Из-под смятого одеяла показалась взъерошенная голова Карлмана. Молодой квендель, прежде прятавшийся от вихря и шума из камина, теперь смущенно оглядывался. Комната была пустой, если не считать их двоих. Он попытался вспомнить, когда же проснулся дядя – должно быть, это случилось незадолго до того, как ворвался ветер. И то, что сейчас, перед вечерним собранием, Бульрих выглядел на удивление свежим, показалось чудом.

– Кажется, я по-настоящему проголодался, чего со мной уже давненько не случалось, – с недоумением проговорил Бульрих. – Раз уж я оказываю старику Пфифферу услугу, посещая важное собрание, то мне, пожалуй, стоит для начала подкрепиться.

Его прервал внезапно донесшийся со двора шум. Судя по всему, явились новые гости, они разговаривали и смеялись, направляясь к главному входу в трактир. Один голос звучал громче остальных, его обладатель отпускал шуточки о том, кто же сидит на дереве в темноте и машет рукой.

Сразу же с нескольких сторон раздалось: «У-у-у!», «А-а-а!», «Ой-ой-ой!». А потом последовал оглушительный хохот и насмешливые возгласы.

– Знаешь, дорогой кузен, твоя шутка – ровесница старой липы, – весело заметил кто-то молодой и дерзкий.

Карлман бросился к открытому окну. Он узнал этот голос после первого же «У-у-у!».

– Эппелин! – во все горло крикнул он и добавил, обернувшись к кровати: – Наконец-то квенделинцы приехали!

– О да, шумят как десяток филинов в палисаднике, – хмыкнул Бульрих.

– Карлман! – крикнул в ответ Эппелин Райцкер, срывая с головы кепи и восторженно им размахивая. – Что ты там делаешь? Наверняка дрыхнешь после обеда, чтобы опять засидеться допоздна. Спускайся немедленно, старая грибная шляпка, или я сам к тебе поднимусь!

– Никуда ты не пойдешь. И с места не сдвинешься, мухомор рыжий! – приказал низкий голос, отчего мгновенно воцарилась тишина. – Всех перебудил, если там кто и спал.

– Это старина Бозо! Он часто ворчит, но по-настоящему сердится редко, – пояснил Карлман с некоторой гордостью за то, что так хорошо знает главу семейства из Квенделина. – У него родственников что овец в стаде, вот время от времени ему и приходится повышать голос.

– И блеют они так же громко, – сказал Бульрих и покорно вздохнул. – Я, конечно, рад, что пришел в себя и мы воссоединились, но все же счастьем голод не утолишь. Однако я вижу, что молодые грибочки быстро растут и нет им дела до трухлявого пенька на мшистом ложе, верно?

– Ой, прости, – искренне раскаялся племянник и бросил последний тоскливый взгляд во двор. Эппелина уже не было, во дворе остались только внушительного вида Бозо и его супруга Валли, столь же величественная. Карлман собрался пойти на кухню, чтобы заказать что-нибудь для Бульриха, но снова отвлекся.

Рядом с Бозо появился незнакомец, возвышавшийся над старым главой клана на целую голову, и это при том, что Бозо считался рослым по меркам квенделей. Неизвестный гость выглядел тощим и очень старым, но ничуть не сутулился, хотя и опирался на посох. У него были длинные седые волосы и такая же длинная борода, какую не носил больше никто в Холмогорье.

– Какой высокий, – пробормотал Бульрих, который к этому времени с трудом поднялся с кровати и подошел к окну.

– И все же он квендель, – отметил племянник, с любопытством разглядывавший примечательного гостя. – Хоть и довольно странный с виду. На любом карнавале он сорвал бы аплодисменты, ему даже наряжаться не обязательно.

– Карлман Шаттенбарт, ты такой же нахал, как твой рыжий приятель, – отчитал его дядя, явно забавляясь. – Перед тобой не кто иной, как почтенный Себастьян Эйхен-Райцкер из Запрутья, смотритель моста над Холодной рекой. Искренне советую тебе с ним поладить, ибо он в состоянии преподать тебе такой урок, какого ты не ожидаешь. Возьмет и наложит заклятие молчания и покоя, как тебе?

