Как благочестивый ученый монах – ничем не стесненный, свободомыслящий атеист, – я жил в соответствии с проверенной временем поговоркой «когда увижу, тогда поверю» и отказывался верить во все, что не мог увидеть и что нельзя было доказать. Но теперь такое мировоззрение потеряло смысл, поскольку с точки зрения науки то, что мы способны «увидеть» – то, существование чего можем доказать, – является лишь малой частью существующего.

Проблема недостающей массы заставила меня понять, что, придерживаясь жесткой позиции, настаивая на необходимости «увидеть, чтобы поверить», я закрываю глаза на 95 % существующего во Вселенной. Мое мировоззрение со всей очевидностью было слишком узким для космоса. Оно нуждалось в расширении. Оно должно было включать в себя веру не только в то, что можно увидеть и доказать, но и в то, чего я не могу увидеть, например, в темную материю. В противном случае я не мог, не кривя душой, называть себя ученым.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ САМЫХ СМЕЛЫХ МЕЧТАНИЙ

Погрузившись в изучение галактик, я быстро понял, что мне нужно освоить не одну, не две, а три дисциплины: физику, астрономию и математику. Я снова обратился за разрешением на изменение программы. Это была беспрецедентная просьба, но мне посчастливилось получить разрешение – во многом благодаря непоколебимой поддержке моего руководителя Дэвида Кассела. В итоге у меня появились кабинеты на трех факультетах и три группы замечательных коллег, у которых я многому научился.

Я помню, что меня очень захватила молекулярно-кинетическая теория. Она описывала поведение газов, но я загорелся идеей использовать ее для объяснения поведения галактик и сразу же начал работать над ней. Меня поддержал Ричард Либофф, всемирно известный специалист по молекулярно-кинетической теории, который в итоге стал моим научным руководителем^[8]. Через несколько лет после напряженных, безостановочных поисков я достиг цели. Я нашел элегантное математическое объяснение того, почему галактики образуют впечатляющий трехмерный узор в глубоком космосе, и опубликовал его в журнале Monthly Notices of the Royal Astronomical Society^[9]. Последствия этого открытия были потенциально революционными, поэтому я представил его в диссертации на соискание степени доктора физики, математики и астрономии.

Я никогда не забуду день защиты диссертации – последнее препятствие, которое мне нужно было преодолеть, чтобы получить «трехмерную» докторскую степень. В небольшой аудитории на верхнем этаже Лаборатории ядерных исследований я стоял у доски перед преподавателями всех трех дисциплин. Согласно правилам они могли задавать мне любые вопросы, независимо от их сложности. И, конечно, мне их задавали!

Экзамен длился четыре изнурительных часа, но я его сдал! И мне не стыдно признаться, что я плакал как ребенок, когда один за другим члены комиссии пожимали мне руку и говорили: «Поздравляю». Наконец-то сбылась моя мечта, большего счастья и быть не могло!

Я даже не подозревал, что очень скоро по пути на север, в Гарвард, меня ожидает еще более захватывающее приключение, о котором невозможно было мечтать. Сейчас я предпочитаю говорить об этом так: «По пути в Кеймбридж со мной произошло нечто удивительное».

Во время поездки я завернул в Музей естественной истории в Вашингтоне, чтобы посетить семинар по роману Джорджа Оруэлла «1984». Семинар проводил Фред Грэм, в то время корреспондент по юридическим вопросам CBS News. После семинара я подошел к Грэму, который разговаривал с какой-то женщиной, и представился. Когда Грэм узнал, что я ученый, он поинтересовался, не могу ли я разрешить его спор с продюсером.

«Конечно, – ответил я. – В чем проблема?»

«Вы видели этот гигантский маятник в ротонде? Мой продюсер говорит, что если его запустить, то он никогда не перестанет качаться. Я с этим не согласен, – сказал он. – На мой взгляд, его нужно время от времени подталкивать, чтобы он не останавливался».

