Прыжки по камням выходили непривычно тяжеловесными, но все-таки собственные шаги не отзывались гулким эхом, как у людей. Как только эти неповоротливые существа ловили проворных ящеров? Разве только загоняли их в пещеру и наваливались скопом. Хотя часто охота не приносила ничего, а если еще урожай сухих колючек-грибов совсем пропадал, то в пищу шли либо пленники вражеского клана, либо наиболее слабые соплеменники. Эльфам, может, еще повезло. Хотя, конечно, не тем, кто остался в песке среди руин деревни. Но один-то уцелел! И все еще хотел жить.

Рехи, цепляясь за выступы и едва не срываясь в пропасть, обходными путями поднялся на несколько каменных террас выше привычной тропы, чтобы из тени нависающей скалы рассмотреть и пересчитать людей. Если бы их оказалось больше, чем пальцев на двух руках, то охота отменялась.

«Чтоб ваши потроха сожрали ящеры! – выругался Рехи. – Четыре руки… Четыре руки!»

Много, слишком много, наверное, отряд собирался не просто на охоту. Что если они прознали про разрушенную деревню заклятых врагов и направлялись туда, чтобы поживиться уцелевшим добром? Рехи с омерзением представил, как грязные руки будут обирать изуродованное тело Лойэ. Да… И она осталась где-то там, когда перепуганный беглец кинулся в неизвестность, даже не попытавшись кому-то помочь. А если кто-то еще уцелел? Или мог уцелеть с его помощью? Тогда бы они вдвоем, возможно, справились с отрядом в «четыре руки», отвлекли бы парочку наиболее глупых. Впрочем, что теперь мешало?

Рехи быстро отмел намеки на самобичевание: не настолько он дорожил деревней, чтобы беспомощно сетовать на судьбу. Инстинкты требовали немедленно найти источник теплой крови, поэтому хищник принялся старательно изучать состав отряда, который медленно тянулся по тропе. Эльф лучше людей знал эти скалистые холмы и четко помнил, когда воинам придется идти строго по одному. Пока они передвигались беспорядочной ватагой и могли с легкостью убить одинокого эльфа.

Рехи проворно перескочил через тропу, оставаясь незаметной тенью. Затем пробежал немного вперед, приметив наиболее узкий перешеек, когда людям приходилось проталкиваться между валунов, избегая давящих объятий скал. Помнится, Здоровяк там частенько застревал, всегда доносилось его гулкое пыхтение. Среди людей грузные тоже находились. Интересно, сколько они сожрали своих сородичей, раз так растолстели? Впрочем, в разрушенном мире пышное тело не было признаком здоровья, даже наоборот: некоторые порой страшно разбухали, при этом мучаясь от голода многие смены красных сумерек. Кто-то отекал до смерти, кто-то высыхал в щепу, кто-то прощался с рассудком. Рехи же удавалось не сходить с ума, он всегда успевал найти себе пищу. Теперь упускать шанс он тоже не собирался.

Как он и ожидал, люди недовольно зафыркали, посылая проклятья скалам, но все-таки растянулись тонким ручейком. Замыкающими шли несколько тощих парней и девушек. Их-то и выслеживал притаившийся охотник. Все мысли Рехи отключились, он обратился в зрение и слух, словно в него вселился дух ящера. Он слышал, как бьются на шеях пульсирующие жилки, и от этого неуловимого колебания сладостно вздрагивал в предвкушении добычи.

Боль не чувствовалась, когда согнутые ноги напружинились, а руки приготовились схватить жертву. Рехи практически бесшумно спустился чуть ниже, приникая к краю скал. Он балансировал на крошащейся породе, надеясь, что люди не услышат падающих из-под ног камешков. Впрочем, их отвлекла иная забота: один из громил отряда все-таки застрял посередине ущелья и натужно охал, стремясь протиснуться, стесывая кожу до мяса. Ему пытался помочь весь остальной отряд.

– Зачем только тебя взяли! – восклицали на разные голоса люди. Они не слишком-то переживали за ближнего, скорее тревожились, как им самим теперь выбираться.

