4. Алёна

О безответственности, нравственности и морали Элеонора трубила всю большую перемену, тем самым лишив класс и обеда, и «законного» перерыва на отдых. Представители популяции 11 «А» пыхтели, ворчали об ущемлённых правах и громко бунтовали, но Пельш была непреклонна. Воспитательную беседу пришлось выслушать всем без исключения. И Пилюгину, разглагольствующему о стремительно исчезающих в желудках «бэшек» столовских булочках, и Грановской, демонстративно доставшей профессиональный бокс с косметикой и развернувшей салон красоты на пару с подружкой Ангелиной. И даже Абрамову, который вообще грозился написать на учителя жалобу в Департамент образования.

Элеонора, стойко держа оборону, невозмутимо продолжала неприятный разговор с «почти взрослыми людьми», коими она нас окрестила ещё в прошлом году. В дополнение ко всему объявила о том, что пятничный классный час непременно состоится и будет посвящён теме: «Ранние половые связи и их последствия». Ввиду найденных на её уроке предметов…

Боже!

– Лисицына, всё из-за тебя! – спустя двадцать пять минут качает головой Беркутов, не обращая внимания на Элеонору Андреевну, распинающуюся об отсутствии ценностей у подрастающего поколения.

Краска опять ударяет в лицо. Сжимаю зубы до хруста. Один только его голос заставляет чувствовать всю палитру отрицательных эмоций: бесконтрольную злость, лютую ненависть и безудержный гнев. Это продолжается уже на протяжении двух лет. И становится только хуже. Полагаю, в выпускном классе он решил оторваться на мне в геометрической прогрессии…

Деревянная линейка в моих пальцах трещит и ломается напополам с характерным звуком.

НЕНАВИЖУ ЕГО…

Смешки. Шепотки и язвительные комментарии за спиной становятся всё громче. Разве что ленивый не поучаствовал в обсуждении произошедшего. Да, я сегодня – просто звезда, не иначе… Сперва унизительный денежный букет, а потом и… средства защиты.

Как только звенит звонок, вскакиваю с места и спешно выхожу из кабинета. Дальше по расписанию факультатив. Радует, что хотя бы там я смогу ненадолго выдохнуть и расслабиться. Потому что на седьмом уроке класс расходится по группам. И Дьявол, слава небесам, не в моей!

– Алён! – догоняя меня в коридоре, окликает запыхавшаяся Сашка Харитонова. – Держи, ты забыла.

– Спасибо, – благодарю, принимая увесистый учебник из её рук.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но девчонка вдруг касается моего локтя, останавливая.

– Не расстраивайся, ну… насчёт того, что случилось на математике, – мнётся она. – Я сказала Элеоноре, что те штуки подкинул Абрамов.

– Не важно, Саш, – отмахиваюсь и дёргано пожимаю плечами, ощущая внутри тяжёлый осадок от произошедшего на уроке.

– Ещё как важно! – деловито поправляя очки в черепашьей оправе, запальчиво спорит она.

На губах непроизвольно появляется улыбка. Харитонова – тот ещё правдоруб.

Пока она произносит пламенную речь о том, что наказан должен быть исключительно тот, кто виновен в содеянном, я любуюсь тем, как солнечные лучи играют переливами на её волосах удивительного, насыщенного, ярко-рыжего оттенка. Почти алого. Это выглядит так красиво, что невозможно оторваться.

Александра Харитонова – для меня эдакая тёмная лошадка. Она, как и большинство обучающихся этой престижной гимназии, из состоятельной семьи. Мама владеет сетью салонов красоты, а отец занимает высокую должность в правоохранительных органах. Но при этом Сашке не свойственны такие черты характера, как высокомерие, хвастовство и эгоизм. Эрудированную, добрую и прямолинейную Харитонову нельзя назвать жертвой прямого буллинга, но и центром «золотого общества» Сашка тоже не является. Держится особняком, сколько я её помню… Усердно грызёт гранит науки, защищает себя при надобности и порой острит так, что уши в трубочку сворачиваются. В такие моменты даже главный шут класса, Бондаренко, теряет дар речи и бросает на Коноплю (как он называет её из-за наличия россыпи золотистых веснушек на щеках) восхищённые взгляды.

Одно могу сказать точно: Саша вызывает у меня уважение хотя бы потому, что у неё всегда есть собственное мнение. И да, ей плевать на то, что оно часто не совпадает с точкой зрения большинства.

