Леопард с вершины Килиманджаро (страница 32)

Страница 32

– Великорусские. Посконные. Сермяжные. Что, я не так сказала? – Симона умудрялась выискивать где-то совершенно невероятные слова. – Вот, убедитесь. С грибами и с визигой.

– Да, – задумчиво сказала Ада, – эпоха контрабанды на таможенной станции. И много их там у тебя?

– Хватит, – сказала Симона и ткнула кнопку вызова дежурного робота. – Надо припрятать на черный день – имею в виду гостей.

Дверь приподнялась, вкатился «гном». Он бесшумно скользнул к Симоне и остановился, подняв свой вогнутый, словно хлебная корзиночка, багажник. Симона принялась перегружать туда свои пакеты.

– Снесешь в холодильник, киса, – приговаривала она вполголоса, – да чтобы через неделю можно было достать, не раскапывая лопатой. А то всегда завалишь…

Паолу немного раздражала манера Симоны говорить с роботами. Ну зачем это, если они все равно ничего не слышат?

Видно, и Симона думала о том же:

– Эх ты, черепаха навыворот. И когда я вас переведу на диктофоны? – Она нагнулась и стала набирать шифр приказа. – Говоришь с ним, как с человеком, а он – ни уха ни рыла. Кстати, какой у нас номер очереди на универсальный?

Паола вскочила:

– Я сама.

Схватила пакеты в охапку, побежала на кухню. Универсальный…

Когда-нибудь его доставят на станцию, и тогда «благодарю вас, мисс, но услуги стюардессы на станции больше не нужны».

Паола вернулась к столу, села, пригорюнившись, – одной рукой подперла подбородок, другой поглаживала скатерть.

– Ну что, Паша, взгрустнулось? – Ираида Васильевна наклонила голову, одним глазом глянула Паоле в лицо. «Словно большая добрая кура», – подумала Паола. – Или, может, обленилась за отпуск? Работа в тягость?

– Да разве я работаю? Смеетесь! – Паола судорожно сдернула руки со скатерти, под столом стиснула кулачки. – Разве так должна работать стюардесса? Вот на пассажирских ракетах, если что случается – стюардесса разве с командой? А? Она с пассажирами. До самого конца. – (Ада улыбнулась, еще ни на одной пассажирской ракете до «самого конца» не доходило.) – Я, конечно, мало что могу, но ведь главное, чтобы люди чувствовали – о них заботятся, с ними рядом живой человек, а не такой вот паразит. – Паола кивнула на «гнома», все еще покачивавшегося за креслом Симоны.

Симона взорвалась:

– Прелестно! Господа, бумагу мне с золотым обрезом и лебединое перо. Мы пишем рекомендацию мисс Паоле Пинкстоун на предмет ее перехода на рейсовую космотрассу. И чтоб там без паразитов. Мисс не выносит представителей металлической расы.

«Ну зачем она так? – подумала Ираида Васильевна. – Она же знает, что на пассажирские ракеты берут только самых хорошеньких… Даже у нас. Уж такая традиция. А на „Бригантине“ за стюардессу этот Мортусян. Так что никуда Паша не уйдет. Что же обижать девочку?»

– Трогательно, – сказала Ада, – а мы, выходит, не люди? Нам не нужно человеческой заботы?

Паола вспыхнула.

– Ох, глупости вы все говорите. – Ираида Васильевна подошла к Паоле, тяжело опустила руки ей на плечи. – Счастливая ты, Паша.

Паола вскинула на нее глаза, но Ираида Васильевна молчала, да говорить и не надо было – все и так поняли, что, собственно говоря, осталось досказать: «Счастливая ты – тебе есть кого ждать». Все это поняли, и наступила не просто тишина, а тишина неловкая, нехорошая, которую нужно поскорее оборвать, но никто этого не делал, потому что в таких случаях что ни скажешь – все окажется не к месту, и всем на первых порах станет еще более неловко. И только потом, спустя несколько минут, все сделают вид, что забыли.