Рехи рассматривал веселящую его сумятицу. Приблизившись вплотную к краю, он оценивал, кто идет последним в отряде. Им оказался не слишком мощный на вид парень. Рехи прикинул, что с легкостью затащит его наверх. Одновременно с мыслью последовало и действие: руки вцепились в плечи жертвы и немедленно зажали парню рот, чтобы тот не поднял тревогу. Стремительно уносящиеся мгновения – ничтожно мало, а на охоте они решали все. И Рехи успел.

Он кинулся вверх по карнизу, впиваясь жертве в шею, тем самым обездвиживая ее на время. Может, зубы эльфов тоже содержали парализующий яд, если многие жертвы теряли способности пошевелиться? Возможно. Но это никогда не интересовало его, уж точно не в момент охоты.

Рехи пировал на каменной террасе, куда ни за что не добрались бы люди. После первого глотка от восторга закружилась голова, после второго – тело благодарно отозвалось восполнием сил. И все-таки чего-то не хватало, чего-то неуловимого. С несвоевременным сожалением вспоминались совместные охоты. Зачем? От умерших остались только имена. Все, что было раньше, ветром унесло. Голод скорби, голод мести. Остался только кровавый пир посреди пустыни. Клыки врезались в плоть, размыкали артерии, вырывали сухожилия, словно кровопийца разучился находить вожделенную жилу.

Человек хрипел, но уже не вырывался, лишь с губ его слетал неразборчивый свист. Кого просил о помощи? Ведь уже попался, а хищник никогда не отпускает добычу. Но человеческий воин попытался из последних сил лягнуть эльфа, тогда Рехи выхватил оружие и полоснул под коленями жертвы, твердой рукой без колебаний перерезая поджилки. Никакой пощады, никаких чудес спасения, никаких идеалов и целей – в этой круговерти текло время коротких жизней.

Теперь хотелось чего-то большего, не просто насытиться: мучило непонятное желание схватить и растерзать, но не человека, а снесший деревню ураган, перерубить и искромсать тугие воронки смерчей, растоптать ветер. Попался же только неудачливый людской охотник, который трепыхался, словно лохмотья в бурю, дергаясь из стороны в сторону на подгибающихся ногах. Но клыки держали края рваной раны, язык слизывал багряные капли, и Рехи с торопливым наслаждением впитывал их, размазывал по лицу.

По мере утоления голода становилось легче, однако воронка на месте сердца по-прежнему зияла пустотой. Рехи никогда никого не любил – терпел, жил рядом, но не привязывался. А теперь почему-то мстил. Кому?

Вскоре он отбросил труп охотника, выпитый, напоминавший полый кожаный бурдюк. «Пей до дна, до дна пей, сердцу будет веселей», – вспоминалась местная песенка их удалой стаи, пока Рехи с победоносной медлительностью стирал кровь, смахивая остатки волокон и выплевывая застрявшие между зубов кусочки кожи. Ему не нравился запах прогорклого пота немытого тела, но вкус свежей молодой крови заглушал все прочие запахи и ощущения. Лишь бы не слышать в голове вой голосов истребленных соплеменников. Слишком отчетливо вырисовывался образ каждого, хотя Рехи и не ценил их раньше, лишь искал выгоду в совместных набегах.

«Пей… веселей… кому веселей?» – думал он, переступая через тело.

Теперь привычно клонило в сон, в сытую апатию впадающего в оцепенение ящера. Впрочем, с террасы открывался слишком хороший вид на одинокий алый огонек Разрушенной Цитадели. Рехи скинул с себя леность: он знал, что обязан идти, не по приказу, а от своей неискоренимой злости на все это мироздание.

Когда он осторожно спускался на другую сторону долины, надеясь обойти поселение по широкой дуге, среди скал мелькнула невыносимо знакомая тень, сверкнув на мгновение белесой копной спутанных волос.

– Лойэ?! – шепотом позвал Рехи, однако ветер украл его голос.

Поединок

Над пустошью разносился монотонный гул. Он появился из темноты, как и все, что рождалось в этом мире. Ветер перебирал размеренные удары, которые ошибочно принимались сначала за скрежет вихря меж скалистых холмов. Потом заостренные эльфийские уши нервно вздрогнули, различая незнакомые или же забытые интонации.

