Что она точно знала, так это то, что ее тело принадлежало одному из двух людей, и это тело ее очень интересовало. В зеркале она видела кожу цвета коробки от яиц, глаза цвета яичной смеси и волосы цвета подгоревшей яичницы. Честно говоря, Нона считала себя великолепной. У нее было тонкое сложное лицо и несчастный рот со слишком легко опускающимися уголками, красивые белые зубы, улыбка, которая казалась грустной, как бы счастлива ни была Нона, и изогнутые черные брови, как будто она постоянно хотела задать какой-то вопрос. Нона разговаривала со своим отражением прямо сейчас. Когда она была моложе и менее застенчива, иногда она даже прижималась лицом к зеркалу и пыталась дотянуться до своего отражения. Однажды Камилла застала ее за этим поцелуем и сделала около шести страниц заметок – это было очень унизительно. Очень тяжело не иметь ни единого секрета и знать, что о любом твоем поступке напишут целую книгу.

И если записей о том, как она целует себя, у Камиллы было шесть страниц, то о ее глазах – страниц двадцать. Яично-желтые глаза Ноны принадлежали другому человеку – другой девушке. Так работали все их тела, не только ее. Все четыре пары их глаз принадлежали другим людям. Глубокие карие глаза Пирры достались ей от ее мертвой лучшей подруги, ясные серые глаза Камиллы были глазами Паламеда, а его зимние глаза – ее глазами. Глаза Ноны были цвета теплого золота, как небо в полдень – ну, такими, каким раньше бывало небо в полдень.

– Понимаешь, – объяснил Паламед, – глаза – последний подарок. Когда ты отдаешь себя другому, его душа проявляется в твоей цветом глаз. Вот почему я никогда не смогу смотреть с лица Камиллы своими глазами.

– Значит, внутри меня кто-то есть? Я имею в виду – и я, и есть кто-то? – На этом она всегда спотыкалась.

– Может, да, Нона, а может, и нет. Глаза могут также показывать, что душа в чужом теле временно. Твои янтарные глаза могут значить, что ты как мы с Камиллой. Или что-то другое. Но ты испытала… серьезный стресс.

– Может быть, я просто потеряла память, – с сомнением сказала Нона.

– Такое случается, – не очень уверенно согласился Паламед.

Ей было все равно, чьи это глаза, но она была немного тщеславна, и ей важно было быть красивой. Она рано поняла, что другие тоже считали ее красивой. Однажды давным-давно, когда она стояла в очереди за каким-то моющим средством, а Камилла искала что-то еще, что они забыли, человек позади сказал:

– Эй, красотка, и где ты была всю мою жизнь? – И долго смеялся, когда Нона честно ответила, что не знает. Они стояли совсем близко, и он невзначай коснулся ее бедра, примерно там, где она заправила рубашку в штаны. В магазине было очень много людей, все ждали чего-то, все проходы были заставлены, и еще были специальные люди, которым магазин платил, чтобы никто ничего не украл, и на Нону никто и не смотрел.

Когда Камилла вернулась, человек все еще пытался говорить с Ноной, и Ноне пришлось рассказать Камилле, что он ей сказал, и Камилла посмотрела ему прямо в глаза и небрежно коснулась рукояти ножа, висевшего на ремне, и человек немедленно ушел в конец очереди.

– Если кто-нибудь когда-нибудь прикоснется к тебе… не я, не Паламед и не Пирра, – сказала ей позже Камилла, – уходи. Найди кого-нибудь из нас. Ты не знаешь, чего они хотят.

– Он хотел увидеть меня голой, – возразила Нона, – это про секс.

Камилла издала какой-то звук и сделала вид, что закашлялась, а потом выпила целый стакан воды.

– И откуда ты это знаешь?

– Ну, так люди на тебя смотрят, когда хотят увидеть тебя голой, – объяснила Нона, – да и пофиг в общем.

Камилла помолчала, а потом сказала, что это плохая идея – позволять незнакомым людям видеть себя голой и что не стоит поощрять никакие сексуальные действия. Она сказала, что секс – это нормально. Она сказала, что в мире и так достаточно проблем. Она сказала, что хватит и того, что она постоянно помогает Ноне в ванной. И сделала еще кучу заметок.

