Несмотря на множество забот, он все же не остался равнодушным к великолепному зрелищу и на мгновение представил, будто вновь сидит перед камином в большом зале Винтер-Хелмлингов. Тогда, в начале лета (с тех пор, казалось, прошла целая вечность), дела совета устроителей празднества привели его из Баумельбурга в Запрутье. На обратном пути он повернул на юг и заехал в Фишбург, что было для него делом чести, поскольку семейное древо Хелмлингов, как для простоты называли этот уважаемый клан квенделей, уходило корнями в прошлое даже глубже, чем разветвленная родословная Краппов. Звентибольд был польщен тем, что Левин Хелмлинг, нынешний хозяин замка, лично пригласил его не только поужинать в кругу семьи, но и остаться на ночь. Однако после пережитых недавно страхов Биттерлинг с тревогой ощутил безразличие к былым значительным эпизодам своей жизни и виновато подумал, что этак он, пожалуй, совсем расклеится.

– Господа из замка и одна дама, – уточнил мельник, и Карлман устремил зоркий взгляд на стройную фигуру, сидевшую на скамье у заднего борта кареты и закутанную в бледно-зеленый плащ.

Длинные волосы того же серебряного оттенка, что и рыба с луной на гербе, развевались за плечами, словно еще один маленький семейный штандарт. Девушка казалась Карлману почти такой же нереальной, как большой черный конь, и, доведись ему встретить гостью вдали от деревень, на берегу реки или тихого лесного озера, он ни на мгновение не усомнился бы: ее истинная стихия – вода. Внезапно Карлман вспомнил о каменной «прачке» – загадочном валуне перед домом Бульриха.

– Как бы то ни было, она ни на кого не похожа, – пробормотал он, стараясь казаться беспечным. – Интересно, она вообще молодая, с такими-то серебристыми волосами?

– Если мерить годами, она ненамного старше тебя. Это Гризельда, единственная и младшая сестра четырех братьев, зимняя королева Хелмлингов на последних двух маскарадах, – горько произнес Биттерлинг. В его голосе прозвучали загадочные нотки, сделавшие бы честь самому Пфифферу. – Разве вы не видели ее в Баумельбурге, с короной из покрытых инеем ветвей и в маске, похожей на пелену тумана? Вот уже два года она возглавляет шествие своего клана, и, должен сказать, елки-поганки, придает поистине величественный облик всему семейству Винтер-Хелмлингов. Поговаривают, что они ведут свое начало от подземного народца и в глубоких подвалах Фишбурга сохранились входы в туннели, по которым когда-то ходили их далекие предки.

– Нет, я вижу ее впервые, – ответил Карлман. – После смерти отца мама два года не ездила на карнавал, и мне трудно поверить, что в сложившихся обстоятельствах мы увидим шествие еще раз.

Вздохнув с сожалением, юноша не сводил взгляда с запряженной четверкой кареты, которая остановилась прямо перед парадной дверью трактира под громкое фырканье придержанных пони. Из дверей высыпали готовые помочь слуги и некоторые из любопытных гостей, поскольку прибытие важных персон не осталось незамеченным.

– О, смотрите, вот и Гортензия, – заметил Карлман и попытался увернуться от пони Звентибольда.

Гортензия же явно ожидала не тех, кто приехал в карете с гербом. Она лишь мимолетно и с некоторой рассеянностью поприветствовала их, едва не столкнувшись на пороге с одним из братьев Хелмлингов, который как раз собирался помочь своей хрупкой сестре сойти на землю.

«Наверное, мы все изменились с тех пор, как вошли под сень Сумрачного леса, – подумал Биттерлинг, увидев эту картину. – Даже дама из рода Самтфус-Кремплингов столь озабочена произошедшим, что, кажется, не в настроении приветствовать одно из самых знатных семейств в стране».

