Приска кивнула и указала на сверток, который принесла для Бедды. Вид у дамы Эрдштерн был растерянный и не особенно счастливый – похоже, ее мучила какая-то мысль.

– Мне пора возвращаться к Килиану и остальным, – нерешительно начала Приска. – Елки-поганки, поверьте, не все в Звездчатке приняли за истину злые сплетни, даже если никто и не сказал слова против, а это, к сожалению, тоже правда – такие уж мы есть. Фенделя Эйхаза и так все сторонились, а теперь, похоже, шарахаются и от Кремплингов, словно отшельник передал им это проклятие. Я ведь так ждала этого собрания, но теперь мне страшно – тени, нависшие над нашей деревней, напомнили о себе.

С этими словами Приска вышла, оставив после себя мертвую тишину.

– Боюсь, дальше будет только хуже, дорогие мои добрые квендели, – печально произнес старик Пфиффер, словно разговаривая сам с собой. Он перевел взгляд с Бедды на Карлмана, который так и стоял у большой кровати. – Дай матери отдохнуть, время еще есть.

Бедда слабо улыбнулась, но бледность, разлившаяся по ее лицу, недвусмысленно сообщала об усталости. Она через силу погрозила пальцем.

– Вы уж разбудите меня вовремя, если я не проснусь сама, и, пожалуйста, попросите Гортензию зайти – она поможет мне собраться. Не хочу предстать перед большим собранием замарашкой, хоть мне и кажется, что вы бы не стали возражать, мой дорогой Одилий.

Не дожидаясь, что скажет в ответ старик Пфиффер, она обессиленно опустилась на подушки и закрыла глаза. О сыне, стоявшем рядом, она, казалось, забыла.

Карлман осторожно сжал руку матери и понял, что она заснула. В последнее время Бедда часто проваливалась в сон, будто падая в обморок, – таким внезапным и глубоким он казался, и это пугало. Карлман тихонько отступил от кровати.

– Я загляну к Бульриху, – объявил он, стараясь говорить уверенно, чтобы Одилий не заметил его тревоги.

– Конечно, мой мальчик, – сочувственно согласился тот, поскольку от его внимания не ускользнуло печальное выражение лица молодого квенделя. – Позволь мне тебя предупредить: я недавно навещал твоего дядю. Бедолага он, и не поймешь, спит или бодрствует сегодня. В любом случае ты его не потревожишь. Однако, если ему не станет лучше, сегодня нам придется обойтись без него.

Ответа Одилий не услышал. Племянник Бульриха не стал дожидаться окончания пространной речи, и дверь с тихим щелчком захлопнулась.

Глава третья
Глаза во тьме

Прежде чем в дом
войдешь, все входы
ты осмотри,
ты огляди, —
ибо как знать,
в этом жилище
недругов нет ли^[6].

Старшая Эдда. Речи Высокого

Высоко над темным коньком крыши в предрассветной тишине раздался шорох, хотя дыхания ветерка почти не доносилось. На верхушке могучей липы что-то зашевелилось и затрепетало. Мелкие ветки, ломаясь, полетели вниз, царапая ствол. Дерево закачалось, потому что острые когти не сразу нашли, за что зацепиться в мягких ветвях кроны. Затем буря (если это действительно была буря) утихла, и под пасмурным небом, которое не освещали ни луна, ни звезды, все застыло. В воздухе что-то вспыхнуло, и все существа, издавна обитавшие на могучем дереве – между стволом и корой, в дуплах и под сенью густой листвы, – все эти невинные крошечные существа безошибочно осознали, что теперь там, наверху, сидит некто, возвышающийся надо всеми, как владыка ночи. Черноперый, когтистый, рогатый.

Птицы, летучие мыши, жуки, мотыльки и червяки прежде с ним не встречались, но все же поняли, кто вернулся. Липа дрожала от верхушки до корней, скрытых глубоко в земле. Но в ярко освещенном доме, стоявшем в тени старого дерева, никто ничего не заметил. Его обитатели не уловили ни малейшего намека на происходящее.

Из полуоткрытого окна доносились смех и звон бокалов.

