– Вы это говорите о признаках общеизвестных ядов… но допустив, что есть много растительных ядов, действие которых не исследовано…

– Вы говорите, мой друг, слово в слово, что молол этот ученик достойнейшего господина Дюбуа… Таинственное; отравление неизвестным ядом!.. Это, друг мой, годно только в романы Габорио, да в рассказы из индейской жизни пресловутого Жаколио!..

– Но, ведь, говорят, у русских есть совершенно неизвестные в медицине яды!.. – решился заметить комиссар.

– В таком случае, зовите этих русских докторов, этих киргизов, этих казаков, чтобы они делали диагноз, чтобы определяли… Я француз, я доктор медицины парижского факультета, и не знаю никаких этих киргизских и казацких ядов – это не более, как бредни старых баб!..

Доктор был сильно взволнован. Ему казалось, что не доверяют его диагнозу, а он был очень самолюбив.

– Но ведь были же признаки, по которым этот третий доктор предполагал отравление? – переспросил комиссар.

– Не доктор! Не доктор!.. А недоучившийся мальчишка, шарлатан, фокусник!.. Утверждал, что труп начинает чернеть… В глазах у него чернело… Я нарочно на другой день заезжал… Труп как труп… Все вздор и враки.

– Еще один вопрос, дорогой доктор… Как фамилия того юного ученика Гиппократа… уж не Камалта ли?

– Какое… какой-то Грунно… Идиот… недоуч… А зачем вам знать?

– А затем, чтобы не вызвать подобного пессимиста экспертом, если случится, – отвечал с улыбкой комиссар.

Он теперь знал достаточно, и если не был вполне уверен в отравлении, то начинал сильно сомневаться. Доктор Пельтье был известен ему давно, за человека крайне упрямого, и дикого рутинера [Рутинер, (книжн. неодобрит.). Человек, следующий установившемуся шаблону, рутине. Неисправимый]… Но за то у него был прекрасный повар и отличный погреб!..

Неприятный разговор больше не поднимался, и доктор, снова войдя в роль радушного хозяина, угостил гостя роскошным обедом и хорошей бутылкой вина.

Около семи часов, справившись в первой же аптеке об адресе доктора Грунно, ассистента доктора Дюбуа, комиссар звонил у его дверей, и получив ответ, что доктор вышел, но скоро вернется, оставил ему свою карточку с адресом бюро и надписал карандашом «к больному».

Ровно в восемь часов слуга доложил о приходе господина Гульда и комиссар, только что объяснившийся со своими агентами, приказал ввести его в соседнюю комнату, составлявшую собственный кабинет.

– Ну, что, какие новости? Узнали ли вы что-либо? – быстро спросил американец, обращаясь к входящему комиссару.

– Почти ничего… Клюверс в Париже… Ребенок умершей мадемуазель Голубцовой пока на руках графини, но что самое важное, я сейчас был у доктора, который лечил покойную. Он положительно уверяет, что отравления не было и отвергает с таким жаром, что я возымел подозрения…

– Ну и что же? – перебил господин Гульд.

– И пригласил к себе ассистента господин Дюбуа, который был на консилиуме!.. Я его жду с минуты на минуту…

– Но позвольте, какой болезнью, предполагает господин Пельтье, умерла мадемуазель Голубцова?

– Нервным ударом… столбняк… Потом тетанис и смерть!..

– Не говорил ли доктор, что труп чернел? – пытливо спросил Гульд.

– Да, он говорил, что этот симптом заметил один из докторов, но что он на следующее утро осматривая труп и нашел его вполне нормальным…

Раздавшийся в это время звонок прервал разговор. Комиссар тотчас вышел и скоро вернулся с молодым человеком большего роста, с всклокоченной шевелюрой, в очках и с докторским набором под мышкой.

– Это пациент? – спросил он грубо, обращаясь к комиссару и показывая на господина Гульда.

– Почти, – отозвался не без улыбки Фигье.

– Я вас не понимаю? Говорите ясней, – настаивал доктор.

