Не лучшее окончание школьного дня, а потом все пошло совсем наперекосяк. Нона, сидевшая с Лапшой, не поняла, что произошло на уроке естествознания, кульминацией которого стало исчезновение кубиков льда из самых разных мест под ликующие крики детей. А потом с улицы раздалось знакомое «так-так-так», совсем близко, поэтому пришлось закрыть жалюзи, а милая учительница спустилась вниз проверить, все ли заперто, а все дети уселись на пол, чтобы не попасть под выстрел из окна. Они проводили учения примерно миллион раз, и никто из малышей не испугался, даже когда снаружи уныло завыла сирена. Это было скорее скучно и жарко, чем страшно. Даже Ангел не испугалась, а разозлилась.

– Слишком близко, чтобы чувствовать себя спокойно, – прокомментировала она, – наверное, единичный выстрел.

Но он был не единичный, выстрелы все продолжались и продолжались. Отменили все занятия, вытерли ледяную воду, и учительница стала читать им выбранную голосованием книжку. В голосовании победили малыши, выбрав плохую сентиментальную историю о каких-то детях, которые пошли на пляж и там их никто не съел. «Еще один признак того, что день проклят», – печально подумала Нона. Хотя бы для нее школа уже почти закончилась.

Родители пробирались за детьми, хотя на паре улиц все еще шла стрельба. Некоторые говорили, что это длится уже несколько часов и что ребенок не вернется в школу вечером, хотя и Ангел, и милая учительница пытались уговорить всех остаться, пока не станет лучше. Они все еще спорили, когда Камилла пришла за Ноной, и хотя учительница просияла при виде Кэм – Нона видела, как дернулась ее рука с книгой, – Кэм вытащила ее на улицу, не дав даже попрощаться. Последним, что она увидела, стала Табаско, сидевшая рядом с закрытым окном, задумчивая и неподвижная, как статуя в парке, но по-прежнему с работающей головой.

Камилла повела Нону домой окольным путем. Они остановились на улице, где стоял их дом, и Кэм нырнула в пекарню и вышла с теплым и, вероятно, радиоактивным бумажным пакетом с выпечкой, которая все время стояла под лампами пекарни. Нона спросила ее, откуда деньги.

– Неважно, – ответила Кэм.

Нона обиделась.

– Сказала бы честно, что украла, я же не возражаю.

– Я кое-что продала, – сказала Камилла.

Нону осенило дома, когда она, давясь, съела немного мясного рулета. Она старалась не жаловаться на это, а вместо этого долго пила воду, а потом сказала:

– Я сыта.

– Тогда подождем. Ты сегодня не ела белка, – ответила Камилла, и ей пришлось поесть. Она сняла мясо и съела начинку. Ее это бесило, но наконец-то все закончилось. Пока Кэм мыла посуду, она проверила секретный ящик и обнаружила, что сигареты пропали.

Когда Камилла вернулась и принялась задергивать плотные шторы, Нона сказала:

– Ты продала ее заначку, Пирра с ума сойдет.

– Справится. Начинай растяжку.

Это значило, что пришло время фехтования. Когда Нона со всей страстью сказала:

– Я ненавижу мечи, ты даже не учишь меня ими пользоваться, – эти данные просто оказались в блокноте, как будто даже ее жалобы годились только как материалы для исследования. Нона очень обиделась.

Но обида, как всегда, постепенно утихла и превратилась скорее в страдание. Пирра в тот вечер пришла поздно. Раньше после занятий с мечами и костями Нона могла провести жаркий вечер в гавани, чтобы искупаться, если на пляже никого не было, или выкопать палкой несколько моллюсков, если там были люди. Пешие прогулки ее утомляли, но она могла часами плавать в соленой воде, и ей всегда было мало. Это было приятно и давало чувство уединения. К сожалению, если бы она сейчас спросила у Камиллы, могут ли они пойти купаться, Кэм бы ответила: «А ты помнишь, что случилось в прошлый раз?» – и выиграла. В прошлый раз Камилла заболела и к тому же Нону подстрелили.

* * *

А было так: однажды после занятия с костями Паламед сказал, что она выглядит совсем измученной, и заставлял ее есть крекеры с маргарином, пока Нона не довела себя до истерики. В конце концов Паламеду пришлось пообещать ей целых двадцать минут купания, чтобы она сделала что угодно, съела что угодно и согласилась на что угодно. Так себе поведение, но Нона тогда была на целый месяц моложе. Дав обещание, Паламед ушел.

