– Я?.. А… да нет, уже слишком поздно. Забыла посмотреть на часы.

Она не могла больше откладывать разговор об их нынешнем положении.

Но рассказывать о краже не следовало. От такого Стефен пришел бы в отчаяние. Украшения жены значили для него не меньше, чем для Розины – ценные бумаги. Их пропажа дала бы ему лишний повод для печали, чего желательно было избежать. И это было несложно. Поскольку эти украшения были ему очень дороги, он даже не подумал бы их заложить и уж тем более – продать, и можно было не опасаться ни того, что ему вздумается удостовериться в их наличии, ни того, что он каким-то иным способом обнаружит их отсутствие, раз уж Розина никогда их не носила. Что же касается его собственных перстней и заколки для галстука, то они не имели ценности, и можно было надеяться, что он не потребует их в будущем, как не требовал до сих пор.

Словом, достаточно было сказать ему, что сбережения закончились и пришло время принять какие-то меры.

Но Розина, собравшись с духом, не нашла в себе нужной твердости для того, чтобы выдержать сцену, которая наверняка последовала бы за подобной новостью. Она предчувствовала патетический диалог, во время которого ей нужно будет выказать полное спокойствие. Ведь ее задача заключалась не в том, чтобы сообщать дурные вести, а в том, чтобы поддерживать, не в том, чтобы ранить, а в том, чтобы приходить на помощь, поэтому она отложила объяснение до следующего дня, чувствуя, что к тому времени тревога в ее душе уляжется.

Как бы то ни было, она не могла отогнать от себя навязчивое ощущение присутствия Спектрофелеса и постоянно видела, как этот высокомерный призрак проходит сквозь стекла, протягивает к шкафу свою унизанную перстнями с аметистами крючковатую руку, просовывает ее сквозь стенки сейфа для украшений и вытаскивает полную драгоценностей.

Спектрофелес! Розина уже думала, что избавилась от него, и потому даже прекратила все изыскания, имевшие целью установить его личность. Она полагала, что с устрашениями, фантасмагориями и знаками покончено! Возвращение призрака после долгих недель отсутствия ее сильно встревожило, и, так как мысль о нем никак не шла у нее из головы, впервые за все время она расспросила Стефена об этом неведомом мертвеце.

Они сидели за столом.

Именно там зачастую начинаются важные разговоры, ибо именно там легче всего держать собеседника в своей власти. Он не может улизнуть без скандала, уклониться от беседы, не выдав себя. Пригласите человека пообедать с вами – и вы сможете наблюдать за ним вдоволь. Вся столовая является временной тюрьмой, где сотрапезники прикованы к сервированному столу правилами этикета.

Нетрудно догадаться, что Розина проявила в этом случае всю деликатность и ловкость, на какие только была способна.

Нанизывая одну фразу на другую, плавно переходя от одной темы к другой, она как будто случайно заговорила о некоем путешественнике в белом костюме, которого обнаружили мертвым рядом со Стефеном.

Но Стефен с равнодушным видом, ничуть не смутившись, заявил, что такого человека не помнит.

– Впрочем, – добавил он, разминая суставы пальцев, – это вовсе не значит, что он не мог ехать в том же вагоне, что и я; такое вполне возможно. Я не покидал своего купе – разве что вышел в коридор за пару мгновений до крушения поезда. Возможно, это меня и спасло… если можно так сказать, – произнес он, глядя на свои руки. – Тогда-то я и увидел, как наш вагон складывается, словно аккордеон… Брр!.. Давай о чем-нибудь другом, хорошо? У меня и сейчас мурашки по телу, как об этом подумаю.

«Боже, – взмолилась Розина, – сделай так, чтобы это оказалось правдой!.. Был ли он искренен? Он не покраснел, не побледнел; но эти несколько слов ничуть не приблизили нас к Спектрофелесу!.. Если же он, мой нежно любимый, мой горячо любящий, обманывает меня, то потому, что невольно совершил нечто ужасное, ибо я вижу, что он любит меня сильнее, чем когда-либо, и знаю, что он не способен на вероломство!.. Ах! Как бы узнать, скрывает ли он от меня что-либо, а то я сойду с ума ото всех этих предположений!»