– Он и я – мы оба хотим спросить у вас совета в одном очень щекотливом деле…

– От щекотливых увольте… Я лечу только там, где диагнозы верно поставлены, – грубо отозвался доктор.

«Российский нигилист», – подумал Гульд.

– Что же вам от меня угодно. Я вас слушаю, и предупреждаю, у меня время и мало, и дорого.

– Дело вот в чем, – начал комиссар: – вы, как я слышал, лечили одну русскую, которая умерла в доме графини Мирабель.

– Лечил? – воскликнул доктор. – Нет, вы ошибаетесь, я был призван констатировать агонию и присутствовать при смерти!..

– Мы оба принимаем большое участие в судьбе покойной и обращаемся к вам с убедительнейшей просьбой сообщить нам, какой болезнью умерла пациентка?

– Об этом извольте справиться у светил науки, высокочтимого доктора Пельтье и глубокопочитаемого доктора господина Бреви. Они ставили диагноз. Им лучше знать…

– Но нам весьма важно знать ваше мнение, господин доктор… – сказал американец. – Мы верим вам гораздо больше, чем вашим рутинерам-коллегам… Что это была за болезнь?

– Тут не было болезни… Тут было или убийство, или самоубийство!.. – воскликнул доктор.

– И вы уверены в этом?.. – спросил комиссар.

– Если бы я был уверен в этом, как в том, что теперь стою пред вами, мое донесение было уже у господина прокурора республики.

– В чем же заключается ваше сомнение? – быстро спросил господин Гульд.

– В том, что, ясно видя следы отравления каким-то таинственным ядом, я не могу определить, которым оно произведено… Симптомы так новы, что я окончательно потерял нить… особенно один…

– Почернение конечностей, не правда ли? – спросил господин Гульд.

– Вы почем знаете? – вскакивая с места, воскликнул доктор. – Да, да, я именно констатировал полное почернение конечностей, и даже рук до локтя. Но утром уже этого признака не было, и я не решился беспокоить господин прокурора, тем более, что дом, в котором жила покойная, так далеки от возможности подозрения!

– Вы говорите, – перебил его американец: – что труп и сначала почернел, а потом опять принял свой вид и что вы не можете определить, каким ядом это может быть произведено… Я вам скажу, что это за яд – это иссык-кульский корешок… Он производит именно эти симптомы…

– О, я дорого дал бы, чтобы иметь хотя грамм этого вещества, о котором читал только в медицинских газетах.

– Вот больше чем пять граммов корешка, – сказал господин Гульд, подавая доктору небольшую скляночку: – сделайте исследование – сверьтесь… и убедитесь.

– Откуда у вас этот яд? – быстро спросил комиссар.

– Я уже имел честь объяснять вам, что я долго жил в Сибири, – ответил господин Гульд.

Глава IV
Атаман

– И вы сами видели действие этого яда? – быстро спросил Фигье.

– К сожалению, видел и неоднократно, – проговорил американец.

– В таком случае, будьте любезны объяснить, чем, то есть какими именно признаками отличается оно от отравления другими растительными ядами.

– Я не доктор и сравнительных исследований не производил, – отвечал господин Гульд: – одно могу сказать, что отравление корешком очень похоже на столбняк или нервный удар, а во-вторых, что смерть всегда наступает при полном окоченении членов.

– То есть при тетанисе, хотите вы сказать? – поправил доктор.

– Да, доктора именно так называют это состояние…

– В таком случае, я присоединяюсь к мнению господин доктора, что здесь было отравление… Химический анализ подтвердит наши подозрения, и тогда…

– Увы, господин комиссар, никакой анализ ничего не откроет – иссык-кульский корешок не оставляет следов, – печально сказал Гульд.

– Быть не может, – живо воскликнул доктор: – наука так ушла вперед, а спектральный анализ открывает ничтожнейшие следы…

– Все это может быть, когда вы знаете, что вы ищете, но тут вся медицина и химия будет в лесу… Ученые еще не уверены, что даже этот яд существует! – возразил американец.

– Я произведу сравнительные опыты с тем количеством, которое вы мне дали, – сказал доктор; – и тогда…

– Тогда будет уже поздно, – возразил комиссар: – завтра похороны – ждут только приезда мужа, а вы знаете, как неудобно при одном подозрении приступать к разрытию могил.

