Каждый день рынок измышлял новые каверзы. Надзиратель ходил теперь по рядам, держась настороже, точно в неприятельской стране. То его обрызгивали из мокрых губок, то ему кидали под ноги рыбьи внутренности, чтобы он поскользнулся; носильщики старались задеть его по затылку корзинами. Однажды утром, когда две торговки разругались, а Флоран поспешил к ним, чтобы не допустить драки, он был принужден нагнуться, иначе ему попала бы в лицо мелкая камбала, которую женщины швыряли друг в друга прямо над его головой. Кругом помирали со смеху, и он решил, что поспорившие соседи были заодно с Мегюденами. Прежнее ремесло жалкого учителя вооружило Флорана ангельским терпением: он умел сохранять внушительное хладнокровие, когда в нем бушевал гнев и все его существо возмущалось незаслуженным унижением. Но никогда мальчишки с улицы Эстрапад не проявляли столько жестокости, как рыночные торговки, никогда они не набрасывались на него с таким остервенением, как эти разжиревшие мегеры с трясущимися от гомерического смеха животами и грудями, – стоило только Флорану попасться в какую-нибудь ловушку. Красные рожи впивались в него глазами. В крикливых интонациях, в широких бедрах, в раздувшихся шеях, во всем облике размахивавших руками торговок чувствовалось, что им не терпится излить на Флорана целый поток отборной ругани. Гавар млел бы от восхищения среди этих бесстыжих юбок с особенным резким запахом и только раздавал бы шлепки направо и налево, если бы на него слишком напирали. Флоран же, все еще стеснявшийся женщин, чувствовал, что он постепенно теряется в этом тревожном хороводе рыночных прелестниц с хриплыми голосами и голыми ручищами атлеток, один вид которых душил его, как кошмар.

Но среди этих разнузданных самок у Флорана нашлась доброжелательница. Клер решительно заявляла, что новый надзиратель очень мил. Когда он проходил мимо ее соседок, Клер улыбалась ему. Она сидела за своим прилавком в кое-как застегнутом платье, небрежная и беззаботная: пряди белокурых волос спускались ей на виски и шею. Чаще он видел ее у садков. Погрузив руки в воду, Клер перекладывала рыбу из одного бассейна в другой, шалила, повертывая маленьких медных дельфинов, изрыгавших из пасти водяные струи. Этот плеск и журчанье придавали ей трепетную грацию купальщицы на берегу ручья, еще не успевшей привести в порядок свою одежду.

Однажды утром Клер была особенно любезна. Она подозвала надзирателя, чтобы показать ему толстого угря, поразившего на торгах весь рынок, и открыла решетку, которой из предосторожности прикрыла бассейн: угорь казался уснувшим.

– Погодите, – сказала она, – вот увидите.

Девушка потихоньку опустила в воду обнаженную руку, немного худощавую, с синими жилками на атласной коже. Едва угорь почувствовал ее прикосновение, как свернулся и стал быстро извиваться, наполняя узкий чан зеленоватыми переливами своих колец. А как только угорь успокаивался, Клер снова щекотала его кончиками ногтей, – это забавляло ее.

– Экая громадина! – счел нужным заметить Флоран. – Я редко видел таких великолепных угрей.

Девушка призналась ему, что сначала побаивалась их. Но теперь она знает, как надо зажать в руке рыбу, чтобы та не выскользнула. И она взяла угря поменьше, лежавшего тут же. Он извивался по обеим сторонам ее сжатого кулачка. Напрасные усилия его смешили Клер. Она бросила одного угря и поймала другого: она рылась в бассейне, переворачивая тонкими пальчиками всю кучу этих змей.

Затем Клер, постояв еще с минуту, заметила, что продажа идет плохо. Разносчики, торговавшие на площадке крытого прохода, наносили большой ущерб торговкам. С ее обнаженной руки, которую она не вытерла, струилась вода, рука девушки была прохладной, и с каждого пальца сбегали крупные капли.

– Ах! – спохватилась Клер. – Надо еще показать вам моих карпов.

Она открыла третью решетку и вытащила обеими руками карпа, бившего в агонии хвостом. Но девушка стала искать другого, менее крупного, которого она могла бы удержать одной рукой; пальцы ее немного оттопыривались при каждом вдохе рыбы. Ей пришло в голову сунуть в разинутую пасть карпа большой палец.

