Предполагалось, что неприятель может появиться нынче ночью. Поэтому, как только стемнело, почти все мужчины лагеря взяли оружие и прокрались сквозь кустарники к подножию холмов, растянувшись цепью выше и ниже по реке и позади того места, где паслись их табуны. Мы со Скунсом приготовили и оседлали своих лошадей; он сказал вождю, что в случае если начнется сражение, он, Скунс, сядет на коня и присоединится к людям вождя. В начале вечера мой товарищ ушел; я посидел еще с час и, поскольку он не возвращался, лег на ложе, укрылся одеялом и, заснув скоро крепким сном, проспал до утра. Скунс как раз вставал. Позавтракав, мы вышли наружу и отправились побродить. Мой спутник рассказал мне, что ему удалось накануне вечером шепнуть несколько слов Пикс-аки, когда она вышла за дровами, и что она согласна бежать с ним, когда наступит время. Он был в превосходном настроении и во время нашей прогулки по берегу реки не мог удержаться от военных песен, которые черноногие распевают в минуты радости.

Ближе к полудню, когда мы вернулись в палатку, вместе с другими посетителями вошел высокий, крепко сложенный человек со злым лицом. Скунс толкнул меня локтем, когда вошедший сел напротив и мрачно уставился на нас. Я понял, что это Бычья Голова. Густые и длинные волосы знахаря были уложены в пирамидальную прическу. Некоторое время он разговаривал о чем‐то с Тремя Медведями и гостями, а затем, к моему удивлению, начал произносить речь на языке черноногих; говорил он, обращаясь к нам с неприкрытой ненавистью.

– Все эти россказни о приближении военного отряда, – заявил он, – сплошная ложь. Подумайте, Большое Озеро послал их сказать, что его люди видели следы отряда. Я, конечно, знаю, что пикуни трусы, но когда их много, они, наверное, все же пошли бы по следам и напали на врага. Нет, никаких следов пикуни не видели и никакого сообщения не передавали. Но я думаю, что враг проник к нам и находится в нашем лагере; он пришел не за нашими лошадьми, а за нашими женщинами. Прошлой ночью я повел себя как дурак: отправился подстерегать конокрадов. Ждал всю ночь, но никто не появился. Нынче ночью я останусь в своей палатке и буду подстерегать похитителей женщин, и ружье мое будет заряжено. Советую вам всем поступить так же.

Сказав свою речь, он встал и большими шагами вышел из палатки, что‐то бормоча – наверное, проклятия всем пикуни, в особенности одному их представителю. Старик Три Медведя с жесткой улыбкой проводил его взглядом и посоветовал Скунсу:

– Не обращай внимания на его слова. Он стар и не может забыть, что твои единоплеменники убили его сына и брата. Другие, – он глубоко вздохнул, – другие тоже потеряли братьев и сыновей в войне с вашим племенем, но мы все же заключили прочный мир. Что было, то прошло. Мертвых не вернуть, но живые будут жить дольше и счастливее теперь, после прекращения борьбы и взаимных грабежей.

– Ты говоришь правильно, – одобрил Скунс. – Мир между нашими племенами – хорошее дело. Я не хочу помнить сказанное стариком. Забудь об этом и ты и стереги своих лошадей, так как ночью, наверное, появится неприятель.

В сумерки мы снова оседлали лошадей и привязали их к колышкам около палатки. Скунс наложил свое седло на пегую лошадь и укоротил стремена. На своей лошади он намеревался ехать без седла. Он сказал мне, что Пикс-аки весь день просидела под охраной жен своего отца, женщин из племени гровантров. Старик, не доверяя ее матери из племени пикуни, не пустил Пикс-аки за дровами и водой для палатки. Я опять лег спать рано, а мой спутник, как обычно, ушел. Но на этот раз мне не пришлось спокойно спать до утра. Я проснулся от ружейной стрельбы в прерии и суматохи в лагере: люди с криком бежали к месту сражения, женщины перекликались и возбужденно переговаривались, дети плакали и визжали. Я выбежал к нашим лошадям, стоявшим на привязи, захватив ружья, свое и Скунсово. У него была отличная винтовка системы Хокена, подарок Гнедого Коня, заряжавшаяся большими пулями (32 на фунт). Впоследствии я узнал, что старик Бычья Голова один из первых выбежал спасать своих лошадей, когда началась стрельба. Как только он покинул палатку, Скунс, залегший неподалеку в кустарнике, подбежал к ней и окликнул свою любимую. Она вышла, за ней следовала ее мать, несшая несколько мешочков. Через минуту женщины подошли к тому месту, где я стоял. Обе они плакали. Мы со Скунсом отвязали лошадей.

