– А вы не зубоскальте, барин, я ведь не шучу. Могу развернуться и уйти. И не узнаешь ничего – главного об этих местах.

– Ну ладно тебе, ладно…

– Я же серьезно говорю, Иван, – убедительно кивнула она. – Ты должен это услышать.

– Прости меня, Инджира. Не хотел обидеть. Продолжай.

– Хорошо. А потом наш народ отвернулся от веры предков. Одни в магометанство подались, другие крестились, а третьи и вовсе стали поклоняться богу по имени Будда. И появились тут священники всех религий и всякого за собой тащили. И Леший ушел. На много веков ушел, но, как говорят наши жрецы, он вернется однажды.

– И ты веришь в него – в этого Лешего? – снисходительно нахмурился Протопопов.

– А как в него не верить, когда он хозяином этих мест был еще тогда, когда люди не железом дрались, а камнями? С начала всех начал. Но дело не в том. Когда Емельян появился, то заговорили: «Хозяин этих мест вернулся. Домой возвратился. Хоть и в ином обличье».

– Да правда, что ли?

– А вот тебе и «да правда». Такая была в нем сила. Наши места – вся эта округа, место великой силы. – Вдруг ее тон изменился, она даже руку его перехватила: – Слышишь меня, Иванушка? Говорю тебе, чтобы ты осторожным был. Полюбился ты мне в эту ночь, не хочу, чтобы с тобой дурное случилось. – Она понизила голос: – Недаром именно тут Емельян собирал свое могучее войско – сюда к нему стекались отовсюду: и от Каспия, и с Яика казачки, и с Урала работный люд, поменявший молоты на сабли, и все кочевые народы, в том числе и мои калмыки. А у меня последний месяц так сердце и стучит: вернется он, вернется! Скоро – совсем скоро! А коли мое сердце так говорит – так оно и будет. Не сказала тебе вчера, да и зачем. Но вот решила: скажу. Я не из простого рода – из древних калмыцких жрецов, что еще с самим богом Тенгри говорили. Хочу я сама того, чтобы сюда вернулся хозяин этих мест, или нет, уже неважно. Но в своем обличье вернется Леший, Хозяин Черного леса, в котором его иные люди видели, кто жил здесь когда-то в прежние времена.

– И какое же это обличье?

Инджира усмехнулась:

– Не смекаешь? Страшный, косматый, с рогами. А может, и с хвостом. Взглянет плохо – убьет наповал. А по-хозяйски посмотрит – рабом его станешь.

– Ну, напугала, – покачал он головой. – Теперь поеду и бояться буду. А вдруг нынче он и заявится?

– Не бойся, но осторожным будь. Забыла сказать, если поторопишься, после обеда у Камня Емельяна будешь. Там, где знаменитая надпись выбита: мол, иду в столицы царицу судить, а воров ее, псов придворных, на кол сажать. Как уцелел камушек – понятия не имею. А дальше русское село тебе откроется, Черныши, с церковкой, все как у вас, православных, положено. Там и заночуешь у тетки Степаниды. Ее там все знают. На меня сошлись. Только с ней ты вряд ли в постель завалишься – ей уже восьмой десяток пошел, – рассмеялась его случайная полюбовница. – Но вот тут бойся: в свое-то время она ни одного доброго путника не упускала.

Усмехнулся и недавний постоялец.

– Скажи мне, Инджира, а сама ты кто по вероисповеданию?

– И с чего такие вопросы вдруг поутру?

– Хочу знать.

– Верю в то, что мое сердце знает. И что хочу я, то и получу, – очень серьезно добавила она. – Такая моя вера. А теперь – прощай, барин!

