«Умерла я уже? Вен Аур, как жаль, что мы больше не встретимся», – печалилась она, рассматривая свои прозрачные руки. Но только желала вырваться из плена чужой большой избы, так сразу ударялась о шершавые доски. Что-то не так! Не так! Призраки умеют проходить сквозь стены, призракам не страшен Хаос и Разрушающие, и худые люди их не удержат, и мирские печали не поймают. А она только билась и царапалась зверьком в ловушке. Ей чудился то колодец, то погреб, то жаркое пламя печи, будто закрыли ее внутри, зажгли дрова и захлопнули заслонку. Ее сжигали заживо! Она глухо замычала, давясь не то воздухом, не то дымом, а крик застрял в горле, как гадкий клубок шерсти.

– Ой, как мечется, – доносился чей-то гудящий голос.

Чьи-то сморщенные руки переворачивали на спину, заставляя распахнуть глаза. Под спину подкладывали подушки, и тогда удавалось вздохнуть.

– Ну что, живая? – говорил кто-то с любопытством, без сочувствия.

– Да живая, живая. Дышит вон и дергается, – сварливо отзывался кто-то.

– Ох, и что теперь Игору сказать-то?

– Ничего не говорить! Вы́ходить ее надо! За знахаркой иди, а я мёд пока разведу с брусникой.

Потом к губам подносили питье, заставляли глотать, но получалось с трудом, Котя выла и плакала, не осознавая, что от нее просят. Она не задумывалась, где находится, на нее надвигалось нечто ужасное из-за завесы Хаоса, нечто тянуло костлявые руки. Бледное лицо с черными провалами глаз – это смерть, ее смерть! Котя бежала и снова билась, снова чьи-то руки укладывали ее, обтирали лицо, снимали одежду, оставляли только в рубахе. Больно царапнули золотые браслеты, которые словно бы вросли в руку.

– А ей повезло, не успели лиходеи свое черное дело совершить, – говорил первый неуверенный голос.

– Да, чистая еще. Ничего, прогоним мы от тебя лихоманку.

«Я не дома… И это не мама», – с сожалением понимала Котя. Помнится, она сильно заболела только после побега отца, все плакала, сердилась, а потом однажды сбежала в лес. Ее, упрямую и озлобленную, нашли только через два дня. Случилось это осенью, она вымокла и продрогла. Так и слегла, еле отбили из жадных лап смерти, но с тех-то пор Котя поняла, что жизнь лучше прикосновений этого ледяного небытия. И теперь сражалась с ним всеми силами, всей душой. Потому что, если жив, еще возможно что-то исправить. А в смерти уже ничего – только лежать в гробу-колоде под всхлипы и причитания.

«Листопадная, листопадная… Лети-лети, листочек! Лети на самый край света!» – все заливался страшный голос Вхаро. Он скакал смутной тенью, он тянул лапищи, которые обращались в щупальца. Но на чудовище из мрака вылетал ослепительный зверь с серебристой шерстью, вгрызался в черный студень тьмы, отгонял его рыком.

«Вен… Вен Аур… Не дай мне пропасть», – твердила Котя и цеплялась за этот образ, как утопающий за соломинку. Она хотела еще раз увидеть его, она верила, что он не предал, просто у них не осталось выбора тогда в чаще.

«Как же я устала! Я просто немножко отдохну, немножко», – нестройно говорила себе Котя, когда вновь к ее губам придвигался переслащенный отвар, напоённый ароматами летних трав.

Она засыпала и уже не отбивалась от видений, больше не тянули к ней лапы Разрушающие. А потом снова приходили страшные образы, чудилось, будто окунают в сугроб с головой, затем снова кидают в печь. И так по кругу. Она скребла бревна, стесывая ногти, потом затихала, когда снова ее переворачивали на подушках.

– Очнулась. Вроде бы, – неуверенно промямлил кто-то, обтирая лицо влажной тряпицей.

Котя слабо застонала и приоткрыла глаза – потолок, над головой оказался потолок. Только не привычный, низкий и серый, а высокий. С него свешивались охапки высушенных душистых трав.

– Почитай, две недели без памяти лежала. Ох, суровая зима выдалась, холодная, – снова послышался скрипучий сварливый голос.

«Это и есть терем тот, о котором твердили наемники?» – подумала Котя, постепенно приходя в себя. По вискам струйками сочился пот, но вместе с ним в теле как будто появлялась легкость, а в мыслях – ясность. Частичками восстанавливалась картина случившегося, но две недели стерлись без следа, их украла хворь. Время пожрали Разрушающие, о которых говорил призрак. А взаправду ли все было или мороком – не узнать.

Теперь же вокруг постели сновали две суетливые тени, двигались по горнице, то проверяли печь, то поправляли травы. Тусклая лучина отбрасывала длинные блики, оставляя лица в густом полумраке.

Сперва показалось, что Хаос все-таки забрал из мира живых. Потом один из силуэтов приблизился, оказавшись немолодой высокой женщиной, худой и жилистой, словно лошадь. Впечатление дополняло вытянутое лицо с длинным носом. Высушенную обветренную кожу густо покрывали морщины, расползались от глаз, теснились у истончившихся губ. Из-под красного убора выглядывали седые прядки. Женщина была много старше матери Коти и даже старше первой жены отчима. При этом она не растеряла живости, тут же бойко подскочила и начала разговор:

– О, очнулась! Здоровьица, девица! Давай знакомиться, горе ты наше новое. Я – Ауда, старшая жена Игора. А это у нас… да подойди ж ты! – Она махнула второй тени. – Это у нас Вея, младшая жена. Может, и средней станет скоро. Но если ты сына родишь Игору, будешь ты средней. Но я-то старшей останусь. – Она принялась без устали трещать, самодовольно вскидывая голову: – Мы с ним как? Две жизни – одна судьба. Хотя какие жизни, такая и судьба.

Вея подошла неуверенным шагами. Она разительно отличалась от старшей жены: полноватая, с круглым лицом и вечно опущенными бесцветными глазами. Она выглядела подавленно, но держалась спокойно. По возрасту она, наверное, оказалась ровесницей матери. Ох, мать, мама, матушка! К кому отдала? Кому проиграл отчим? Впрочем, Ауда и Вея дурного пока не делали.

– Кто же тебя так? – спросила неуверенно Вея, будто еще не догадываясь.

– Лихие люди, – выдохнула Котя. Голос застревал в горле хрипом, снова приходил кашель.

– Пей-пей, – с участием сказала Вея, поднося к растрескавшимся губам плошку с ароматным питьем.

Котя вспомнила вкус, этим отваром отпаивали две недели, далекие и страшные. Теперь же борьба за свою жизнь лишь продолжалась, уже не с хворью сражаться приходилось. Кто-то ее врачевал, утешал раны, полученные в лесу, лечил кашель. Но для чего? Для чего вокруг нее суетились две жены? Котя почувствовала себя поросенком или курочкой на убой, ведь с ними тоже обращались почти ласково, перед тем как умертвить.

– Очнулась она! Можешь посмотреть! – крикнула кому-то Ауда, выглядывая из двери просторной горницы.

Ее темно-зеленый сарафан висел как на палке и развевался, словно на соломенном чучеле. Таких еще жгли по весне во славу Барьера.

– Да на что тут смотреть, старая? – послышался скрипучий недовольный голос, но, кажется, его обладатель не злился по-настоящему, больше подшучивал над своей старшей женой.

«Игор», – обреченно поняла Котя, замирая на своем ложе и невольно натягивая одеяло из ткани и шкуры под самый подбородок.

Вскоре в горницу быстро вошел мужчина в красном кафтане и сафьяновых сапогах. Нет, не мужчина – старик. Такой же, как первая жена, будто не муж ее, а брат-близнец – тощий, длинный, с лошадиным лицом. Обветренную кожу вспаханного морщинами и небольшими шрамами лица на щеках покрывала редкая седая бороденка; спину согнули годы, плечи опустились. Но ярко горели мутноватые серые глаза, они метались, как у коршуна, точно быстрые стрелы. Игор улыбнулся, и оправдалось его прозвище Щелезубый – между желтыми передними зубами и правда чернела щель, через которую он постоянно присвистывал и прицокивал.

– Ну вот! – недовольно отозвался он, ударяя себя по коленям. – Я ждал брачного ложа, а она только хворь нам принесла. Какой же это возврат долга?

– Но ехала она с твоими людьми, – тут же решительно осадила его Ауда. – Твои же хваленые наемники из Аларгата охраняли! Не уберегли, видать. Чудом жива осталась да непопорченная.

– Это мы еще узнаем, – поморщился Игор, свистнув через щель. – Скоро узнаем. Вы-то, две старухи, ни на что не годитесь. А я еще сыновей прижить хочу.

Он довольно подбоченился, вскидывая голову и отбрасывая со лба завидно густые седые космы. Возраст его определить не удалось, зато весь его образ сопровождала тень плутовства и лихих дел. Он не пытался прикинуться благородным князем или торговым гостем, а в дорогом кафтане щеголял точно в насмешку над честными людьми.

– Ну, что тут смотреть? Ладно, врачуйте дальше ее. Как поправится, пир и устроим. Заодно гостей побольше соберется, – махнул он рукой и у порога спросил: – Как ее зовут-то?

– Да, как тебя звать-то? – обратилась Ауда, повторяя верной тенью каждое слово.

– Да-да, как зовут? Ты-то нам не сказала, – второй тенью добавила Вея.

– Ко… – Горло сдавил кашель, Котя набрала побольше воздуха и просипела: – Юлкотена.

– Родичи из-за Круглого Моря были, стало быть, – кивнул Игор, сощурившись. – Ага… Ладно, Тенка, говорят, южная кровь сильная. На тебе и проверим!

Ее все-таки обозвали Тенкой, но не хотелось, чтобы этот человек трепал ее привычное, знакомое имя. Котя – почти как кошка. В доме отчима ее будто и сравнивали с неразумными тварями, а теперь ей нравилось свое имя: оно напоминало прозвища созданий Хаоса, роднило чем-то с Вен Ауром. Была бы она кошкой или лучше рысью, так и осталась бы с ним в лесу. И не взяла бы ее под добрым мехом никакая стужа.

Тенка – небрежное обращение, противное, как и весь Игор Щелезубый. Он скрылся за дверью горницы, донеслись его шаги по лестнице. Очевидно, они находились на втором или третьем этаже.

– Как же, приживет он, – со скрытой злобой проскрипела Ауда. – Ох, взял ведь нас тоже молодыми. Сначала меня, потом ее, а теперь старухами обзывает. А мы еще бабы в соку.

Она самодовольно подбоченилась, а Вея прижала руки к груди и забормотала:

– И всё требовал, требовал от нас чего-то. А у самого от дурман-травы детей-то не может быть, небось.

Котя лежала на подушках, вдыхала успокаивающие ароматы. Она обдумывала, что ей теперь делать. Жены не походили на врагов, но и в союзники их принять не получалось. Ауда явно помнила, как по молодости они с Игором понимали друг друга с полуслова. Они до сих пор перекидывались тайными взглядами и шуточками. Понимала-то в чем? В беззаконных делах, не иначе. А Вея выглядела сломленной, опустошенной. Такой предстояло сделаться и Коте, превратиться в Тенку. Тень… И чем это лучше? Разрушающие убивают, от их прикосновений даже создания Хаоса рассыпаются пеплом. Но что делать, когда при жизни обрекают на смерть? Исчезнуть… Котя сдерживала слезы, сжимала зубы. Вновь сковывал бессильный гнев, но оставалось только впиваться зазубренными ногтями в исцарапанное бревно стены.

– Добрые женщины, можно ли мне куда-то уйти? Зачем я ему? – взмолилась Котя без особой надежды.

– Зачем? Ты слышала: будет пробовать в последний раз, – пожала плечами Ауда.

– А вот сбежать даже не думай, – проговорила Вея, шепнув на ухо, когда Ауда отошла к печи. – Он ведь тоже разбойник, а не купец, и напали на тебя не просто так – это лихие люди Однорукого были, у них с нашим муженьком давний спор вышел. – Она возвысила голос. – Но кто-то их подрал, ты говоришь?

– Да. Медведь, – не моргнув, соврала Котя.

– А тебя как не тронул? – заинтересовалась Ауда.

– Да я в снег упала и лежала как мертвая.

– И что же, один медведь всех-всех лиходеев разорвал? С оружием? – недоверчиво нахмурилась старшая жена.

– Да. Но я не знаю. Наверное, лишилась чувств. Я не видела.

Рассказывать про Вен Аура показалось страшным проступком, предательством его доверия. А то еще снарядили бы отряд наемников-охотников, излазили бы леса да гати, нашли бы чудесного зверя и изрубили. Котя ужаснулась своим измышлениям.

– Ох и натерпелась ты страху, – выдохнула Вея.

– Выздоравливай, – воодушевленно хлопнула Котю по руке Ауда. – Нам свадьбу еще готовить.

– А если сбежишь, так на твою деревню набегут люди Игора, разорят родную избу, заберут то, что посчитают уплатой долга, – продолжила Вея.