– Они не кусаются, – прошептала она с тихим смехом, – они не злые… Раков я тоже не боюсь.

Она опять опустила руку в садок и вытащила из отделения, где кишела какая-то живая масса, рака, защемившего ей клешнями мизинец. Клер сначала старалась стряхнуть его, но, должно быть, рак причинял ей сильную боль, потому что она вся покраснела и, не переставая улыбаться, отломила ему резким, злобным движением клешню.

– Вот щуке я не доверюсь, – продолжала девушка, чтобы скрыть свое волнение. – Она порезала бы мне пальцы, как ножом.

И Клер показала на крупных щук, разложенных по величине на выщелоченных и необычайно чистых досках, рядом с окунями и кучками бронзовых линей. Руки у нее покрылись теперь слизью карпов, которых она отодвигала, стоя на сыром полу у садков и мокрых рыб, разложенных на прилавке. Ее окружал какой-то запах свежести, один из тех сильных запахов, какие поднимаются от тростников и тинистых местечек, где цветут кувшинки, когда рыба мечет икру, сладострастно нежась на солнышке. Клер вытирала передником руки и продолжала улыбаться с невозмутимым спокойствием, присущим этой зрелой, но холодной девушке.

Хорошее отношение младшей Мегюден к Флорану приносило ему мало радости. Оно вызывало только еще больше грязных шуточек на его счет, когда Флоран останавливался у прилавка поболтать с молоденькой девушкой. А та пожимала плечами, говоря, что ее мать – старая негодяйка, да и сестра не многого стоит. Несправедливость рынка к надзирателю выводила Клер из себя. Между тем борьба становилась с каждым днем все ожесточеннее. Флоран подумывал уже о том, чтобы бросить место; он не остался бы здесь и суток, если бы не опасение выказать перед Лизой малодушие. Его тревожила мысль о том, что скажет, что подумает Лиза. Невестка Флорана отлично знала о постоянной борьбе рыбных торговок с их надзирателем: крики женщин сотрясали звонкие своды рынка, а каждая новая схватка вызывала в квартале бесконечные толки.

– Нет уж, – часто говаривала она по вечерам после обеда, – я-то заставила бы их образумиться! Все они – скверные бабы; мне до них было бы противно дотронуться кончиком пальца, дрянь, грязные твари! А Нормандка – просто гадина… О, я бы ее проучила! Тут нужно употребить власть, поверьте мне, Флоран: ничто другое не поможет. Напрасно вы носитесь со своими идеями. Проберите их хорошенько разок, увидите, как все они подожмут хвосты.

Последняя буря была ужасной. Однажды утром в рыбный ряд пришла служанка булочницы госпожи Табуро: ей нужно было купить камбалу. Красавица Нормандка, видя, что девушка вертится около нее, стала зазывать и умасливать покупательницу:

– Зайдите ко мне, у меня найдется то, что вы желаете. Не хотите ли парочку мелкой камбалы, отличного палтуса?

Когда служанка наконец подошла и стала нюхать крупную камбалу с недовольной гримасой покупателя, желающего подешевле приобрести товар, Луиза продолжала:

– Посмотрите-ка, сколько в ней весу!

С этими словами она положила ей на протянутую ладонь большую рыбу, завернутую в лист толстой желтой бумаги.

Служанка, маленькая, тщедушная на вид оверньятка, взвешивала на руке камбалу, открывала ей жабры с прежней гримасой, не говоря ни слова. Вслед за тем она вымолвила как бы с сожалением:

– Ну а сколько?

– Пятнадцать франков, – отвечала торговка.

Тогда покупательница торопливо положила рыбу обратно на мраморный прилавок, словно собираясь уйти. Но красавица Луиза удержала ее:

– Ну скажите вашу цену.

– Нет-нет, это слишком дорого.

– Все-таки скажите!

– Хотите восемь франков?

Старуха Мегюден, точно проснувшись, засмеялась недобрым смехом:

– Видно, люди думают, что мы воруем товар. Восемь франков за такую крупную камбалу! Это тебе, может быть, голубушка, дадут столько за ночь, чтобы ты не завяла!