Вот так и разошлись их пути-дорожки у постоялого двора Инджиры. Возница, нанятый еще в Цареве, подстегивал двух лошадей, и катила карета с залетным барином из столицы, и думал разомлевший после обеда и чарки калмыцкой водки Иван: “Какой только чертовщины в голове у простой бабы не окажется! Леший! Хозяин этих мест! И места ведь какие – СИЛЫ! Но ведь была полюбовницей самого Емельяна Пугачева, подумать только! Общая у нас, стало быть, с великим смутьяном и живодером оказалась женщина. Кому расскажешь в Санкт-Петербурге – не поверят…”»

Седой помещик в парчовом халате отер тряпицей и отложил перо, бодро встал и подошел к открытому окну кабинета. А там открывался двор его усадьбы. Кухарка тащила два ведра с помоями, за ней трусила собака, выпрашивая кость, бегали наперегонки гуси, куры и утки, спал в луже наглый хряк Бултыхай, которого жаль было зарезать, уж больно по-человечьи смотрел на хозяев и тем пользовался. Под стать хряку спал мертвым сном, развалившись на лавке, слуга в хромовых барских сапогах, подаренных ему на Пасху, а у лавки дрых старый пес Трезор. И где-то рядом галдела десятком голосов дворовая ребятня.

Долго стоял так помещик. Затем вернулся за стол бюро, выбил пепел из трубки, набил новую, закурил. Какие картины грезились ему впереди! Восторг, страх и ужас! И вновь щелкнуло огниво, и потек дым по его седым залихватским усам и бровям. И когда и с этой трубкой все было покончено, он понял: время продолжать! Набраться храбрости и двигаться дальше. В дверь поскреблись. «Дедушка!» – пропел один девчоночий голосок. «Дедуля! – вторил ему другой, повыше. – Открой, мы тебе леденец принесли! Большоо-оой!» «Кто это?» – громко и грозно спросил пожилой хозяин поместья. «Твои котята! Мяу-мяу!» – ответили хором девочки. «Брысь, кошки! – живо рявкнул он через плечо. – Не мешайте, а то хвосты накручу! Сам позже приду! И канарейку покормите, бездельницы, а то сдохнет!» Взял перо и обмакнул его в чернила. Вот оно, близилось самое интересное, а именно – встреча! С НИМ!..

«К трем пополудни, как и говорила Инджира, стоял он у легендарного косого камня, основанием прочно вкопанного в землю. У него мятежный Пугачев, как гласила легенда, диктовал свои дерзкие указы. Надпись была выбита одним из грамотных повстанцев: «Был тут русский царь Петр Третий Романов, молвою названный Емельяном Пугачевым, и пришел он дать свободу народам всей страны русской и покарать заклятых врагов самого народа: помещиков и бояр проклятых на кол посадить, а царицу-самозванку немецкую судить торговым судом у позорного столба перед всеми ее подданными, остричь наголо, а потом назад, к немчуре поганой, с позором выслать. Такова моя воля, царя Петра, не убитого, но волей божьей выжившего».

Записав этот текст карандашом в блокнот, Протопопов Иван вернулся к дороге, где его ждала карета. Мимо проезжала телега, крестьянин подстегивал уставшую пегую лошадку.

– Эй, человек! – окрикнул его путешественник. – Сколько до Чернышей?

– Тпррруу! – Мужик остановил повозку, сорвал шапку. – Да к закату, барин, это ежели с расстановкой, доберешься, а коли поторопишься, то и засветло.

И наскоро объяснил путь: тут налево, потом прямо, тут озерцо, там речка, потом налево и опять направо.

– Добро, Сусанин, – кивнул Протопопов. – Езжай с богом!

И крестьянин продолжил путь. Устремился в свою сторону и Протопопов Иван. Но вскоре карета его остановилась, а все потому, что тревожно заржали лошади. Протопопов выглянул в окошко: небо разом потемнело, как будто пелена на свет божий легла. Барин вышел из кареты.

– Чего это? – зачарованно и с легким испугом спросил возница. – Гроза, что ли, будет?

Странно дело. В тот день ничто не предвещало бури – ясное летнее небо согревало путешественнику душу и дарило радость. Если бы не одно «но». Предостережение Инджиры. Подумать только, правнучки калмыцких жрецов! Вот оно-то иголкой и покалывало сердце путешественника. И еще он заметил – они как будто в иной край въезжали. Два еще молодых раскидистых дуба росли друг против друга через дорогу, почти что соприкасаясь листвой. Врата, да и только! Да что за вратами этими? Но тут стало еще темнее, будто кто-то накинул совсем уже черную пелену на поднебесье. День на глазах превращался в сумерки. А далеко впереди уже полыхали молнии, и отзвуки грома неслись сюда. Протопопов проследил за испуганным взглядом извозчика и оглянулся: то же происходило и за его спиной! Вспышки, гром! И вот что странно, вся эта непогода приближалась неестественно быстро, словно кто-то силой гнал ее на этот пятачок земли.