Карлман не поверил и решился на последний вопрос:

– Если он Эйхен-Райцкер, выходит, это родственник квенделинцев? Они с Бозо совсем не похожи.

– Родственник по материнской линии, – пояснил Бульрих. – Но наружностью пошел в отцовскую родню, из клана Штормовое Перо, мой юный друг.

Глава четвертая
Совет в «Старой липе»

Ум надобен тем,
кто далеко забрел, —
дома все тебе ведомо;
насмешливо будут
глядеть на невежду,
средь мудрых сидящего^[7].

Старшая Эдда. Речи Высокого

Солнце, скрытое за тучами и туманом, уже давно село, и над трактиром «Старая липа» у Вороньей деревни, будто простерлись темные крылья, повисло напряженное затишье перед бурей. Квендели, собравшиеся под освященной временем мшистой крышей, готовились к важной встрече. Прибыли почти все, кого ждали издалека, были и такие, кто присоединился из чистого любопытства в надежде развеять скуку. Некоторые стояли у дверей в великолепный главный зал, где должно было состояться заседание совета, – очевидно, решили, что собрание уже началось. Их, прилегших вздремнуть с дороги, могла сбить с толку непроглядная темнота, которая сменила дневную пасмурность вскоре после чаепития, – гости, должно быть, изрядно удивились, когда, проснувшись, подумали, что уже поздний вечер и они всё пропустили.

– Клянусь святыми пустотелыми трюфелями, Энно, зима будет долгой и трудной, – сказал Йорк, опытный конюх, обращаясь к молодому квенделю, шагавшему рядом.

Он только недавно начал работать в конюшне при «Старой липе», а прежде трудился на ферме в Звездчатке. Конюхи накормили всех пони, а потом и то огромное чудище, напоминавшее лошадь, и теперь направлялись на кухню, где их наверняка ждал горячий суп. Оба очень устали, потому что, как и другие конюхи, с раннего утра встречали многочисленных гостей и распределяли их животных по конюшням, а повозки – по сараям.

Йорк бросил недовольный взгляд на вечно пасмурное небо. Похоже, звезд им и в эту ночь не увидать.

– Даже совы больше не ухают, – продолжил он, не дождавшись ответа. – Птицы давно понимают: что-то не так. Ты заметил, как тихо они ведут себя в этой мгле и как редко показываются? Даже куры не слезают с насеста и не разевают клювы. Если на следующий год весна будет поздней и такой же мрачной, как эта ранняя осень, нас ждут не лучшие дни. И чтобы понять это, мне не нужно никакое собрание. Достаточно держать глаза открытыми, а голову – ясной!

Младший конюх кивнул и что-то согласно пробормотал. Вмешиваться Энно ни во что не хотел, он, как и все в конюшне, знал, что Йорк злится оттого, что не заметил ничего подозрительного, чем мог бы поделиться на предстоящем совете. Нечего ему было рассказать ни о Волчьей ночи, которую он попросту проспал, ни о последующих днях и неделях, когда многие жители Холмогорья пережили необъяснимые события, что и намеревались обсудить всем миром.

Энно же собирался после ужина заглянуть в трактир. Он не хотел привлекать к себе внимания, но небо, которое вот уже несколько недель «провисало до колен», как говорили в Холмогорье, описывая сумрак при затуманенной луне, давило на него гораздо сильнее, чем он признавал. Впрочем, было еще кое-что. Вроде бы он что-то видел, но, поразмыслив, решил, что невероятное зрелище вполне могло ему и присниться.

Поэтому он промолчал, когда старый Одилий Пфиффер призвал высказаться всех, кто заметил что-то подозрительное или знает о таковом. Наступил вечер совета, и сама мысль о том, чтобы поведать об увиденном посреди толпы взволнованных квенделей, показалась Энно еще более неразумной. Сам того не желая, он чувствовал предстоящие изменения задолго до других конюхов – те только начинали подозревать, что погода ухудшится, что чей-то пони захворает или что вот-вот случится необычное, а он уже это знал. Поэтому некоторые в шутку советовали ему объединиться с мельником, который тоже умел предвидеть будущее. В эти дни Энно вовсе не хотелось смеяться, он думал о тягостной, беспросветной погоде и о том, что, возможно, видел.