Это было после того, как Нона научилась говорить, но до того, как она начала становиться полезным членом общества. В те первые дни было сложно жить с Пиррой, Паламедом и Камиллой и чувствовать, что не можешь внести никакого вклада. Они так старались для нее. Пирра отлично умела планировать, и у нее были золотые руки, а еще она за пять секунд могла убедить кого угодно в чем угодно, так что они довольно долго жили на ее карточные выигрыши. Она рулила ими с военной эффективностью, как выразилась Кэм. Это Пирра заставляла их учить кодовые слова и пароли, которые менялись раз в неделю. По выходным Нона выбирала новые слова, потому что это помогало ей их запоминать. Пирра также придумала им особые кодовые слова на экстренные случаи: если вас кто-то преследует («красная ленточка») или кто-то подслушивает («оладьи»). У них даже было кодовое слово для «важный ресурс, помоги мне его раздобыть» («рыболовный крючок»), но Паламед сказал, что Пирре стоит перестать воспринимать сигареты и спиртное важным ресурсом, поэтому это слово не использовали целую вечность.

Пирра умела готовить и вообще была очень крутой. Если подняться на крышу дома и положить мраморный шарик на вершину колонны, она могла закрыть глаза, поднять пистолет, выстрелить в шарик с другой стороны крыши и попасть. В последнее время она не делала этого даже по просьбе Ноны, потому что патроны были очень дороги (но намного дешевле мяса). Так что Пирра умела зарабатывать деньги и стрелять. Еще она прекрасно владела мечом, но никогда не прикасалась к нему, не задернув шторы и не заперев дверь. Мечи они спрятали в тайнике в шкафу.

Камилла владела почти любым оружием, особенно хорошо – ножами, но она не стала бы бросать нож в мраморный шарик, а просто спросила бы: «А что он мне такого сделал?» – и улыбнулась красивой короткой улыбкой. Паламед говорил, что это типично для нее. Кажется, не было ничего такого, с чем Камилла не справилась бы после нескольких попыток, будь то стирка, запуск грузовика, необходимость открыть дверь без ключей или сказать пьяному мужчине из дальней квартиры, что им не нравится, когда он бьет свою партнершу, – каким-то мистическим образом это заставило мужчину уехать навечно.

Паламед умел думать. Он говорил, что это его любимый трюк.

Но Нона не умела ни стрелять, ни драться, ни думать. Она просто была хорошей, да и то не всегда. Ноне не нравилось, когда говорили, что у нее дурной характер, если учесть, что она устроила всего две истерики за жизнь, и то ни одной не помнила. Даже если бы она этим гордилась, двумя истериками особо не похвастаешься.

Каждый день она держала в руках меч, пока ей всерьез не надоели мечи, но она так и не научилась им владеть, даже самым длинным и тонким. Камилла хотела научить ее фехтовать как следует, но Пирра велела не делать этого, чтобы они заметили, если что-нибудь вдруг вернется.

Нона не умела показывать запретные фокусы с костями, хотя Паламед владел серыми кусками плоти почти так же, как Камилла – мечом. Ей приходилось держать их в руках и слушать всякую ерунду, которую он нес.

– Вообрази, что можешь растянуть кость. Растяни ее. Представь, что ты касаешься ее изнутри. Вскрой ее.

Он никогда не ругал Нону за то, что она не может сделать ничего, что он говорил, но вел себя так, как будто это очень интересно.

Вначале она почти ничего не умела делать, но со временем вспомнила, как застегивать рубашки, завязывать шнурки, намыливаться в ванне и наливать воду в стакан так, чтобы рука не дрожала и вода не выплескивалась. Стыдно было вспоминать, как мало она могла в самом начале. В те очень медленные первые дни она была очень расстроена. Но теперь она умела почти все. Она знала всякие важные вещи – что положено делать в какое время дня и что не положено и что человеческие уши не настолько интересны, чтобы совать в них пальцы. В те первые дни Паламед, Камилла и Пирра часто смотрели на нее ошеломленно, теперь они порой удивлялись, но уже не шокировались, и часто она заставляла их смеяться.

