На протяжении почти тридцати миль, если не дольше, вдоль северного побережья мы любовались этим великолепием, не наблюдая никаких признаков человеческого жилья, за исключением разве что нескольких местных церквей, построенных из травы на полянах у края утеса, но примерно в десяти милях от Хило мы увидели первые сахарные плантации – еще более зеленые, чем вся зелень, попавшаяся раньше. С этим бездумным великолепием природы контрастировали аккуратные белые домики с печными трубами, из которых шел дым. Жилья и плантаций становилось все больше, и местность обретала отчетливый «долинный» характер, напомнив мне в конце концов такие привычные берега Новой Англии. Совсем скоро наша цель, Хило, наконец-то была достигнута.

С того момента, как мы вошли в бухту в форме полумесяца, я увидела, что Хило – настоящий тихоокеанский рай, на который не могут смотреть без зависти недогорода наподобие Гонолулу. Благодаря влажному климату и прекрасной плодородной почве город буквально тонул в зелени. Повсюду произрастали высокие кокосовые пальмы, пандановые и хлебные древа, тысячи других видов растений, которые вместе с вездесущими лианами совершенно скрывали от глаз здания. Здесь шум прибоя был не артиллерийской канонадой, а скорее нежным хором детских голосов, под который весь полог зелени над исполинами-домами и травяными хижинами, казалось, раскачивался в такт напеву матери-природы. Казалось, что наш корабль и все его пассажиры, настрадавшиеся за последние два дня от болезней и насекомых, вдруг перенеслись паломниками в сияющее предместье рая.

Это был волнующий момент, и он мог бы заставить меня поверить в совершенство, если бы в этот миг невозможный мистер Клеменс не чиркнул спичкой о подошву сапога и не отчеканил сухо:

– Эти деревья похожи на стаю кур, в которую попала молния, вы не находите?

– Нет, – ответила я как можно более холодно, все еще пытаясь сохранить в себе то лучезарное сияние величия, коим вход в залив одаривал всякую действительно разумную душу.

– А эти травяные хижины, – продолжал мистер Клеменс, – кажутся лохматыми, словно их каркасы обернули в медвежьи шкуры.

Я не ответила, надеясь, что в молчании он расслышит мое несогласие. Но рыжий невежа, не смутившись, выпустил очередной клуб ядовитого дыма, совершенно заслонив мне обзор.

– Черепов не видно, – добавил он, – а ведь еще недавно старый-недобрый Камехамеха и его послушники приносили на этом берегу пленников в жертву и украшали их головами стены храмов.

Я раскрыла зонтик и отвернулась, не желая больше слушать этот вздор. Не успела я отступить к борту, где собрались мои спутники, как услышала – Клеменс пробормотал будто про себя:

– Какой стыд – цивилизовать эти места! Не на что будет туристам смотреть.

Глава 7

Если взгрустнул, ставь винил под иголку —
И никому не дай сбить тебя с толку:
Просто качайся под ритмы а-хула,
Не огорчайся, танцуй в ритме хула,
Смех и веселье, прекрасный союз —
Вот чем тебя наградит хула-блюз!

Популярный хит 1930-х годов

Над отелем «Мауна-Пеле» цвела ясная алая зорька. Солнечный свет осветил южную оконечность вулкана и тысячи пальмовых ветвей в зеленом рельефе, а легкий ветерок унес шлейф пепла далеко на юг, сливая небо над отелем с безупречным голубым куполом; море было спокойным, прибой лишь слегка плескался о белый песчаный пляж. Байрону Тромбо, впрочем, было на это все плевать.

Японцы прибыли вовремя прошлой ночью – аэропорт открылся ровно настолько, чтобы их самолет сел через час после «Гольфстрима» Тромбо, – и круиз на лимузине, равно как и краткий прием в Мауна-Пеле, прошел по плану. Мистер Хироши Сато и его свита разместились в княжеских апартаментах «Гранд-Хале», комплексе пентхаусов лишь слегка менее роскошном, чем президентские апартаменты самого Тромбо. Все члены группы Сато вскоре отправились на боковую под предлогом «синдрома смены часовых поясов», хотя на самом деле это не было проблемой в путешествиях с востока на запад. Из-за позднего часа курорт казался скорее обыкновенно тихим, нежели подозрительно пустым. Тромбо расставил своих людей из службы безопасности в три ряда вокруг апартаментов японской делегации; когда наступило утро, менеджер Стивен Риделл Картер сообщил, что трое автодилеров из Нью-Джерси так и не были обнаружены, но, по крайней мере, больше никто, похоже, не исчез за ночь.