– Груздь и сморчок, пей – и молчок! – громко нараспев проговорил восторженный голос, владелец которого уже явно не один раз осушил кубок с лавровой настойкой.

– Ох, чертополох, папоротник и мох! – подхватил другой, и снова раздался смех, который звучал, пока окно не закрыли, отгородившись от тьмы и тишины, и не поставили на подоконник фонарь.

В его мирном сиянии, чуть разгонявшем предрассветные сумерки, никто из гостей не увидел, как с самой верхушки дерева черным полотном спустилась тень, легла на землю, раскинув крылья, и растаяла в темноте, окутавшей могучий ствол. Липа снова вздрогнула, точно с ее древнего древесного сердца упал камень, а все крошечные огоньки сбросили оцепенение и как ни в чем не бывало полетели дальше.

По песку во дворе перед домом прохрустели робкие шаги. Неизвестная фигура скользнула вдоль стены, на мгновение заслонив падавший из окна свет фонаря. Вскоре послышался щелчок – открылись ворота сарая, которым редко пользовались. Створка бесшумно закрылась. И воцарилась тишина.

Карлман пронесся по коридору. Комната Бульриха располагалась напротив спальни его матери. Он осторожно приоткрыл дверь и неслышно прокрался внутрь. Эта комната была еще больше, чем та, в которой жила Бедда, и поначалу молодой квендель с трудом различал обстановку, потому что окна были задернуты тяжелыми шторами. Было очень тихо, в камине, в левом углу, тлели дрова. Карлман с удивлением подумал, что огню следовало бы гореть жарче, ведь Бульрих, как и Бедда, после возвращения постоянно мерз, не открывал окна и искал тепла. Но где же сам дядя?

Кресло у камина пустовало. Должно быть, Бульрих отправился спать. Подчиняясь странному предчувствию, племянник не стал его звать и повернулся направо, где в другом конце комнаты, напротив камина, стояла такая же роскошная кровать, как и та, на которой спала Бедда. За массивными сундуками и шкафами, выстроившимися вдоль стен и едва различимыми в слабом свете скудного огня, царила непроглядная тьма.

Карлман невольно вздрогнул. Вправду ли так холодно, или он дрожит, потому что испугался свинцовой тишины? За эти дни он уже несколько раз заходил к Бульриху, когда никого не было рядом, – неужели сейчас что-то изменилось?

Глаза Карлмана привыкли к полумраку, и он с замиранием сердца направился к кровати Бульриха. Слева в стене открывалась ниша, в которой, как Карлман помнил, перед высоким арочным окном стояло огромное черное кресло. Шторы здесь были задернуты не слишком тщательно, сквозь щель просачивалось немного света, и, медленно ступая, Карл-ман понял, что не один в комнате.

В постели он обнаружил дядю, который, казалось, мирно спал. Пожалуй, вид у него был на удивление спокойный и расслабленный, чего не наблюдалось уже очень давно.

И вдруг Карлман заметил кое-что еще и с трудом удержался от крика.

На кресле в нише вырисовывались очертания темной фигуры, такой высокой, что она явно не могла принадлежать квенделю. Едва различимый в темноте, черный и неподвижный, гость возвышался над спинкой кресла, будто одна из обточенных ветром каменных фигур, украшавших некоторые стены залов в руинах Вороньей твердыни. Карлман отшатнулся, словно ему явилось нечто, проникшее в этот мир Волчьей ночью. Возможно, так и было на самом деле.

В Холмогорье не нашлось бы таких великанов, даже среди сыновей Дикфус-Ролингов, отпрысков клана, обитавшего на уединенной ферме за деревней Квенделин, у подножья Вороньих гор. Незнакомец, замерший во тьме, был гораздо стройнее и крупнее, чем любой из самых рослых квенделей, и Карлман мгновенно вспомнил о зловещих странниках тьмы.