– Что же делать в таком случае? – спросил доктор.

– Я советую вам, как вы сказали, пока заняться сравнительными опытами, – отвечал комиссар, обращаясь к доктору: – чтобы, в случае надобности, констатировать факт, а мы, со своей стороны, будем продолжать поиски виновных.

– Вы думаете, здесь не самоубийство, а преступление? – быстро спросил доктор.

– Уверен, и постараюсь доказать это! – с уверенностью отвечал комиссар: – да, кстати, я сейчас узнаю, исполнен ли мой приказ, относительно ареста одной личности.

Он позвонил.

– Вернулся ли Вильбуа? – спросил он у явившегося на зов агента.

– Несколько минут назад, вместе с арестованным, господин комиссар.

– Где же они?

– В главном бюро.

Комиссар кивнул головой. Агент удалился.

– Я должен вас оставить, господа, на несколько минут, – сказал хозяин, поднимаясь с места: – впрочем, если хотите, вы можете отсюда слушать наш разговор, я не совсем плотно закрою дверь.

С этими словами комиссар направился к дверям своего бюро, помещавшегося рядом с кабинетом, там его уже ждал агент Вильбуа с арестованным слугой графини Мирабель.

Сев к письменному столу и повернув рефлектор лампы так, чтобы свет падал прямо на лицо арестованного, комиссар обратился к нему с вопросом о личности и так далее.

– Прежде всего, – отвечал тот нахально, на ломанном французском языке: – по какому праву арестовали вы меня, русского, мои бумаги в порядке, я служу у графини Мирабель. Это, кажется, может служить достаточной гарантией?

– Имя, фамилия, откуда родом, – сурово повторил свой вопрос комиссар.

– Леонтий Степанов, родом из Москвы, мещанин. Что еще угодно?

– Были под судом? – записав показание, продолжал допрос господин Фигье.

– Не был! – слегка задержавшись, отвечал тот.

– Давно ли на службе у графини? В какой должности? По чьей рекомендации поступили?

– Полгода. Служу при столе. Прочел публикацию о вызове русского лакея и сам явился.

– С аттестатами? От кого?

– От генерала Карцева и князя Черкасского.

– Собственной фабрикации? – всматриваясь прямо в глаза допрашиваемому, спросил неожиданно комиссар.

– Помилуйте, что вы? – заговорил тот, но в голосе не слышалось больше дерзкой самоуверенности.

– Хорошо, мы наведем справки!.. Еще вопрос: куда посылала вас сегодня утром, около девяти часов, графиня Мирабель?

– С письмом к маркизе де Брион…

– И больше никуда?

– Никуда, я проходил всего меньше часа.

– Подумайте хорошенько, не заходили ли вы еще куда по дороге? – настаивал комиссар. – Может, быть вспомните?

– Никуда, могу вас уверить!.. – лицо подсудимого побледнело.

– Подумайте, может быть, вспомните.

– Допустим даже и так, если я и заходил по своим делам, то кому какое дело?.. Я вовремя вернулся. Думаю, тут нет преступления.

– Очень может быть, важен факт. По дороге к маркизе де Бофор вы заходили… к кому же? Потрудитесь ответить?

– Думаю, что об этом знать никому нет надобности, – путался арестованный: – допустите, что я заходил к своей знакомой и не желаю вовсе открывать её адреса.

– Прекрасно, я вас посажу на ночь в депо, может быть, вы к утру вспомните адрес.

– Но по какому праву вы можете меня арестовать? Разве меня обвиняют в каком-либо преступлении? Наконец арестуют так неожиданно в погребке… Я не успел даже предупредить ни мажордома, ни привратника, я могу потерять место – я буду жаловаться.

– Куда угодно, но до тех пор, пока вы мне не ответите на вопрос, я вас не выпущу из секретной, – решительно и строго сказал комиссар.

– Как вам угодно, я не скажу вам больше ничего.

Комиссар обратился к Вильбуа, со вниманием вслушивавшегося в допрос.