Для меня этот вопрос был совсем не сложным.

«Это маятник Фуко, – пояснил я. – Сопротивления для его замедления не так много – всего лишь небольшое трение в месте крепления стального троса к потолку. Но этого достаточно, чтобы постепенно замедлить движение, поэтому его действительно нужно время от времени подталкивать».

Грэм даже подпрыгнул, услышав такое объяснение. «О-о-о! – произнес он. – А вы хотели бы попасть на телевидение?»

Я думал, он шутит.

«Нет, правда, – сказал он. – CBS News ищет научного репортера. Если вы не против, я бы предложил вашу кандидатуру. Мне нравится, как вы все объясняете». После этого я уехал в Кеймбридж, приступил к преподавательской работе и вскоре начал сомневаться в том, что из встречи с Грэмом что-то получится. Но несколько недель спустя телеканал CBS Morning News предложил мне должность корреспондента по науке и технике.

Меня направили работать к опытному нью-йоркскому продюсеру Гейл Эйзен, которая спустя годы стала продюсером Дайан Сойер в программе 60 Minutes. Гейл посвятила меня в тонкости работы, и через некоторое время я стал регулярно появляться в передачах национального телевидения.

В Гарварде мне довелось преподавать под руководством Роя Глаубера, физика, который впоследствии получил Нобелевскую премию за открытие в области квантовой физики. Преподавательская работа мне нравилась (и нравится до сих пор), и я дважды удостаивался престижной гарвардской премии Данфорта за достигнутые успехи.

После нескольких лет сотрудничества с CBS Morning News меня переманил сначала Фил Бальбони, знаменитый директор новостной программы канала WCVB, филиала ABC в Бостоне, а затем и сама компания ABC News, расположенная в Нью-Йорке^[10]. Поначалу я делал научные репортажи только для программы Good Morning America, но вскоре стал появляться и в программах Nightline, 20/20 и World News Tonight. Там мне посчастливилось работать с Барбарой Уолтерс, Хью Даунсом, Тедом Коппелом, Питером Дженнингсом, Джоан Лунден, Дайан Сойер, Опрой Уинфри, Конни Чанг и многими другими профессионалами высочайшего класса.

В те годы я делил свое время между Гарвардом и ABC News. Это была веселая гламурная жизнь, но в то же время неспокойная и полная стресса. Я то читал лекции по физике в Гарвардском научном центре, то летел в Японию для освещения извержения вулкана или на Аляску для подготовки репортажа о разливе нефти. А следом отправлялся на Южный полюс для освещения проблемы озоновой дыры, на Северный полюс для рассказа о первой трансарктической экспедиции на собачьих упряжках или в Англию, чтобы взять интервью у Стивена Хокинга. В этот период я получил три премии «Эмми», стал первым человеком, который вел прямую трансляцию на Северную Америку из Антарктиды, и первым телекорреспондентом, побывавшим на дне Атлантического океана и сделавшим репортаж о затонувшем «Титанике». В 1994 г., после девяти чудесных лет, я с неохотой покинул Гарвард, чтобы полностью посвятить себя работе на телевидении. Мне не хватало связи с академическим учреждением, но я устал от суматошной жизни и необходимости разрываться между учебной аудиторией и студией.

В конце концов после 14 весьма плодотворных лет работы я покинул и ABC News. Мы с женой хотели иметь детей, а работа корреспондентом-новостником не позволяла мне быть хорошим отцом.

Вскоре после этого канал History пригласил меня в качестве ведущего еженедельного прайм-тайм-сериала «Откуда что берется?». А позже Фонд Джона Темплтона выделил мне крупный грант на создание полнометражного фильма, прославляющего человеческую щедрость. Этот фильм, «Маленькая красная тележка», получил множество наград.

Мягко говоря, моя жизнь сложилась совсем не так, как мог себе представить мечтательный мексиканский паренек из восточного Лос-Анджелеса. Более того, как вы увидите, неожиданные повороты, о которых я только что рассказал, были лишь верхушкой айсберга.