И теперь они ее трогали, иногда даже без прямой просьбы. Пирра могла внезапно грубо обнять ее или подхватить своими крепкими жилистыми руками и усадить на диван. Паламед укрывал ее одеялом, когда она ложилась в постель, и аккуратно подтыкал его по углам. Если она, идя по улице рядом с Камиллой, брала ее за руку, Камилла сжимала ее руку в ответ. Нона не понимала, как остальные люди ходят и вообще живут, прикасаясь друг к другу только по необходимости. Когда Нона спросила об этом, Камилла объяснила, что это потому что людям надо бы чаще мыться.

Нона теперь умела делать все необходимое, но список вещей, в которых она была хороша, оставался прискорбно коротким. Нона хорошо умела:

1) трогать других людей;

2) вытирать посуду;

3) водить рукой по плоскому пробковому ковру, вынимая из него все волосы;

4) спать в разных позах и положениях;

5) понимать любой язык, на котором к ней обращались, при условии, что она видела лицо, глаза и губы человека.

Оказалось, что Паламед и Камилла знали только один язык, а Пирра говорила на этом же языке, неплохо на двух других и кое-как еще на пяти. Тот язык, на котором говорили все трое, обычно использовался для деловых операций, так что ничего странного в этом не было, – но он постепенно выходил из моды, потому что считался языком ужасных людей. При этом диалект, распространенный в городе, они понимали не всегда, и произношение казалось им странным. Нона понимала всех и могла ответить так, чтобы ее поняли, и никто никогда не замечал в ее речи акцента. Это смущало Паламеда. Когда она впервые объяснила, что просто смотрит, как люди говорят, и шевелит губами точно так же, это запутало его настолько, что у Камиллы разболелась голова.

Вокруг говорили на куче разных языков и диалектов, а все из-за беженцев с других планет и всех этих переселений – Нона знала о переселениях, потому что о них постоянно разговаривали в очередях, – и если ты обращался к человеку на его языке, он сразу становился добрее и предполагал, что ты родом из того же места, что и он, и пережил то же самое. Это было полезно. Многие относились к другим подозрительно, потому что хотели переселиться в хорошее место и боялись, что чужаки устроят им плохое переселение. Многие уже пережили хотя бы одно неудачное переселение. Сейчас все ютились на одной из трех планет, и все соглашались, что эта худшая из трех, хотя Нона всегда немного обижалась за планету.

Итак, Нона жила с Камиллой, Паламедом и Пиррой на тридцатом этаже здания, где почти все были несчастны, в городе, где почти все были несчастны, в мире, где все говорили, что убежать от зомби можно, но не навсегда.

Вообще-то произносить слова «зомби», «некроманты» или «некромантия» за стенами дома (а на самом деле и дома тоже) было нельзя. Нона не понимала почему, ведь обо всем другом они разговаривают, но Паламед объяснил, что это суеверие во втором случае и злость в первом, чего Нона не поняла. Так происходило всю жизнь Ноны – на следующей неделе ей должно было исполниться полгода, и Пирра сказала, что они отметят это на пляже (если там никто не поставит миномет).

Нона была ужасно счастлива, что прожила целых шесть месяцев. Ожидать большего мог бы только очень жадный человек.

3

Почти никто не подозревал Нону, даже в самые первые дни. Все считали, что она такая, потому что пережила нечто ужасное. Все знали по крайней мере одного человека, который не переживал ничего ужасного. Когда она спросила Камиллу, как ведет себя с другими, Камилла сказала, что очень наивно. Пирра сказала, что так, как будто уже избавилась от одной из двух клеток мозга. А еще Пирра велела продолжать в том же духе, потому что все любят красивых и тупых.

Нона не хотела быть просто красивой и тупой, она хотела быть полезной. Она смутно осознавала, что она не такая, как всем хочется. Вот почему она пошла и устроилась на работу, хотя и бесплатную.