– Скорее, – крикнул он, – скорее!

Потом нежно обхватил плачущую девушку, поднял ее, посадил на седло и передал ей поводья.

– Слушай, – рыдала мать беглянки, – ты будешь с ней ласков? Я призываю Солнце поступать с тобой так, как ты будешь поступать с ней.

– Я люблю ее и буду с ней ласков, – пообещал Скунс. Потом, оборотившись к нам, добавил: – За мной, скорее.

Мы помчались по прерии, направляясь к тропе, по которой въехали в долину реки, и прямо к месту сражения, разгоревшегося у подножия холма. Мы слышали выстрелы и крики, видели вспышки, вырывавшиеся из ружейных стволов. На такой оборот дела я не рассчитывал и снова пожалел, что принял участие в походе для похищения девушки. Мне не хотелось мчаться туда, где летали пули, я не был заинтересован в этом сражении. Но Скунс скакал впереди, его любимая девушка – вплотную позади него, и мне ничего не оставалось, кроме как следовать за ними.

Когда мы приблизились к месту боя, мой товарищ стал кричать:

– Где враги? Убьем их всех. Где они? Куда попрятались?

Я понимал, для чего он кричит. Он не хотел, чтобы гровантры приняли нас по ошибке за кого‐нибудь из участников набега. Но что, если мы наткнемся на одного из напавших на лагерь?

Стрельба и крики прекратились. Впереди стало тихо, но мы знали, что там, в освещенном луной кустарнике, лежат обе сражающиеся стороны: одни надеются потихоньку скрыться, другие – обнаружить врага, не подвергая себя слишком большому риску. Теперь от нас до подножия холма оставалось всего лишь ярдов сто, и я уже думал, что мы миновали опасное место, как вдруг прямо впереди Скунса сверкнула вспышка пороха на полке кремневого ружья и из дула вырвалось пламя выстрела. Лошадь Скунса упала вместе с ним. Наши с Пикс-аки лошади разом остановились. Девушка пронзительно закричала:

– Они его убили! На помощь, белый, они его убили!

Но не успели мы спешиться, как увидели, что Скунс высвободился, вскочил на ноги и выстрелил во что‐то скрытое от нас кустарником. Послышался глухой стон, затем шорох в зарослях. Скунс одним прыжком очутился рядом и нанес невидимому противнику три или четыре сильных удара стволом ружья. Нагнувшись, Скунс поднял оружие, из которого в него стреляли.

– Один есть! – крикнул он со смехом и, подбежав ко мне, привязал старое кремневое ружье к луке моего седла. – Пусть будет у тебя, – сказал юноша, – пока мы не выберемся из долины.

Я только собрался сказать ему, что глупо задерживаться из-за старого кремневого ружья, как рядом с нами вырос как из-под земли старик Бычья Голова. Извергая потоки брани, он схватил под уздцы лошадь Пикс-аки и стал стаскивать дочь с седла. Она кричала и крепко держалась за луку. Скунс бросился на старика, повалил его наземь, вырвал из рук ружье и отшвырнул далеко в сторону. Затем легко вспрыгнул позади Пикс-аки, стиснул пятками бока лошади, и мы снова помчались вперед. Разгневанный отец бежал за нами и кричал, наверное, призывая на помощь, чтобы поймать беглецов.

Мы видели, что к нему приблизилось несколько гровантров, но они, похоже, не спешили и не сделали никаких попыток задержать нас. Несомненно, возгласы рассерженного старика дали им ключ к пониманию обстановки, и вмешиваться в ссору из-за женщины явно было ниже достоинства индейцев. Мы неслись вовсю, поднимаясь по длинному крутому склону холма, и скоро перестали слышать гневные вопли старика.

Обратный путь в лагерь пикуни занял у нас четыре ночи. В дороге Скунс часть времени ехал у меня за спиной, а часть – за спиной возлюбленной. По пути мы подобрали драгоценный узел, спрятанный Скунсом. Приятно было наблюдать восторг девушки, когда она развязала узел и увидела подарки. В тот же день на отдыхе она сшила себе платье из красной шерсти, и я могу сказать без всякого преувеличения, что она была очень хороша, когда нарядилась в это платье и надела кольца и серьги. Пикс-аки вообще была очень недурна собой, а впоследствии я убедился в том, что и душевная красота ее не уступает внешней. Она стала Скунсу верной и любящей женой.