– Скажи Кэм, что это такое лечение водой.

Камилла ответила, что он ей потакает, но Ноне было плевать. Она уже взяла полотенце, шлепки и старую рубашку, в которой обычно плавала, – много легче было бы пойти голой, но все остальные возражали. Кэм говорила, что это сделает ее мишенью для снайпера. Надев маски и шапки, они пошли на пляж в сумерках.

В тот вечер они проделали долгий путь, то есть шли не меньше получаса. Они всегда ходили разными путями, чтобы сбить с толку всех, кто мог заинтересоваться и попытаться за ними проследить. В тот раз они немного погуляли у городского кладбища. Бетонные надгробия выворотили, а все гробы выкопали, сложили в кучу и сожгли. Дым все еще висел у стен здания, и Нона задыхалась. Пирра сказала, что это обычное дело. Что для начала всегда сжигают все кости, не глядя, движутся они или нет.

К моменту, когда они добрались до пляжа, Нона совсем измучилась, но стоило ей оказаться в соленой воде, как она снова стала счастливой. Камилла никогда не заходила в воду вместе с ней. В гавани было слишком много медуз – красивых, прозрачных сверху и темно-синих по краям, и они совсем не боялись, подплывали близко и касались тебя. От их прикосновений у Ноны слегка покалывало кожу, но и все. Вот почему Нона всегда плавала в сумерках – Кэм говорила, что укус этой медузы убивает большинство людей в течение нескольких минут. Вода кишела ими, потому что гавань давно не функционировала и никто не чинил сети-барьеры.

Кэм пряталась у бетонных опор причала, где ее никто не видел, с потертой книгой в мягкой обложке. Дело было ранней весной, и темнело быстро. Фонари не горели, так что они взяли небольшой фонарик с собой. Когда Нона впервые попросила искупаться, они разрешили ей это сразу: она тогда еле могла объясниться, но так мечтала о воде, что сумела дать всем это понять. Чтобы обезопасить себя, Камилла подняла несколько камней и швыряла их в фонари, горевшие на пирсе. Громкий треск пластика и краткий резкий щелчок перегоревшего провода. Чинить фонари никто не стал. Времени было мало – вскоре после этого в небе появился синий свет.

В ту ночь был прилив. Нона тут же ушла вброд на мелководье, пробираясь между больших рябых камней и скользких комков водорослей, беспомощно плавающих в прибое. Вода скоро поднялась до бедер, рубашка надулась вокруг тела. Потом Нона нырнула в соленую воду, опустилась с головой и почувствовала, как огромная колыбель волны понесла ее вперед к пляжу. Нона чуть не плакала от облегчения – это было как сходить в туалет, когда тебе хочется, выпить воды, умирая от жажды, или услышать, как открывается дверь, когда тебе очень одиноко. Черная вода намочила кожу головы прямо сквозь косы, и уши заложило, потому что вода забила каналы. Пузыри поднимались вдоль лица, она смеялась, и из легких уходил кислород. Она выскочила на поверхность, волосы и рубашка плавали вокруг нее, и она лежала на воде, в темноте, избегая манящих желтых квадратов света от других фонарей, которые отражались на водной ряби.

Затем она вцепилась в одну из деревянных опор пирса, всю покрытую ракушками, засохшей коркой соли и старыми водорослями, и смотрела, как плавают вокруг синие медузы, как дрейфуют по воде, как мертвые, пока вдруг они не пошли голубоватой рябью и не бросились вперед. Ее ужалили, но у нее только чуть-чуть зачесалась и почти сразу прошла нога. Она оттолкнулась от столба и снова поймала волну, которая медленно понесла ее к каменистому берегу.

Соленая вода всегда приносила ей облегчение: соленая вода заставляла ее чувствовать себя так, будто, если бы рядом кто-то был, она бы вдруг нашла слова, чтобы все объяснить. Море казалось таким добрым по сравнению с раскаленным днем, пахнущим бетоном. Она знала, что в море стекают сточные воды, но оно все равно казалось таким чистым. Море было огромной, грозной, неизменной машиной. Хуже всего было непреодолимое желание опустить голову под воду, перестать двигаться и лечь на дно плоской рыбой. Нона не хотела умирать, но хотела сидеть в воде и дремать. К сожалению, в конечном итоге это было одно и то же.

