него по самый подбородок, так что остальным пришлось вытаскивать его. Наконец им удалось добраться до скалы, где едва хватало места, чтобы сидеть. Когда взошло солнце, они увидели перед собою берег – ряд утесов, заграждавших часть горизонта. Двое беглецов, умевшие плавать, решили достигнуть этих утесов. Они предпочли рискнуть: уж лучше сразу утонуть, чем медленно умирать от голода на одиноком рифе. Эти двое обещали своему товарищу вернуться за ним, если им посчастливится доплыть до берега и достать там лодку.

– А, вот я и знаю! – воскликнула крошка Полина, радостно хлопая в ладоши. – Это и есть история о господине, которого скушали звери.

– Им удалось достичь берега, – продолжал Флоран, – но он оказался необитаемым, и они разыскали лодку лишь четыре дня спустя… Когда беглецы возвратились к рифу, они нашли товарища лежащим на спине с отъеденными руками и ногами, с обглоданным лицом; крабы кишели в животе мертвеца, и кожа на нем приподнималась, как будто страшное предсмертное хрипение сотрясало этот наполовину уничтоженный, но еще не разложившийся труп.

Шепот отвращения вырвался у Лизы и Огюстины. Леон, приготовлявший кишки для кровяной колбасы, скорчил гримасу. Кеню бросил работу и посмотрел на Огюста, которого стало тошнить. Одна только Полина смеялась. Этот живот, наполненный кишащими крабами, странным образом мерещился въявь посреди кухни, примешивая подозрительные запахи к благоуханию сала и лука.

– Подайте-ка мне кровь! – крикнул Кеню, который не следил за рассказом.

Огюст принес оба жбана и стал медленно, тонкими алыми струйками сливать в кастрюлю кровь, тогда как Кеню сильными движениями размешивал быстро сгущавшееся варево. Когда жбаны были опорожнены, хозяин, выдвигая один за другим ящички над плитой, стал брать оттуда щепотками пряности. Больше всего он положил перцу.

– Они оставили там покойника, не правда ли? – спросила Лиза. – А потом благополучно вернулись обратно?

– На обратном пути, – отвечал рассказчик, – ветер переменился и отнес их в открытое море. Волной у них унесло одно весло, и при каждом порыве ветра вода так яростно заливала лодку, что гребцам то и дело приходилось вычерпывать ее руками. Они боролись таким образом с волнами у самой суши: шквал относил их прочь от берега, а прилив снова прибивал обратно. Беглецы доели свои съестные припасы, и у них не осталось ни корочки хлеба. Это длилось три дня.

– Три дня! – воскликнула ошеломленная колбасница. – Три дня без еды?

– Да, они не ели три дня. Когда восточным ветром их прибило наконец к материку, один из гребцов до того ослабел, что пролежал на песке целое утро. Тщетно товарищ пробовал заставить его жевать листья. Вечером он скончался.

Тут Огюстина хихикнула; потом, устыдившись своего смеха и не желая прослыть бессердечной, она пробормотала:

– Нет-нет, я не над тем! Меня рассмешил Мутон… Взгляните, сударыня, на Мутона!

Лиза рассмеялась в свою очередь. Мутон, у которого под носом стояло блюдо с фаршем, почувствовал, вероятно, неприязнь и отвращение к этой груде мяса. Он поднялся и стал скрести лапой стол, как будто желая зарыть блюдо с той поспешностью, с какой обычно кошки стараются закопать свои нечистоты. Потом кот повернулся к фаршу спиной и лег на бок, потягиваясь, полузакрыв глаза и нагнув в блаженной неге голову. Тогда все стали расхваливать Мутона: кот никогда не ворует и его можно спокойно оставлять около мяса. Полина сбивчиво рассказывала, будто он лижет ей после обеда пальцы, лицо и не царапается.

Но Лиза вернулась к вопросу о том, можно ли пробыть трое суток без еды. Это немыслимо.

– Нет, – сказала она, – я этому не поверю… Впрочем, никому и не приходилось голодать по три дня. Когда говорят «он умирает с голоду» – это только так говорится. Все голодающие хоть сколько-нибудь да едят… Совсем нечего есть разве только всем покинутым, погибшим людям…

Она, вероятно, хотела прибавить – «негодным бродягам», но, взглянув на Флорана, сдержалась. И презрительная гримаса на ее губах, и ее ясный взгляд прямо говорили, что одни лишь мерзавцы могли голодать таким беспутным образом. Человек, способный пробыть три дня без пищи, был в ее глазах положительно опасным существом, потому что порядочные люди, несомненно, никогда не попадают в подобное положение.

Флоран задыхался теперь от жары. Плита, куда Леон подбросил несколько совков каменного угля, сопела против него, как задремавший на солнышке певчий. Духота в кухне усиливалась. Огюст, взявшийся наблюдать за котлами с топленым салом, обливался потом, а Кеню, вытирая рукавом лоб, дожидался, пока кровь станет достаточно жидкой. Всеми овладела сытая сонливость. В воздухе веяло пресыщением.