* * *

На факультативе по химии я поглощена разбором типовых заданий формата ЕГЭ. С энтузиазмом впитываю всё, что пытается вложить в нас Настасья Сергеевна, улыбчивая, располагающая к себе и пока ещё неравнодушная к своей непростой профессии.

Её уроки разнообразны, информативны и полезны. Поэтому издевательства над молодой учительницей, были совсем недолго. Стать учениками Агриппины Михалны, престарелой, недовольно каркающей вороны, никто не хотел…

Всё хорошее быстро заканчивается. Сорок пять минут активной работы пролетают незаметно. Получив очередную похвалу от Настасьи Сергеевны, нехотя плетусь в сторону спортивного зала. Наказание… Хотелось бы забыть, но разве могу я ослушаться Петра Алексеевича? Он мне подобного трусливого поведения ни за что не простит.

За поворотом длинный пустой коридор. И я, завернув за угол, с неудовольствием отмечаю знакомую фигуру, движущуюся прямо навстречу. Грррр! Все рецепторы сразу моментально улавливают приближение врага. Беркутов собственной персоной явно направляется туда же, куда и я. Уверенная походка, руки в карманах модных брюк и насмешливый взгляд.

Урод!

Не знаю, то ли замедлиться, то ли что… Лишь бы не оказаться у заветной двустворчатой двери вместе с этим самовлюблённым павлином. Семеню ногами быстрее, но мы всё равно подходим к спортзалу одновременно. Пальцы касаются прохладной металлической ручки, но открыть дверь он мне так и не даёт.

– А я и думаю, кто это гремит костями…

Поджимаю губы.

– Где потеряла своего Ихтиандра? – спрашивает, параллельно с этим надавливая крепкой ладонью на дверь.

Ихтиандром он иногда называет Даньку. Это, пожалуй, самое безобидное из разнообразия тех красочных прозвищ, придуманных на целый словарь. Видимо, это наиболее ярко отражает увлечение Князева водными видами спорта.

Дёргаю ручку, игнорируя вопрос, но дверь под его натиском не подаётся.

Как же он достал меня!

– Дай пройти, – шиплю сквозь почти сжатые губы.

– Разобралась с несчастными Пятачком и Пухом, Лиса? – опять поднимает он тему моих страданий. – Или твой мозг не способен даже на такие простейшие операции?

Закатываю глаза и цокаю языком.

– Отойди от двери, – повторяю упрямо.

– А ты заставь меня, – с вызовом произносит он, и уголок его рта при этом едва заметно дёргается.

Ладонь потеет от нервного напряжения, а в груди опять зарождается желание ударить по самодовольной роже.

– Руку убери.

– Букет почему не взяла? – мрачно интересуется, нависая надо мной чёрной грозовой тучей.

– Не пойти ли тебе… – вскидываю на него пропитанный едкой ненавистью взгляд.

Выжечь бы ему глаза… Переломать кости. И чтобы кровью своей захлёбывался. Как Данька сегодня. Очень надеюсь, что на районных соревнованиях какой-нибудь спортсмен осуществит мою мечту.

– Чё ты там прошелестела? – угрожающе склоняется ко мне, сокращая расстояние.

Боюсь, ещё секунда – и мы снова вцепимся друг другу в глотки. Но дверь внезапно открывается изнутри. Недовольный Пётр Алексеевич бросает на Беркутова подозрительный взгляд.

– Опаздываете! Плюс полчаса! – констатирует сухо.

Я мышью проскальзываю в зал. Данька, завидев меня, резко поднимается с лавки. Пока идёт ко мне, сверлит хмурым взором того, кто шагает за моей спиной.

Ох, чую, Князеву уже известно о том, что случилось на алгебре. Новости в этой клоаке распространяются с огромной скоростью…

– Ты отправляешься со мной, драить свой горячо любимый бассейн, – информирует его Пётр Алексеевич. – Вы занимаетесь залом. Инвентарь убрать, полы помыть до блеска. Зинаида Генриховна проследит.

Уборщица с нескрываемым удовольствием ставит к нашим ногам швабру и вёдра, активно кивая в подтверждение сказанного.

– Чё за пионерские методы? – морщится Роман, глядя на вверенный нам рабочий инвентарь.