– А знаешь, откуда твое счастье? – Ираида Васильевна стряхнула с себя эту проклятую тишину, но не захотела, вовсе не захотела, чтобы все забывали, и улыбнулась грустно, и сложила руки лодочкой, и поднесла их к уху, словно в них было что-то спрятано, малюсенькое такое. – Вот когда мы были маленькими, играли в «белый камень»:

Белый камень у меня, у меня,
Говорите на меня, на меня…

– А что, Маришка у тебя играет в белый камушек? – обернулась она к Симоне.

– Да вроде бы нет.

…Кто смеется – у того, у того,
Говорите на того, на того…

– И какие льготы предоставляло наличие белого камня? – осведомилась Ада.

– Уже не помню… Кажется – счастье какое-то.

– Да… – задумчиво сказала Паола. – До счастья я немножко не дотянула. Пинкстоун – это не белый камень. Розовенький.

– Все равно, – сказала Ираида Васильевна, – все едино – счастье, – и улыбнулась такой щедрой, славной улыбкой, будто сама раздавала счастье и протягивала его Паоле: на, глупенькая, держи, всё тебе – большое, тяжелое; а та боялась, не брала, приходилось уговаривать…

– Вызов, – сказала Симона и резко поднялась.

Все пошли в центральную рубку. Паола собрала со стола, понесла сама, здесь, с половинной силой тяжести, все казалось совсем невесомым. Шла мурлыкая, песенка прилипла, потому что была такой глупенькой, доверчивой:

Кто смеется, у того, у того…

Симона вышла из центральной, остановилась перед Паолой. Блаженная рожица, что с нее возьмешь?

– Дура ты, Пашка, вот что, – сказала она негромко.

Паола остановилась и уж совсем донельзя глупо спросила:

– Почему?

– Долго объяснять. Просто запомни: со всеми своими распрекрасными чувствами, со всей своей развысокой душой один человек может быть совсем не нужен другому. Вот так.

«Зачем они все знают, зачем они все так хорошо знают…» – с отчаяньем думала Паола.

Тут взвыли генераторы защитного поля, но сигнала тревоги не было; вероятно, подходило небольшое облачко метеоритной пыли.

– Не осенний ли мелкий дождичек… – сказала Симона и побежала в центральную.

Паола повела плечами, словно действительно стало по-осеннему зябко, и пошла по коридору, как всегда, по самой середине, где под белой шершавой дорожкой – узенький желобок. Приоткрыла дверь своей каюты – потолок тотчас же стал затягиваться молочным искристым мерцанием. Не думая, протянула руку вправо, почти совсем приглушила люминатор. Оглянулась. Напротив, поблескивая металлопластом, – дверь одной из кают, что для «них».

Гулкое ворчанье под ногами усиливалось. Паола перешагнула через порог, неожиданно подпрыгнула; видно, Симона сняла энергию с генераторов гравиполя, и тяжесть, и без того составлявшая что-то около шести десятых земной, уменьшилась еще наполовину. Паола забралась на подвесную койку, поджала ноги. Она знала, что ничего страшного нет, что Симона напевает себе за пультом и ничего не боится, и Ада ничего не боится, и Ираида Васильевна боится только потому, что она всегда за всех боится, – но внизу, в машинно-кибернетической, рычало и потряхивало, и ноги невольно подбирались куда-нибудь подальше от этого низа.

Паола подняла руку к книжной полке, не глядя вытянула из зажима алый томик Тагора. И книга раскрылась сама на сотни раз читанном и перечитанном месте:

«О мама, юный принц мимо нашего дома проскачет – как же могу я быть в это утро прилежной?

Покажи, как мне волосы заплести, подскажи мне, какие одежды надеть.

Отчего на меня смотришь так удивленно ты, мама?

Да, я знаю, не блеснет его быстрый взгляд на моем окне; я знаю, во мгновенье ока он умчится из глаз моих; только флейты гаснущий напев долетит ко мне, всхлипнув, издалека.

Но юный принц мимо нашего дома проскачет, и свой лучший наряд я надену на это мгновенье…»

Страха уже не было, а было повторяющееся каждый раз ожидание какого-то чуда, вызванного, как заклинанием, древней песней о несбыточной – да никогда и не бывшей на Земле – любви.