Трактир перед Энно с Йорком сиял, словно очищенная от семян тыква, в которую поместили свечу, чтобы отгонять злых духов. Теплый свет лился во двор отовсюду, даже из самого маленького из окон – в эти мрачные дни он согревал души всех. Обычно, по традиции, сгущающейся темноте в деревнях радовались только свечных дел мастера, когда для квенделей наступало время постепенного прощания с летом. В трактире под липой у Вороньей деревни уже с полудня жарко пылали все лампы и свечи в подсвечниках; озаряли они и дворы, и конюшни, будто бросая вызов сумраку этих дней, высветляя все уголки старого здания.

Нигде, кроме как в знаменитом большом зале трактира, не могли собраться такие важные гости, ведь размерами и великолепной обстановкой он напоминал гостиную небольшого поместья. Этот зал всегда был главным в «Старой липе», поскольку у одной из длинных стен стоял легендарный каменный стол.

К нему вели две ступеньки, что объяснялось внушительной высотой столешницы, которая значительно превосходила рост обычного квенделя. В обшитой деревянными панелями стене напротив каменного стола размещались глубокие оконные ниши. По обеим сторонам от них располагались камины размером с дверь конюшни, с выложенными из кирпича очагами, возле которых приятно было посидеть холодными зимними днями.

На высоких стенах над каминными полками, уставленными медными кувшинами и фарфоровой посудой, сохранились фрески. Над левым камином был изображен великолепный охотничий отряд, скачущий через дикий лес с узловатыми деревьями. Считалось, что длинноногие всадники на мускулистых жеребцах принадлежат к Великому народу, и с этим изображением было связано множество преданий; по одной из легенд, охотники ехали именно через Сумрачный лес.

Фреска над правым камином изображала огромное дерево – несомненно, древнюю липу. На тщательно вырисованных ветвях висели щиты с неизвестными знаками отличия, возможно, гербами. Это походило на родословное древо, но все сведения о том, чей клан и когда заказал этот рисунок, были утеряны, как и гостевые книги, где записывались сведения о постояльцах в первые годы существования трактира. Поэтому Людгер Зайтлинг, прадед нынешнего хозяина, взял на себя смелость нанести на одну из нижних ветвей гербовый знак своей семьи. В конце концов, Зайтлинги по праву могли называть себя давними владельцами трактира неподалеку от Вороньей твердыни.

Над всем этим великолепием, на солидной высоте темнели резные балки, а потолок за долгие годы приобрел от табачного дыма и каминной копоти золотисто-медовый оттенок. Одним словом, главный зал «Старой липы», как и само заведение, был известной достопримечательностью Холмогорья и чрезвычайно популярным местом. Пожалуй, самым красивым в своем роде – соперничать с ним мог лишь банкетный зал трактира «Винный кубок» в Баумельбурге, сводчатый потолок которого поддерживали ветвистые кроны деревьев.

Зал постепенно заполнялся. Большинство квенделей явились в приподнятом настроении и в предвкушении многообещающего вечера. Лорхель Зайтлинг, стоявший во главе небольшой группы разносчиков в безупречных белых фартуках, опирался обеими руками на свежеотполированный барный стол и по-соколиному зорко следил за прибытием гостей.

Чуть больше часа назад его жена Ламелла и ее служанки добавили последние штрихи к убранству зала. Все блестело и сверкало, на столах стояли блюда с хрустящими пирогами, посыпанными ароматными травами, рулетами с фундуком, солеными орешками и другими аппетитными лакомствами, которые так замечательно сочетались с медовухой и настойкой. В полночь Лорхель и Ламелла собирались подать гостям роскошный ужин, как издавна было принято у квенделей по случаю праздников. К тому времени, как полагал трактирщик, все важные вопросы будут решены или собравшиеся настолько устанут слушать и спорить, что идея подкрепиться придется весьма кстати. Обсуждать этот вопрос Лорхель наотрез отказался.

«И неважно, царит ли за окном вечная тьма или кто-то спускается с ночных небес, – думал он, мрачно улыбаясь, – мы все равно не изменимся, останемся прежними! Уж здесь двух мнений быть не может, добрый мой упрямец Пфиффер».