В тот роковой вечер она лежала, раскинув руки и ноги, немного погрузившись в воду. Рубашка облепила ей живот и грудь. Она смотрела на светящийся синий круг в ночном небе: он вытеснил звезды и был очень похож на раскаленную медузу, венчающую черный океан.

Нона чувствовала себя очень счастливой, когда перевернулась и поплыла обратно к причалу и берегу, скользя среди волн, пенопласта и плавающих пластиковых колец, которые удерживали вместе бутылки. Так легко быть хорошей, когда ты счастлива. Нона была готова съесть столько еды, сколько хотела Камилла, если только ее будет меньше трех штук. Она доплыла до конца пирса и увидела Камиллу. По спине пробежал ужас: не из-за Камиллы, а из-за того, что она была не одна.

На пляж, с той стороны, откуда они пришли, высыпали люди в рваных куртках. Нона насчитала шестерых. Сначала ей показалось, что они черноволосые, но, прищурившись, она увидела, что они в очках и кепках или повязках. Один из них вел один из тех маленьких мопедов, которые часто дребезжат по улицам города. Сейчас мотор был отключен, только горела на полную мощность фара. Пена и вода забили ей уши, и она не могла разобрать, кто что говорит и говорит ли кто-либо что-то. Ртов видно не было. Только силуэт Камиллы в луче фары мопеда. Она напряглась под одной из опор пирса, как ночной зверек, застигнутый врасплох. Луч был горячим, белым и ярким, и Камилла темнела внутри него, как мотылек.

Нона решила, что это полиция. Только у полиции есть мопеды, но нет денег на новые куртки. Каждый щеголял плечевой кобурой, то есть у каждого был пистолет, и выстроились они треугольником, причем один стоял прямо перед Камиллой. Пушки пока никто не доставал, но в каждой кобуре что-то металлически блестело.

Камилла протянула руки, показывая, что она безоружна. В луче фары сверкнул ремешок на ее запястье. Она слезла с опоры и приземлилась в мягкий песок, по-прежнему подняв одну руку. Порылась в кармане, бросила что-то на землю и отступила на шаг. Один из людей рванулся вперед и поднял брошенное. Нона опустилась в воду до уровня глаз и начала приближаться. Дошла до следующей опоры причала, потом еще до одной, но Камилла заправила волосы за ухо, как будто нервничала, и развернула ладонь к причалу, прижав большой палец к ладони и растопырив остальные четыре. Это был знак оставаться на месте.

Нона поколебалась, но осталась на месте. Треугольник бурно обсуждал выброшенный Камиллой предмет. Разговор казался совершенно обычным, хоть это и был разговор шести вооруженных человек и одного с поднятыми руками. Камилла плохо умела оставаться неподвижной: даже во время разговора она делала какую-то растяжку в холодном белом круге света, упираясь в песок то одной ногой, то другой, медленно и целеустремленно. Нона подплыла к ближайшему столбу, уперлась ногой в большой металлический винт и ждала, омываемая волнами и касаниями трех небольно жалящих медуз.

Она все еще не понимала, о чем идет разговор. Один из полицейских (?) бросил имущество Камиллы обратно в песок перед ней. Теперь Нона разглядела, что это – бумажник Кэм. Они спросили документы или что? Камилла не забрала его. И вдруг один из копов, стоявший позади, вытащил пушку – Нона бросилась обратно в воду – и выстрелил. Дуло выплюнуло вспышку.

Камилла не упала. В нее не попали. Пуля прошла высоко над ее плечом, и она не шелохнулась, не присела, ничего не сделала, даже руки не опустила. Нона тихонько подплыла поближе к берегу и услышала обрывки разговора:

– …испугать ее…

– …что ты…

– …говорю на языке Домов, – говорила Камилла.

Стоявший первым зашевелил губами по-другому и сказал преувеличенно громко и четко:

– Попробуй еще раз. Неправедная надежда говорит… – Волны забрали остальные слова.

Камилла сказала что-то, чего Нона вообще не уловила. Полицейский обернулся и сказал, снова по-новому шевеля губами:

– …этот раз в нее.

Тот, у кого был пистолет, ответил что-то непонятно, но первый четко сказал:

– Давай, мне это надоело… – И еще что-то.

Нона сломалась. Единственным, на что она годилась, был перевод, и вот она слушала самый важный разговор в своей жизни, но не переводила. Она вынырнула из воды и закричала:

– Беги! В тебя будут стрелять!