«Как бы не ящеры… Хотя нет, они так не умеют. Воющих ящеров я не встречал. Или это не вой? Ни на что не похоже. Бом-бом… Бом… Что это? Приближается», – подумал Рехи. Впрочем, не особо интересовало то, что его не касалось. Главное, чтобы не несло опасности, а все остальное, незнакомое и непонятное, пусть себе существует, желательно где-нибудь подальше. В странствиях кочевников он всякого навидался, но большинство картин не имели названия, поэтому так и оставались отголосками неведомого прошлого. Слишком много слов и определений растворил голодный пепел. Он же прирастал плотной маской к обветренному лицу. Покрытое запекшейся кровью – собственной, убитого ящера и недавней жертвы, – оно застыло равнодушной личиной. Отражать на нем еще какие-то эмоции Рехи считал лишней тратой сил. Слишком долгий путь, надо все беречь – и силы, и мысли, и эмоции.

Он не считал, сколько прошел. В любом случае Разрушенная Цитадель все не приближалась, просто мерцала красным свечением. И Рехи шел вперед, стиснув зубы, напрягая органы чувств, чтобы не наткнуться на случайные отряды людей, но больше его ничего не интересовало. Остался только путь ради пути.

Равнина Черного Песка сменилась второй, точной такой же. Раньше эльфы не углублялись в исследования пустоши за холмами. Теперь оказалось, что там тоже привычный унылый пейзаж. А еще какие-то дурачки говорили, будто за горами лежит цветущая земля. Зачем вообще кровопийцам те самые мифические цветы? Рехи никогда не мечтал о лучшем мире, не пытался строить его. Уж если дан тот, в котором родился, то о чужом прошлом нет смысла сожалеть.

– Спа-спасите… Спасите! – разрезал тишину отчетливый стон. Рехи напряг слух и потянулся к рукояти меча. Мольбы о помощи не трогали его, а вот ловушек он опасался.

Знавал он мелкие отряды бандитов, которые промышляли с помощью фальшивых россказней о своем горе. И ведь попадались же им наивные добряки, которые велись на стоны измазанных не своей кровью людей. Рехи помнил, как на его глазах отряд каннибалов уволок в зловонные пещеры двух отчаянных странников, пришедших на жалостливый зов. Жертвы до этого болтали о Последнем Бастионе, говорили, что надо жить «по-людски», «по заветам предков». Вот и стали чьим-то ужином по заветам нового времени. И кого спасла внезапная доброта?

«Но этот точно не притворяется. Не повезло наткнуться на ящера. А ведь со мной могло случиться такое же, – вскоре уверенно провозгласил Рехи, когда подобрался к едва уловимому источнику шума.

По песку полз человек… Или то, что от него осталось. Левая рука валялась в отдалении, за обрубком тянулся яркий кровавый след. А рядом ошметками месива из мышц и костей волочились обглоданные ноги, на которые наматывались беспорядочным розовато-бурым клубком выдранные кишки. Рептилия явно вгрызлась в живот и выудила лакомые куски, пожирая заживо.

Порванные трубки потрохов истекали кровью, наполнялись шершавым песком, неестественно разбухали отечностью, которая уже придавала им лиловый оттенок. Распоротое тело трепыхалось, подгребало песок уцелевшей правой рукой и вот так ползло куда-то вперед в поисках помощи. Синюшные губы беспрестанно шевелились, а перехваченное обручем боли горло издавало то шепот, то вой.

«Доесть его, что ли» – подумал Рехи, рассматривая бессмысленные корчи. Чужие страдания не отзывались болью собственных ран.

Он поглядывал по сторонам в поисках ушедшего вперед отряда или засады. Но до ушей лишь навязчиво доносилось отдаленное «бом-бом-бом», как будто отсчитывалось время, отведенное не то умирающему, не то остаткам мира.

«Чтоб этих ящеров к ящерам трехногим! – запутав сам себя, мысленно выругался Рехи, топая ногами. – Доесть! Ага! И самому помереть. Кровушка-то отравлена».

Он остался без обеда, а уже третью смену красных сумерек никто не попадался. Поэтому тело снова пробирал озноб, неприятно покалывало кончики пальцев.

– Спасите… Спасите… Спасите, – исступленно повторял умирающий, вторя ритмичному гулу. Из-за яда глаза его заволокло зеленоватой пленкой, он слепо поворачивал голову и бился в последних судорогах.