– Твой отец меня поддержит, не сомневайся!

Беркут фыркает.

– И без глупостей, понял меня? – предупреждает физкультурник его сурово. – Ведро, тряпка, швабра. Фронт работ – весь зал.

– А резиновую защиту ей? – выдаёт насмешливо брюнет.

Кретин. Речь о перчатках, но нам с Князевым предельно ясно, к чему брошена эта фраза.

– Мразь! – тихо шипит Данька.

– Ну-ка повтори, ушлёпок. – Роман прищуривается и делает шаг вперёд, выгибая шахматным конём шею.

– Рты закрыли оба! – басом ревёт тренер. – Хватит мне тут петушиные бои устраивать!

– Пусть идёт в бассейн, – натужно дыша, просит Даня. От разрывающей его злости аж брови сошлись на переносице. – Либо Алёна туда, а я останусь здесь.

– Нет, – сразу обрубает тренер. – Тут хотя бы на благоразумие Лисицыной можно рассчитывать. Верно, Алёна?

Пытается таким образом получить от меня клятвенное обещание не прибить в ближайшие полтора часа человека, изощрённо превращающего мою жизнь в ад.

Киваю. Беру ведро и, чтобы успокоить друга сдержанно улыбаюсь, проходя мимо. Его лицо выражает крайнее недовольство сложившимся раскладом, но мы оба знаем, что против Петра не попрёшь…

– Я уйду в четыре тридцать, – объявляет Беркутов.

– Уйдёшь, если зал будет готов, – меняет формулировку его заявления мужчина.

– Так и так уйду, – бросает наглец в ответ и удаляется скручивать натянутую волейбольную сетку.

– За мной, Князев, – слышу я, как командует физкультурник.

Наполняя в туалете большое алюминиевое ведро водой, думаю о том, как мне продержаться наедине с этим… представителем двуногих. Надо отработать наказание как можно быстрее, сократив время вынужденного общества друг друга.

Да. Отличное решение. Просто прекрасное. Продержаться. Дай мне терпения, Господи…

Возвращаюсь в зал и начинаю воодушевлённо заметать мусор веником. Спортивная площадка у нас огромная. Прикидываю, сколько времени придётся потратить на мытьё полов, и дурно становится. Дай бог управиться до пяти.

Беркутов таскает маты. Судя по ритмично играющей гавкотне, он в наушниках. Наслаждается музыкой. Оно и к лучшему. Зинаида Генриховна сперва, зевая, отгадывает кроссворд в какой-то газетёнке. Потом, убедившись, что мы заняты работой, и вовсе испаряется. Стопроцентно пошла в буфет. Ну и пусть. Мне даже приятно, что я могу взять часть её работы на себя.

Закатываю рукава рубашки и натягиваю на руки перчатки. Слышу смешок.

Гоблин мерзкий…

Развожу моющее средство с водой в пропорции один к трём и окунаю тряпку. Выжимаю, представляя, что это шея вон того идиота. Цепляю тряпку на швабру и только сейчас задаюсь вопросом, почему в нашей новомодной гимназии нет современной поломоечной машинки. По типу тех, которые можно увидеть в торговых центрах.

Поднимаю ведро. Несу в конец зала, чтобы начать от стены и двигаться к выходу. Принимаюсь за работу. Минут сорок спустя движения выполняю уже на автомате. Руки болят, я устала, сил нет совсем, но надо добраться до середины. И свою половину я выстрадала.

Беркутов всё это время развлекается с баскетбольным мячом, то и дело забивая трёхочковый. Несколько раз нарочно кидает мяч в меня. Не больно, но всё же неприятно. Задирает, как обычно. Отскакивая, мяч прямо в эту секунду попадает в ведро, расплёскивая воду.

– Я домываю до центрального круга, – сообщаю ему, орудуя шваброй.

– И? – под размеренный стук мяча о пол спрашивает он.

– Дальше ты.

– Не, Лисицына, я пас, – огорошивает меня этот наглый пижон.

Выжав в очередной раз тряпку, разгибаю ноющую поясницу.

– Что значит пас? Поровну будет честно, – возмущённо отвечаю я на его реплику.

– Сама домоешь, – бросая мяч в корзину, заявляет он.

– Ну уж нет, Беркутов. Я не нанималась делать твою работу! – говорю, гневно швыряя тряпку на пол.