Страх сжал ему горло, и молодой квендель замер, словно прикованный к месту. С тех пор как он вошел в комнату, каждый его шаг, сколь угодно осторожный, наверняка не ускользнул от внимания молчаливого стража, охранявшего Бульриха. Как это чудище умудрилось пробраться сюда, чтоб ему вонючими сморчками подавиться? Незаметно такому великану было не проскользнуть. Однако, несмотря на рост, ему это удалось, и, возможно, не впервые, предположил Карлман. Разве старик Пфиффер не твердит в последнее время, что все границы истончаются? Поганки и мухоморы! Никто и не подозревал, что жестокий обитатель потустороннего мира уже давно среди них и медленно убивает Бульриха!

И не только Бульриха, продолжал размышлять Карлман. А как же его мать? Даже в доме Одилия никто не сидел у постели Бедды день и ночь. Откуда им знать, кто или что тайно входит в ее комнату, не давая старику Пфифферу исцелить больную до конца.

Возможно, в эти самые мгновения несчастный Бульрих так спокойно лежит в постели лишь потому, что наконец обрел покой после одинокой, незаметной агонии. Последняя мысль оказалась тяжелее любых страхов и вывела Карлмана из оцепенения. Вскрикнув, он во мгновение ока оказался рядом с дядей.

– Бульрих, во имя святых трюфелей, что происходит? Что они с тобой сделали? Очнись, дорогой Бульрих!

Карлман в ужасе склонился над неподвижным телом в постели, прислушался – и различил тихое дыхание. Без сомнений, дядя был еще жив и если не впал в глубокий обморок, то, похоже, действительно спал. Более того, лицо его было умиротворенным, как у квенделенка после вечерней кружки молока с чабрецом и медом. На его щеках даже выступил нежный здоровый румянец, впервые за долгое время.

Неужели? Скорее всего, мрачный гость наложил на любопытного картографа какое-то коварное заклятие, которое лишь на первый взгляд казалось благотворным.

От ниши с окном Карлмана отделяла только широкая кровать со спящим на ней Бульрихом. Прежде в нише не было заметно ни единого движения, не раздавалось ни малейшего звука. Однако теперь Карлман почувствовал, что сидящий там гость смотрит на него и навязывает свою волю. Взгляд невидимых глаз побуждал его повернуться к черному силуэту в кресле.

Все его тело сопротивлялось; хотелось закричать, но из горла не вырвалось и хрипа. Карлман медленно, бесконечно медленно выпрямился. Тот, кто пытался подавить его волю, действовал уверенно, неодолимо, и, возможно, разумнее было бы наконец встретиться лицом к лицу с опасностью, которая таилась совсем рядом с самого начала, едва он переступил порог этой комнаты.

А потом произошло нечто неожиданное.

С краю вдруг раздвинулись шторы, и в щель оконной створки проскользнула легкая тень. Совершенно бесшумная, а значит, точно не из плоти и крови – нет, конечно нет, хоть клянись всеми черными ночными птицами! – и мгновенно слилась с окружающим мраком. А потом в кромешной тьме вспыхнули два огня, будто раскаленные угли, и Карлман закричал. Он закричал, потому что эти огни могли светить только на чьем-то лице.

– Помогите! Помогите! Здесь глаза! Глаза во тьме!

Вместе с его криком погас свет, и все, что ранее было освещено, снова стало невидимым. Незнакомец, ужасающе высокий и внушающий трепет, встал, шагнул вправо и решительным рывком отдернул боковую штору, из-за которой вынырнуло красноглазое существо.

В комнату упала полоска тусклого света. Карлман моргнул и отступил на шаг. Сквозь приоткрытое окно он услышал донесшееся издалека ржание – властный зов проникал со двора в дом. Эти звуки издавал не пони – скорее, давешний черный конь звал хозяина, с которым Карлман и столкнулся теперь в темноте лицом к лицу. Сморчки и поганки, а как же иначе! Кому еще могло принадлежать такое чудовищное животное?!

– С тобой ничего не случится. Посмотри на меня.

Голос незнакомца звучал непривычно и решительно, но не особенно сурово.

Карлман дважды сглотнул и с трепетом уставился перед собой, заметив наконец пыльные черные сапоги и, на ладонь выше, подол темного плаща, тоже покрытого дорожной пылью. Молодой квендель нерешительно поднял глаза, помедлил, рассматривая плащ, и, чувствуя себя совсем крохой, запрокинул голову.