Судя по тому, как решительно шагала к ним Гортензия, она по-прежнему оставалась неутомимой и отчасти надменной дамой. Однако случившееся наложило отпечаток на ее черты. Теперь она всегда была начеку, словно опасности могут в любую минуту ворваться в ее размеренную жизнь. Не последнюю роль сыграло здесь и тесное общение со стариком Пфиффером, который в последнее время то и дело предавался мрачным предчувствиям и призывал к осторожности. Если порой Гортензия и пыталась отмахнуться от преувеличений одинокого старика, то даже мимолетного взгляда на Бульриха или Бедду было достаточно, чтобы снова прислушаться к Одилию.

Переживания страшной ночи то и дело возвращались к ней с беспощадной силой. Путешествие в Сумрачный лес, зловещий туман, за которым скрывался чуждый мир, волки, побег из подземелья, мрачный склеп с могилами и, наконец, странное возвращение Бульриха, скорее мертвого, чем живого, – эти события занимали все ее мысли. Ничуть не меньше мучили ее размышления о том, что она услышала от друзей, оставшихся дома, хоть и не испытала того сама. Неизвестное чудовище, ходячий мертвец, или кем бы ни было это существо, неумолимо набросившееся на Бедду сквозь туман, ступило на землю дорогого Гортензии сада, разрушив его священный дух, пусть и на время, хотя в доме и в саду почти все осталось без изменений.

Вот именно, что почти: место, где случилось ужасное нападение, прежде бывшее самым невинным уголком, какой только можно вообразить, – ее любимая розовая беседка – пострадало, как и несчастная Бедда. Две великолепные вьющиеся розы, гордость и радость любого садовника, теперь свисали печальными серо-коричневыми усиками, словно побитые лютым морозом в разгар роскошного позднего цветения. Нечто подобное, видимо, произошло и с цветами, посаженными еще бабушкой Гортензии, и потому некогда любимое место на зеленой лужайке казалось зловещим склепом. Внучке не хотелось туда смотреть, а тем более заходить внутрь беседки. Счесть погибшие розы знаком надвигающейся гибели – это в духе простоватых квенделей, на которых клан Самтфус-Кремплингов всегда смотрел немного свысока. И все же Гортензия вынуждена была признать, что на нее навалилось с трудом скрываемое уныние, бороться с которым она не умела. Будучи во власти внутреннего смятения, она давала окружающим ощутить его силу вдвойне.

– Клянусь чем хотите, скажу я вам! Улизнуть без единого слова, воспользовавшись неразберихой, – это более чем возмутительно, дорогой мой Карлман, – бросила она молодому квенделю.

Пони Звентибольда в испуге отступил.

– Ну-ну, ничего страшного, – успокаивающе произнес Биттерлинг, похоже, обращаясь не только к Фридо.

– Елки-поганки, Звентибольд Биттерлинг, тебе я еще не то выскажу! Мы ждали тебя вчера вечером. И что же? Один не приехал, другой просто удрал, не сказав ни слова! И это перед самым собранием, да еще и при больных родственниках. Дела семейные, понимаешь ли, нельзя навешивать на чужих!

– Мне велено было сообщить на мельницу, что собрание назначено на сегодняшний вечер. – Карлман благоразумно избежал упоминания имени Одилия.

– Если ты не нанялся тайком в трактир, то отправить тебя так далеко, да еще и одного, без напарника, мог только один хитрец, – не унималась Гортензия. – Радуйся, что твоя бедная матушка проспала до полудня, а потом ее навестили сестры Штаублинг из Болиголовья, что и в лучшие дни бывает утомительно. Конечно, она спрашивала о тебе. Я сказала, что постоянно прибывают новые гости и ты вряд ли сможешь спокойно усидеть дома. Доля правды в моих словах была, но я не стану больше обманывать дорогую Бедду, если можно справиться как-то иначе. Да, мой дорогой, отныне ты будешь делать только то, на что получишь разрешение от матушки или от меня!

– Она беспокоилась? – удрученно спросил Карлман.

Хорошее настроение, с которым он вскоре после восхода солнца вышел на луг из-под раскидистой липы, мгновенно испарилось. Теперь он казался себе грубым и беспечным, когда шагал по росистой траве, полный предвкушения волнующих откровений, под пение птиц. Внезапная болезнь всегда исполненной сил матери тяготила его, как мрачная тень, и Карлман желал только одного – чтобы она наконец поправилась. Но иногда, устав от бесконечного ожидания, он невольно стряхивал с себя эту тень, как щенок стряхивает воду с шерсти после купания в мутном ручье.