– Не к добру это, барин, – молвил возница. – Ой, не к добру…

Но вдруг темнеть стало совсем уже стремительно. Ударил в лицо ветер, сорвал с Протопопова Ивана треугольную шляпу с плюмажем и понес ее прочь. О том, чтобы бежать за ней, не было речи. Кони уже взбунтовались, ржали как бешеные, дергались в разные стороны, пытались встать на дыбы, только упряжь и мешала. Будто говорили: «Бегите отсюда, глупые люди, скорее бегите! Только распрягите нас, дайте и нам выжить!»

– Свят, свят! – неистово крестясь, повторял возница.

И тут полыхнуло совсем близко. Кривая и нервная молния ударила в поле.

– Бежим отсюда, барин, скорее бежим! – будто сердцем услышав вусмерть перепуганных лошадей, хрипло закричал возница, спрыгнул с козел и рванул в сторону.

Но куда? Куда?! И тотчас пропал. Темнота сгущалась над полем и дорогой. Рука Протопопова инстинктивно легла на эфес сабли, когда он увидел это: черная стена пыли шла от степи, где сейчас одиноко торчал из земли Камень Емельяна. День стремительно превращался в ночь. Ветер уже рвал кафтан и сбивал с ног. Два молодых дуба впереди по дороге почти ломались, но не сразу понял Протопопов, что они тянутся друг к другу ветвями, будто ищут каждый в другом спасения. Да как такое могло быть? Но было! Тут кони рванули с такой силой, что разломали и снесли всю упряжь и, чудом не опрокинув карету, кинулись каждый в свою сторону, таща за собой остатки поломанной ими разорванной упряжи – и тоже в наступившей тьме как сквозь землю провалились.

Протопопов Иван быстро сообразил: в карету! Иного выхода не было! Пока не поздно, а там будь что будет! Унесет его вместе с ней, значит, на то воля Господа. Как парусник на ветру, карета сама криво покатила в сторону двух молодых дубов, скрипевших и плакавших, уже крепко сцепившихся ветвями. Он заскочил внутрь, захлопнул дверцу, чувствуя, как содрогается экипаж, вот-вот, и развалится на части. А еще услышал страшный рев – и совсем близко! Будто целый лес ожил голосами всех зверей – грозных медведей и страшных волков, ленивых барсуков и жадных лисиц. И быстрыми окликами хищных птиц, и шипением змей! Протопопов заткнул уши и зажмурил глаза – совсем как малое дитя! – только бы не слышать и не видеть!

Только бы, только бы!..

И тут гром расколол небо над самой каретой, да такой силы, что никакие ладони уже не помогли, и подумал Протопопов, что угодила молния в саму карету, и сейчас он почувствует, что горит как свеча. Или уже сгорел в мгновение?

Но ничего такого не случилось.

Сколько он так просидел – минуту, две, пять?! – неведомо. Но когда он отнял руки от ушей и открыл глаза, то сразу понял, что тьма стремительно отступает, ушел вой тысяч звериных голосов, возвращался дневной свет. Одно настораживало – негромкий рык. Там, на дороге. И совсем близко! Рядом с каретой. Так рычит насторожившийся зверь, на которого ты вылетел случайно в диком лесу, и теперь он готовится к драке.

И этот угрожающий рык все сильнее сотрясал эфир шагах в десяти от кареты…»

Помещик выдохнул. Отер тряпицей перо и отложил его. Как тут без новой трубки обойтись? А еще без бутылки крепкой домашней наливки? Да никак. Такие воспоминания просто так не проходят. Надо сердце утешить, ой как надо. Вспоминая о том, что случилось в следующую минуту, он задумчиво стал набивать табаком новую трубку…

Часть первая
Ритуальное убийство

Глава первая
Две путаны

1

Жара только что спала. От большой воды шла прохлада. Алым наливалось июньское небо за темной полосой заволжских лесов. Белый трехпалубный пароход гордо шел вниз по течению реки. Воскресный летний день уплывал медленно, и вряд ли бы нашелся хоть один человек, который не пожалел бы о нем. Но впереди еще столь многое обещали упоительно-нежный вечер и обжигающая непредсказуемая ночь.