«О мама, юный принц мимо нашего дома промчался, и утренним солнцем сверкала его колесница.

Я откинула с лица своего покрывало, я сорвала с себя рубиновое ожерелье и бросила на пути его.

Отчего на меня смотришь так удивленно ты, мама?

Да, я знаю, он не поднял с земли ожерелья; я знаю, в красную пыль превратили его колеса, красным пятном на дороге оставив; и никто не заметил дара моего и кому он был предназначен…»

А станция все летела и летела вокруг Земли, и вместе с Землей, и вместе со всей Солнечной, и вместе со всей Галактикой, и вместе с тем, что есть все это – все галактики вместе, и то, что между ними, и то, что за ними; и только, затихая, мурлыкали сигматеры первой зоны защитного поля, и только чуть посапывал регенератор воздуха, и только жемчужным, звездным блеском мерцал люминатор, и никаких чудес не могло быть на этом белом свете… «Но юный принц мимо нашего дома промчался, и драгоценный камень с груди своей я бросила ему под ноги».

Встреча в Пространстве

– «Арамис», «Арамис», я – «Первая Козырева», связь, связь…

– Есть связь. Ада, возьми-ка связь, надоели до чертиков со своими информашками…

– Подтвердите готовность к приему грузового планетолета НУ-17 «Бригантина».

Ираида Васильевна оперлась на Адино плечо, наклонилась над чашечкой короткого фона:

– Вспомогательная таможенная станция «Арамис» к приему планетолета НУ-17 «Бригантина» – готова. Начальник станции Ираида Монахова.

– «Бригантина» легла в дрейф на расстоянии шесть с половиной тысяч «километров от вас, геоцентрические координаты…

– Сейчас соврут! – шепнула Симона и заслонила своими плечами широченный экран гравирадара. Радужная мошка выползла на его сетчатое поле.

«Первая Козырева» выдала координаты, и, как всегда, приврала. Симона отошла от гравирадара и наклонилась над Адой с другой стороны, так что все три женщины легонько стукнулись головами.

– Ламуйль, котик, это ты там порешь?

«Первая Козырева» невозмутимо продолжала:

– «Арамис», «Арамис», передаю вам связь с «Бригантиной». Корабль идет без повреждений, дополнительной бригады на прием не запрашивалось. Дежурный диспетчер Шарль Ламуйль, – и уже другим, сердитым голосом: – Да, это я. А что?

– С тебя пол-литра «московской», за вранье. Когда Колька приземлится.

– А что, действительно была связь?

– А ты не знал?

– Знал, да как-то не верилось… Ну, берите «Бригантину».

«Первая Козырева» сошла со связи, из фона понесло писком, визгом и улюлюканьем.

– Чистый зверинец. – Симона подтолкнула Аду плечом, чтобы та освободила ей место. – А еще – Пространство. Всего две сотни лет тому назад здесь была тишь да гладь да божья благодать.

– Симона, – мягко сказала Ираида Васильевна, – может быть, Аде пора самой принять хоть один корабль?

– Нос не дорос.

Ираида Васильевна тихонько вздохнула – нервничает человек. И еще сколько кораблей ей принять, прежде чем вернется – или совсем уже не вернется – Николай Агеев.

И Симона понимала, что Ираида Васильевна жалеет ее, как всегда, и боится за нее, как за всех, и поэтому предлагает – слава богу, что еще не приказывает! – передать прием «Бригантины» Аде, дублеру по кибернетике и механизмам. Симона фыркнула, как сердитая лошадь, и тотчас же из коричневого овала возник негромкий, тоже темно-коричневый баритон:

– …пеленг… Я – «Бригантина», я – «Бригантина», прошу пеленг.

Симона оглянулась – Паола сидела в дальнем углу, руки подложены под коленки, а ноги до пола не достают. Ишь как трогательно.

– Иди-ка поближе. Тоже мне – Золушка.

Паола легко перебежала через всю центральную, ткнулась носом в лохматый затылок Симоны. Та одной рукой включила тумблер автопеленга, а другую закинула за голову и поймала Паолу за короткую жесткую прядку; больно дернула – «ой!».

– Девочки! – строго сказала Ираида Васильевна.