Тень беспокойства, омрачившая черты молодого квенделя, не укрылась от Гортензии.

– А теперь быстро домой, к матери, – сказала она куда мягче. – И не вздумай рассказывать ей об утренней прогулке в ошеломляющих подробностях. Она не обрадуется твоей вылазке, уж поверь.

Карлман торопливо кивнул и поспешно взбежал по ступенькам к широко распахнутой двери трактира.

Со стола у входа большой фонарь из цветного стекла приветливо согревал бледные сумерки. Владельцы заведения, Лорхель и Ламелла Зайтлинги, были заняты приемом именитых гостей, а во дворе тем временем все нарастала суета: кареты и коляски прибывали одна за другой.

– Смотрите, кто едет, Риттерлинги из Оррипарка! – воскликнула Гортензия, обращаясь к Биттерлингу и мельнику, стараясь заглушить нарастающий скрип колес и стук копыт множества пони. – Должно быть, их обогнали Хелмлинги, что неудивительно с такими быстрыми пони! А за ними следом на холм поднимается половина жителей Зеленого Лога. Вовремя, как всегда, если речь о светском приеме, – насмешливо добавила она и вдруг устало сказала: – Уилфрид, Звентибольд, давайте не будем здесь стоять. Я провожу вас в вашу комнату в дальнем уголке, подальше от шума и суеты. Рядышком мы устроили и Бульриха с Беддой. Старик Пфиффер уже ждет. Здесь скоро воцарится гул, как в пчелином улье, а пыль, поднятая путешественниками, в сумерках повиснет туманом. Клянусь Сумрачным лесом, я так устала от тумана. За добрых две недели мы не видели и проблеска голубого неба. С той страшной ночи все затянуто тучами.

Гортензия вздохнула и обратилась к одному из стоявших у входа слуг, который вместе с двумя другими ждал удобного случая, чтобы увести опустевшие кареты и коляски с переднего двора в конюшню:

– Энно, будь добр, присмотри заодно и за пони господина Биттерлинга.

Оставив позади бурлящий суетой двор, Гортензия, Уилфрид и Звентибольд вошли в просторный зал трактира «Старая липа». Здесь тоже кишмя кишели гости, приветствуя друг друга, а хозяева трактира подгоняли слуг, чтобы угодить всем. Те, кто приехал в Воронью деревню из более отдаленных уголков Холмогорья, предпочли подняться в приготовленные для них комнаты, чтобы передохнуть с дороги. Другие, жившие по соседству и встретившие на пороге старых друзей, устремились в главный зал, чтобы пропустить стаканчик-другой в хорошей компании.

Ламелла, хозяйка трактира, украсила столы и подоконники прелестными вазами и кувшинами с осенними букетами, а над каминами и легендарной барной стойкой развесила праздничные гирлянды из плюща и жимолости. Вряд ли случайный гость догадался бы, что предстоящая встреча устроена не только ради удовольствия.

Глава вторая
Страдания Кремплингов

Сна не шлет душе усталой
Долгой ночи тень;
Грезя, полусонный, вялый,
Я брожу весь день^[5].

Генрих Гейне. Книга песен

Пройдя под роскошным резным косяком, Карлман вышел из главного зала в коридор, свернул несколько раз и, наконец, поднялся по лестнице в дальнюю половину трактира, где царила тишина. Это была одна из самых старых построек, возведенная в те времена, когда Линденвирт, четвертый в роду Зайтлингов, впервые расширил главное здание трактира. В пристройке разместили четыре просторных комнаты, которые и сегодня предлагали гостям, ценящим уединение. Если верить одной из бесчисленных легенд, эти комнаты, прозванные «зелеными западными покоями», изначально предназначались для представителей Великого народа, когда люди не только проезжали через Холмогорье, но и нередко останавливались передохнуть.