Они смотрели друг на друга с любовью. Мысленно она сравнивала его со Спектрофелесом. Что мог бы этот чудесный человечек, мягкосердечный и почти тщедушный, сделать этому гиганту? Давид не убил бы Голиафа ножом…

Оставшись одна, Розина вытащила спрятанную на груди карточку банды «инфракрасных». Она сунула ее в этот нежный тайник, невольно подражая виденному в театре или в кино. Напрасно кутюрье снабдил кармашками ее короткую юбку и длинную тунику. (И однако же, Бог свидетель: Стефен никогда не позволил бы себе рыться в карманах жены!) Нет-нет, письма, записки и прочие послания или документы – это то, что женщины прячут на груди, особенно когда декольте в моде. Они делают это так же естественно, как и дышат. Это приобретенный рефлекс.

На всем протяжении обеда бедное дитя чувствовало, как проклятая карточка царапает кожу своим неумолимым загнутым уголком.

Красные чернила оставили кровавый след в области сердца. Любую другую на месте Розины это бы взволновало. Любая другая усмотрела бы в этом какой-нибудь новый знак. Но Розина была не склонна к суеверию. Для того чтобы побороть ее скептицизм, необходимы были неоспоримые, очевидные факты. В отличие от многих людей, которые повсюду видят вмешательства оккультных сил и умышленно отвергают научные объяснения или же гипотезы, не лишенные здравого смысла, она признавала необычайными лишь феномены, совершенно не объяснимые физическими законами.

Но порой бывает, что самые сказочные чудеса скрываются под самым безобидным обликом.

Вид карточки не вызывал в ее представлении никаких ассоциаций с нечистой силой. Эта визитка не была пергаментом, сделанным из кожи новорожденного младенца, сваренного в колдовском котле. Эти анилиновые чернила не были кровью. Эти латинские буквы, написанные от руки, вовсе не выглядели так, будто были выведены самым длинным когтем какого-нибудь главного смотрителя преисподней. Карточка не пахла ни серой, ни гарью…

И однако же – все боги тому свидетели! – этот небольшой картонный прямоугольник «прошел» через стальную броню сантиметровой толщины! И перед Розиной снова возник Спектрофелес, принеся с собой мучительное ощущение тайны и воспоминание о пережитом ужасе, которое и само по себе было ужасным! Монжеронский мертвец имел зуб на ее мужа – это не вызывало сомнений. Почему? Чем была вызвана эта загробная злоба, эта посмертная вендетта? Объяснений этому у нее не имелось.

Ах! Несколько минут назад она едва не спросила у Стефена, не видел ли и он тоже Спектрофелеса на двери, из которой торчал окровавленный нож. Но как задать подобный вопрос, чтобы не напугать несчастного?

Все заставляло ее думать, что она одна видела призрака, что лишь ее глаза были способны замечать некоторые таинственные явления, и, таким образом, она имела над всеми прочими людьми – в том, что касалось этого противника, – странное превосходство.

К тому же (при мысли об этом Розина не без гордости улыбнулась) ей немного повезло в ее малопонятной войне против незнакомца. В этот час размышлений она была убеждена, что застала Спектрофелеса на месте преступления и своим вмешательством не позволила ему украсть ценные бумаги и тем самым довести Стефена до нищеты: из-за нее фантастическое ограбление удалось лишь наполовину. Из этого логически следовало, что она имеет определенную власть над призраком, что ее появление как-то его смутило или же что он всемогущ, лишь когда ему никто не мешает.

С проницательностью признав сей факт, она пообещала себе ревностно охранять ценные бумаги и беспрестанно держать их под рукой, какие бы неудобства это ни вызывало.

Глава 10
Деклассированный

Следующий день стал роковым днем признания.

Мадам Орлак, как мы уже видели, умела использовать трапезу для осуществления своих планов.

О плачевном состоянии их финансов она поведала Стефену после изысканного обеда, сдобренного лучшими винами.

Она вполне отдавала себе отчет в том, как должен был подействовать этот ее доклад на расшатанную психику мужа, однако тот взял ее руку в свои и, нахмурившись, произнес:

– Так я и думал. Слишком уж я торопился со своим выздоровлением. Я боялся лишь одного: что ты объявишь мне о нашем разорении прежде… чем я восстановлюсь. Ну и вот, так оно и вышло!

Но Розина не позволила ему долго грустить о том, чего нельзя поправить, побуждая к действию.

– Что есть, то есть, – сказала она. – А что, по-твоему, нам следует предпринять? Я бы начала с того, что сократила бы расходы и, чтобы решить самые неотложные проблемы, избавилась бы от кое-каких вещиц…

Ничего не ответив, Стефен встал и направился в гостиную. Розина последовала за ним.

Пианист исполнил несложный «Ноктюрн» Шопена.

То была игра прилежного ученика, цепляющего нотку то тут, то там.

Закончив этюд, Стефен вопрошающе поднял глаза на Розину. Та молчала.

Тогда он начал играть концерт Рубинштейна, но сам остановился на пороге трудностей, поняв, что пытается достичь недостижимого.

– Всё еще не то, – проговорил он, вытерев пот со лба.

– Нужно терпение! – отважно возразила Розина. – Ты и так уже добился больших успехов. Еще немного усилий – и через несколько месяцев…

– Что же делать? – пробормотал он с потерянным видом.

– Прежде всего – усердно продолжать восстановление нарушенных функций рук. Почему бы не начать давать уроки? Это помогло бы нам приблизить тот день, когда ты сможешь вернуться к концертной деятельности… Твое имя…

– Тогда, быть может, уроки сольфеджио, гармонии? Потому что рояль…

Он проиграл нисходящую минорную гамму и, дойдя до тоники, сказал:

– Вот так и я. Все еще Орлак, но на октаву ниже.

У него было лицо святого Себастьяна^[44], пронзенного стрелами.

Розина чувствовала, что приближается момент, когда она больше не сможет сдерживать свою боль. Ее улыбающаяся маска истончалась все больше и больше по мере того, как она обрушивала на Стефена одно откровение за другим. Несмотря на всю энергию молодой женщины, эта маска становилась прозрачной. Еще мгновение – и правда проявится в слезах…

В этот миг, облаченный в каштанового цвета ливрею со светло-желтым кантом, в дверях возник Александр.

Из прихожей уже кричал веселый посетитель:

– Объявите Наполеона Никчемного!

Слуга снисходительно рассмеялся.

– Мсье де Крошан, – сказал он.

Старый художник был уже в гостиной. При виде Стефена и Розины он тотчас же понял, что судьба уже нанесла свой удар, однако в последний момент воздержался от того, чтобы оглядеться с соболезнующим видом, словно по всей комнате были разбросаны осколки сердец, а ковер усеян обломками двух разбитых жизней.

– Хм! – произнес он. – Что тут у вас случилось?

Стефен объяснил ему ситуацию.

– Только и всего? – воскликнул шевалье. – Полноте, полноте, нужно смотреть на вещи здраво! Твой отец не вечен: ему уже семьдесят два, да и сердце пошаливает. Печально это говорить, но скоро ты станешь миллионером. Неужели ты не найдешь способа дожить до этого дня, сохранив свои маникюры, манумассажи, манумашины – словом, все свои мании?.. Да и вообще, разве я, которого твой отец кормит, поит, греет и обстирывает со дня прихода к власти Феликса Фора^[45], сейчас не здесь, не с вами?..

– Мой добрый друг! – вскричала Розина, преисполненная благодарности. – Вы лучший из всех, кого я знаю! Но я не хочу, чтобы вы продавали ради нас хоть одно из ваших полотен!