Луиза отвернулась в сторону с оскорбленным видом. Но служанка дважды возвращалась, предлагая девять и, наконец, десять франков. Потом, когда она уже совсем собралась уйти, ей неожиданно уступили:

– Ну ладно, будь по-вашему, давайте деньги!

Служанка подошла к прилавку и стала дружелюбно беседовать со старухой Мегюден. На госпожу Табуро так трудно угодить! Сегодня будут к обеду гости, родственники из Блуа, нотариус с женой. Ведь у госпожи Табуро вся родня такая важная, а сама она хоть и булочница, но дама образованная.

– Будьте так добры, выпотрошите! – сказала оверньятка, прерывая разговор.

Нормандка ловко распорола пальцем брюхо и выбросила внутренности в ведро. Она провела кончиком передника под жабрами, чтобы снять несколько приставших песчинок, после чего собственноручно положила покупку в корзину оверньятки, заметив:

– Ну вот, моя красавица, скажете мне спасибо.

Однако четверть часа спустя служанка прибежала, раскрасневшись, в слезах, и вся ее тщедушная фигурка тряслась от негодования. Швырнув камбалу на мрамор, девушка показала широкую дыру в мясе со стороны брюха, доходившую до хребта. Целый поток прерывистых фраз вырывался из ее сдавленного слезами горла:

– Госпожа Табуро не хочет брать вашей камбалы. Она сказала, что ее нельзя подать гостям… А меня выругала дурой, которую всякий обворовывает… Ведь вы сами видите, что рыба испорчена. Я не переворачивала ее на спину, поверила вам на слово… Отдайте мне назад десять франков!

– Надо смотреть, какой берешь товар, – спокойно ответила Нормандка.

Оверньятка возвысила голос, что заставило подняться с места старуху Мегюден.

– Оставьте нас в покое, слышите! Разве можно брать обратно рыбу, которая валялась у покупателей? Вот еще новости! Почем мы знаем, куда вы ее уронили, что отделали ее таким манером!

– Я!.. Я!..

Она задыхалась.

– Обе вы воровки, да, воровки! – крикнула наконец девушка, разразившись рыданиями. – Госпожа Табуро так и сказала.

Тут-то и грянул гром. Разъяренные мать и дочь разразились бранью, наступая на служанку с кулаками. Та, совсем опешив, разревелась громче прежнего. С двух сторон ее осыпали отборной руганью, хриплый голос старухи и пронзительный голос Луизы потрясали воздух. Торговки точно перебрасывали оверньятку, как мячик, одна к другой.

– Пошла, пошла! Это твоя госпожа Табуро протухла, а не наша рыба. Это твою хозяйку надо подправить, прежде чем подать гостям.

– Рыба без изъяна за десять-то франков! Как же, благодарю покорно! Ишь, чего захотели!

– А сколько ты заплатила за свои серьги?.. Сейчас видно, что ты их заработала в постели!

– Еще бы! Недаром она торчит по ночам на углу улицы Мондетур.

Флоран, за которым сбегал сторож, пришел в самый разгар перепалки. Павильон положительно взбунтовался. Торговки, готовые выцарапать одна другой глаза, когда дело идет о продаже селедки в два су, дружно отстаивают друг друга, если надо выступить против притязаний покупателей. Они орали: «У булочницы много денег, доставшихся ей даром!» – и топали при этом ногами, науськивая Мегюденов, как собак. Некоторые женщины на другом конце рядов выскакивали из-за своих прилавков, точно собирались вцепиться в волосы маленькой служанки, которую так и захлестывали волны жестокой брани.

– Верните этой девушке десять франков, – строго сказал Флоран, узнав, в чем дело.

Но тетка Мегюден закусила удила:

– А ты еще тут чего суешься, любезный? Убирайся-ка… Вот как я отдаю назад десять франков!

И она со всего размаха швырнула камбалу прямо в лицо оверньятке. У той хлынула из носа кровь, а распластавшаяся камбала шлепнулась на каменный пол, как мокрая тряпка. Эта дикая выходка вывела Флорана из себя. Красавица Нормандка струсила и попятилась, когда он закричал:

– Закрываю вашу торговлю на неделю! Я совсем лишу вас места на рынке, слышите!..