Опасаясь преследования, мы ехали домой кружным путем, выбирая по возможности самую глухую тропу. Прибыв в лагерь, мы узнали, что старик Бычья Голова опередил нас на два дня. Он был теперь совершенно не похож на высокомерного злобного старца, каким был у себя дома. Он просто пресмыкался перед Скунсом, разглагольствовал о красоте и добродетели своей дочери, жаловался на свою бедность. Скунс дал ему десять лошадей и кремневое ружье, отобранное у индейца, убитого в ночь нашего побега из лагеря гровантров. Бычья Голова рассказал нам, что совершивший набег отряд был из племени кри и что гровантры убили семерых; отряду противника не удалось украсть ни одной лошади, так неожиданно было для него нападение.

Больше я не участвовал в экспедициях для похищения девушек, но в дни своей юности, проведенной в прериях, совершил, мне думается, ряд других, ничуть не меньших глупостей.

Глава III
Трагедия на реке Марайас

Как было условлено, я присоединился к Ягоде в конце августа и стал готовиться сопровождать его в зимней торговой экспедиции. Товарищ предложил мне долю в своем предприятии, но я не чувствовал себя готовым принять его предложение: я стремился сохранить в течение нескольких месяцев абсолютную свободу и независимость, чтобы уходить и приходить когда захочу, охотиться, бродить с индейцами, изучать их образ жизни.

Мы покинули форт Бентон в первых числах сентября с обозом из бычьих упряжек, который медленно тащился, подымаясь на холм из речной долины, и немногим быстрее плелся по побуревшей, уже высохшей прерии. Быки всегда идут медленно, а сейчас им к тому же приходилось везти тяжелый груз.

Поразительно, какой большой объем товаров вмещали эти старинные «корабли прерии». Обоз Ягоды состоял из четырех упряжек с восемью парами быков в каждой; они везли двенадцать фургонов, нагруженных пятьюдесятью тысячами фунтов провизии, спирта, виски и прочих товаров. В обозе были четыре погонщика быков, ночной пастух, который также гнал за нами резерв – запасных быков и несколько верховых лошадей, – повар, три человека для постройки бревенчатых домов и помощи в торговле, затем Ягода с женой и я. Отряду, отваживавшемуся в те времена путешествовать по прерии, следовало бы быть посильнее, но у нас имелось достаточно оружия, а к одному из прицепных фургонов была привязана пушка с шестифунтовыми снарядами. Считалось, что один ее вид или звук выстрела должны внушить ужас любому врагу.

Мы направлялись к реке Марайас приблизительно в сорока пяти милях к северу от форта Бентон. Между этой рекой и Миссури к северу от Марайас до холмов Суитграсс-Хиллс и далее вся прерия была коричневой от бизонов. А кроме того, Марайас была излюбленной рекой черноногих, устраивавших здесь свои зимние лагеря. Ее совсем неглубокая долина заросла лесом, а под прикрытием тополиных рощ палатки индейцев были хорошо защищены от налетающих временами с севера снежных бурь; здесь было в изобилии топлива и росла отличная трава для лошадей. В долине Марайас и отходящих от нее оврагах водилось много оленей, вапити и горных баранов; на шкуры этих животных всегда был спрос. Летнюю одежду и обувь племя изготовляло преимущественно из замши.

Сентябрь в прерии! В этих местах – лучший месяц в году. Ночи в прерии прохладные, иногда с заморозками. Но днем тепло, чистый воздух так свеж и бодрит, что, кажется, никак им не надышаться. Величественный изумительный простор прерий, раскинувшихся кругом, и склоны, вздымающиеся со всех сторон, никогда не надоедали мне. На западе темнели Скалистые горы; их острые пики резко выделялись на голубом небе. К северу виднелись три вершины холмов Суитграсс-Хиллс. На востоке смутно проступали горы Бэр-По (Медвежьи Лапы); к югу, за Миссури, отчетливо виднелись поросшие соснами хребты Хайвуд. А между этими горами, вокруг них, за ними расстилалась бурая молчаливая прерия, усеянная своеобразными холмами с плоскими вершинами, глубоко изрезанная долинами рек и многочисленными лощинами.