Байрона Тромбо это не то чтобы обрадовало.

– Огласи распорядок, – потребовал он у Уилла Брайанта. – Первая встреча – завтрак?

– Так точно, – отозвался референт. – Встречаемся на террасе, обмениваемся с Сато любезностями и презентами. Далее следует краткая экскурсия по окрестностям, ну а потом вы с Сато идете играть в гольф, пока делегации согласовывают предварительные цифры.

– Делегации? – Бизнесмен нахмурился над чашкой кофе. Всем было известно, что Байрон Тромбо лично ведет переговоры после стадии подачи заявки. С японцами сей нюанс был обговорен еще несколько недель назад.

– Ваша делегация – это я, – пояснил с улыбкой Брайант. На нем был легкий светло-серый костюм от Перри Эллиса; длинные волосы референта, единственное отступление от делового стиля, были собраны в аккуратные дреды.

– За день-другой нам тут надо все закруглить, – сказал Тромбо, пропуская мимо ушей комментарий Уилла. На нем было то же, что и в любой визит на Мауна-Пеле, – яркая рубаха-гавайка, выцветшие шорты и кроссовки. Он знал, что молодой и прогрессивный Сато тоже будет одет небрежно, в костюм для гольфа, а вот семи-восьми его советникам предстоит попотеть в классических черных тройках. В подобных рандеву небрежность гардероба с ходу заявляла о высочайшем статусе.

Уилл Брайант покачал головой:

– Переговоры предстоят щекотливые…

– Они станут в сто раз щекотливее, если кого-нибудь из япошек за это время грохнут,– заметил Тромбо.– Мы должны закончить дело сегодня или завтра, дать Сато поиграть в гольф и отправить всех обратно, пока чернила на договоре еще не обсохли. Capisce?^[9]

– Si^[10]. – Уилл Брайант перетасовал документы и контракты, сложил их в аккуратную стопку, стопку убрал в папку, папку сунул в портфель из телячьей кожи. – Можно начать турниры?

Байрон Тромбо пренебрежительно хмыкнул и, кивнув, встал.

Элеонору разбудило громкое пение птиц. На мгновение сбитая с толку, она села в постели, потом заметила яркий свет, льющийся сквозь ставни, отражающийся от тысячи пальмовых ветвей, почувствовала бархатный теплый воздух на своей коже, вняла запаху цветов и тихому шелесту прибоя.

– Мауна-Пеле, – прошептала она.

Ей вспомнился крик, прозвучавший за окном среди ночи. Элеонора ничего не смогла разглядеть на улице в темноте, поэтому, когда нечеловеческие вопли возобновились, она огляделась в поисках чего-то тяжелого – но нашла в гардеробе у двери только сложенный пляжный зонт. Перехватив его покрепче, она отперла дверь; крики доносились из кустов на тропе к хале. Элеонора ждала почти целую минуту, прежде чем наконец оттуда вышел павлин, осторожно переставляя лапы – будто шаги причиняли ему боль. Вскрикнув еще раз, он нелепо заковылял по дорожке.

– Добро пожаловать в рай, – пробормотала Элеонора. Она и раньше сталкивалась с павлинами, однажды даже разбила палатку на поле, полном павлинов, в Индии, но их крики неизменно пугали, особенно когда успевали подзабыться. Кроме того, Элеонора никогда не слышала, чтобы эти птицы были активны ночью.

Она встала, приняла душ, наслаждаясь ароматом мыла в форме ракушки, несколько раз провела феном вверх-вниз по своим коротко стриженным волосам, переоделась в синие шорты, сандалии и белую блузку без рукавов, взяла гостевую брошюру и бесплатную карту курорта с прикроватной тумбочки, бросила их в соломенную сумку вместе с дневником тетушки Киндер – и вышла наружу, в солнечный день.