2
Пробуждение

Есть многое в природе, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам^[11].

Уильям Шекспир. Гамлет

Во время учебы в Корнелле я узнал, что черные дыры похожи на эдакие Бермудские треугольники в космическом пространстве – все оказывающееся вблизи них засасывается внутрь и исчезает навсегда. Я узнал, что виртуальные частицы – это субатомные призраки квантово-механической сумеречной зоны: они реальны, но не существуют. Я узнал, что пространство и время эластичны – в зависимости от системы отсчета они расширяются и сжимаются, как Эластика и Мистер Фантастик^[12].

Как оказалось, галактики в космосе распределены не беспорядочно, а образуют элегантную трехмерную структуру. Вселенная расширяется как сумасшедшая, а все в ней – масса, энергия, пространство, время – является следствием взрыва космического масштаба. И, вдобавок ко всему, 95 % «наблюдаемой» Вселенной невидимо для нас, а за ее пределами находится ненаблюдаемая Вселенная, которую мы вообще не можем видеть.

От всего этого у меня перехватило дыхание!

Очень скоро я начал задавать себе простой, но глубокий вопрос: как появилась эта удивительная, в основном невидимая Вселенная?

Мои знания в области физики, астрономии и математики подсказывали ответ: Вселенная возникла случайно, в результате случайного возмущения (или нарушения) квантового вакуума. Хотя считается, что квантовый вакуум абсолютно пуст, на самом деле он заполнен невидимыми силовыми полями, которые в любой момент и без предупреждения могут выплевывать настоящие, реальные атомные частицы. Представьте себе невидимые квантовые поля как призрачные гитарные струны, которые издают звуки разного тона, если их сильно дернуть.

Другими словами, наука говорит нам, что в какой-то произвольный момент времени в прошлом кто-то или что-то дотронулось до невидимых силовых полей в якобы пустом квантовом вакууме и породило звуки музыки – зачатки огромной физической Вселенной.

Эта, по общему признанию, интригующая гипотеза потребовала от меня, как от магистранта, поверить в поразительный парадокс: квантовый вакуум – это абсолютное ничто (поэтому мы и называем его вакуумом), способное быть абсолютно всем, подобно утробе материи, которая одновременно бесплодна и плодородна.

Если это парадоксальное определение звучит сверхъестественно, то так оно и есть. Однако оно подкреплено квантовой физикой, высоко ценимым венцом современной физики. Поэтому, несмотря на кажущуюся мистику, мы, ученые, относимся к нему очень серьезно. У нас даже есть модный интеллектуальный способ описания противоречивости квантового вакуума. Мы говорим, что ничто нестабильно. Согласно этой гипотезе, если подождать достаточно долго, то ничто неизбежно превратится в нечто – даже в целую Вселенную.

Для пущей убедительности мы дали этой фантастической идее трезво звучащее научное название: стандартная космологическая модель. Ее также называют стандартной космологической моделью Большого взрыва, или (по техническим причинам, которые я не буду здесь рассматривать) моделью лямбда-CDM (Cold Dark Matter – холодная темная материя).

Долгое время я, как добросовестный ученый, шел на поводу у толпы. Да, говорил я себе, стандартная космологическая модель полностью отвечает на вопрос, как появилась наша удивительная, в основном невидимая Вселенная.

Даже сегодня я подчеркиваю, что стандартная космологическая модель подтверждается убедительными физическими доказательствами и уравнениями, которые я нахожу невероятно красивыми, взять хотя бы эти:

Если вы не любитель математики, не пугайтесь уравнений в этой книге, просто восхищайтесь ими, как восхищаются произведениями искусства, – они являются ярким свидетельством гениального замысла Бога.

Но со временем я понял, что у стандартной космологической модели есть серьезные проблемы, которые с той поры, когда я был магистрантом, лишь усугубились. Фактически космология сегодня находится в состоянии кризиса.