Аромат сотен различных цветущих растений и мягкий морской бриз произвели на Элеонору такое же впечатление, какое она всегда ощущала, когда была в тропиках, – она начала задаваться вопросом, почему живет и работает в части мира, которую съедают зима и мрак большую часть года. Асфальтовая дорога петляла среди тщательно благоустроенных «джунглей», по обеим ее сторонам сидели на деревянных сваях среди шуршащих пальм разноцветные пернатые птицы. Их не менее экзотические собратья прыгали с ветки на ветку и перелетали с кроны на крону в вышине. Сверяясь по карте, Элеонора шла мимо лагун, дорожек, деревянных мостков, переброшенных через искусственные каналы. Справа в просветах листвы изредка мельком виднелись лавовые поля, простиравшиеся на многие мили, вплоть до шоссе. На северо-востоке по-прежнему виднелась громада Мауна-Лоа, но облако пепла над ней теперь казалось простой акварельно-серой полосой над горизонтом. Слева океан возвещал о своем присутствии всем чувствам, кроме зрения: вздохи и шлепки волн о берег, запах воды и морской растительности, нежное прикосновение морского бриза к ее лбу и обнаженным рукам, слабый привкус соли на губах.

На следующей развилке Элеонора свернула налево на вулканическую тротуарную дорожку, извивавшуюся среди буйства цветов и пальм, и пошла вдоль пустого бассейна к краю пляжа Мауна-Пеле. Белый песок тянулся на полмили до скалистого мыса слева от нее и вдоль длинной песчаной отмели с низкими глыбами лавы справа. По обеим сторонам, у воды, Элеонора заметила несколько более дорогих хале – больших деревянных построек в самоанском стиле, – а за пальмовой рощей вдоль центра пляжа стоял семиэтажный Большой корпус. У входа в бухту гуляли нешуточные волны, разбиваясь о скалы и порождая веера брызг, но на защищенный берег вода накатывала мягко, с ласковым шелестом.

На идеально чистом пляже в форме полумесяца не было никого, кроме двух рабочих, просеивающих песок, ярко одетого бармена в открытой травяной лачуге рядом с бассейном и Корди Штумпф, развалившейся в единственном шезлонге вне досягаемости самых далеко отлетающих капелек морской воды. Элеонора с трудом сдержала улыбку. На ее попутчице был слитный купальник в грибочек, выглядевший так, будто его купили в шестидесятых и лишь сегодня впервые «выгуляли». Мясистые руки и бедра Корди хранили молочно-белый цвет, но круглое лицо уже подрумянилось на утреннем солнце. Темных очков она не носила и прищурилась, когда Элеонора подошла к ней ближе – по песку, все еще не растерявшему до конца ночную прохладу, позволяющему ходить босиком.

– Доброе утро, – с улыбкой поприветствовала Корди Элеонора, а затем посмотрела туда, где сходились спокойная лагуна и массивные буруны. – Прекрасный день, не так ли?

Дама фыркнула и прикрыла глаза.

– Можете себе представить, что здесь не подают завтрак до половины седьмого? Как получить максимальную отдачу от дневного отпуска, если ничего не ешь до полседьмого утра?

– М-м-м, – дипломатично протянула Элеонора в ответ. Семь еще не пробило, когда она начала свою прогулку. Элеонора вставала рано, когда расписание колледжа ей на то указывало, но по природе своей жаворонком не являлась; живя по своим внутренним часам, она работала и читала до двух-трех ночи, а спала до девяти. – И где вы в итоге завтракали?

Корди махнула рукой в сторону Гранд-Хале:

– У них есть ресторанчик под открытым небом. Дела таковы, – она прищурилась, – что эти богачи или подолгу дрыхнут, или у них здесь не так уж и много народу живет.

Элеонора кивнула. Солнце и шепот волн переполняли благостной истомой, и трудно было поверить в то, что здесь творятся какие-то темные дела. Бессознательно она подтянула лямку своей соломенной сумки повыше на плечо и почувствовала боком переплет дневника тетушки Киндер.

– Думаю, я тоже сейчас пойду и возьму что-нибудь поесть. Может, увидимся позже.

– Ага, – откликнулась Корди, разглядывая лагуну.

Элеонора уже миновала бар, занимавший травяную хижину, – вывеска сообщала, что называется местечко «На мели», – когда Корди крикнула ей вслед:

– Эй, а ночью ничего странного не было слышно?

Элеонора улыбнулась. Конечно, Корди Штумпф никогда не слышала крика павлина. Она коротко объяснила ситуацию с причудами павлинов, и Корди на это снисходительно усмехнулась: