Все ее конечности онемели. Как бы плохо ни было до этого, теперь ее жизнь скатилась в глубокую пропасть. Она видела Ричарда сквозь черный туннель, с трудом разбирая слова.

– Он слишком рисковал, на него не похоже. И он… он будто спятил…

– Ричард…

Ричард поймал ее. Карлотта поняла, что упала в обморок. Он отнес ее к креслу. Она потрясла головой, пытаясь избавиться от кошмара. Но когда открыла глаза, Ричард стоял перед ней на коленях с растрепанными волосами.

– Он все гнал! – плакал он. – И не останавливался!

Ее тело вдруг словно наполнилось камнями, и она, слишком юная для такого кошмара, погрузилась в темные воды. В комнате будто потемнело, ее засосало в пустоту.

– Господи, Ричард, не плачь. Что мне делать?

Карлотта неуверенно стояла, оглядывая комнату, хаос, в который превратилась ее жизнь. Ей было невыносимо думать о похоронах Франклина. Похоронах всего, во что она когда-то верила. Она закинула какую-то одежду в сумку. Взяла Билли на руки и в последний раз оглядела крошечную, промозглую квартирку. Теперь в ней стоял пыльный запах осени, похожий на плесень. Карлотта отступила назад, на деревянное крыльцо. И закрыла дверь. Закрыла главу с Франклином. В комнате стоял неприятный запах амфетамина, мескалина и гашиша. На стенах и под заляпанным ковром пролегали трещины. Громкие споры, ненависть и ревностные обвинения остались за дверью. Все там, заперто. У нее появился шанс освободиться.

– Ричард, – сказала она, – отвези меня в Паса-дену.

Ричард поднял взгляд.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Идем к машине.

Карлотта вернулась в дом на бульваре Оранж-Гроув. На этот раз с ребенком. Семья, как и прежде, сидела за обеденным столом. У них, как и прежде, были воскресные бранчи. Но она с ними не разговаривала. И они ненавидели малыша. Хотели отдать его на усыновление. И быстрее. Но Карлотта все еще видела Франклина во снах. Он проезжал по бульвару, чтобы постучать в ее дверь, такой грозный, но такой мальчишка. Хотел поговорить с ней. Но он умер. Как-то раз она видела мотоцикл, перелетающий через бочки на краю поля. Он катился и катился, запутавшись в спицах и пыли, постоянно кружась. Ей снились такие сны почти год. Потом она видела только вонючую квартиру, то насилие, что происходило в темной комнате далеко отсюда. Затем Франклин совсем исчез из ее памяти, образовалась странная пустота, и в конце концов он полностью перестал существовать.

Земля задрожала.

Карлотта, пробуждаясь от крепкого сна, скорее почувствовала, чем услышала странный металлический грохот. Она знала, что это не землетрясение. Затем осторожно открыла глаза.

Стена будто светилась. Издалека в темноте раздался одинокий гудок поезда. Карлотта медленно поднялась с дивана. Свет завис на стене, переместился, а затем заскользил к окну. Поезд яростно взревел, как огромное раненое животное.

– Билл! – прошептала Карлотта.

Ответа не было.

Она повернулась к коридору. Там было темно. Билли либо спал, либо до сих пор был в гараже. Она встала и попятилась к дальней стене, подальше от света.

– Билл!

Область света задрожала и расширилась. Доползла до окна. Лампа на столе засветилась. Прямоугольник света неподвижно висел за ней примерно в трех футах над полом.

– Боже правый! – прошептала Карлотта.

Лампа взорвалась, погрузив комнату в темноту. Голубое свечение начало формироваться, пока не зависло над сломанным проволочным каркасом абажура. Оно росло и переформировывалось, как шарик желе в черноте.

Карлотта закричала.

Два огонька перетекли друг в друга. Они образовали нечто вроде зеленого потока между стеной и столом. Комната наполнилась жутковатым сиянием. Карлотта увидела, как ее руки светятся в холодном воздухе.

Затем огни медленно погасли. Стали тоньше. Прозрачнее. Затем исчезли. Комната погрузилась во мрак. Дверь комнаты Билли с грохотом распахнулась, ударившись о стену.

– Что такое, мам?

Карлотта вдруг осознала, что прижимается к дальней стене, не в силах говорить. На лбу выступил холодный пот.

– Где ты, мам? Я тебя не вижу!

Карлотта повернулась, дрожа, и заглянула в коридор. Где-то там был черный силуэт ее сына.

Включился свет. Билли заморгал от яркости.

– Что такое, мама? Это опять случилось?

– Ничего не было.

– Я слышал грохот.

– Это лампа.

Карлотта вышла из состояния шока и увидела, как Билли тянется к обломкам на полу.

– Не трогай!

Но он поднял разбитую лампу.

– Она холодная, – удивился он.

Карлотта вдруг почувствовала мороз и задрожала.

– Передай мне одеяло, ладно, Билл?

Мальчик накинул одеяло ей на плечи.

– Мне позвонить врачу?

– Нет, я уже в порядке.

Билли вдруг стал выглядеть неуверенным, смущенным.

– Точно?

– Да. Все хорошо. Иди спать.

– Ты уверена?

Билли пошел по коридору в спальню. Но оставил дверь открытой. Карлотта попыталась уснуть, сидя в кресле и завернувшись в одеяло, лицом к разбитой лампе на полу.

Шнайдерман поджег сигарету для Карлотты и положил зажигалку обратно в карман. Сейчас она казалась спокойнее, чем в начале сеанса. Она была умна. Теперь он знал, что ее IQ − 125. Ее черные глаза следили за каждым его движением, не зная, чему верить. Он говорил очень непринужденно, как ни в чем не бывало. Так можно унять ее беспокойство.

– Каждый когда-нибудь оказывался в ситуации, которую мы называем паникой, – сказал он. – Например, когда вы попали в аварию. Вы сказали, что все вокруг словно зависло перед ударом. Это типичное восприятие при панике.

– Да. Я помню.

– И когда вы проснулись ночью, вы пережили паническое состояние. Ну, это то же самое. Мысли бегут с невероятной скоростью. Очень четкие. Все кажется замедленным.

Карлотта медленно затянулась. Ее глаза четко выражали недоверие. И все же за этим фасадом Шнайдерман видел, как она жаждет объяснений.

– Помните, что вы мне сказали? – спросил доктор. – Вы сказали, раздался какой-то звук.

– Нет. Кажется, я закричала.

– До этого.

– Я не помню.

– Подумайте. Вы сказали, как только пришли. Звук, когда погасли огни.

– Это было животное. Далеко.

– Нет. Вы описали его иначе.

– Я сказала, это был одинокий звук, как у поезда.

– Именно.

– Ладно вам, доктор Шнайдерман! Даже вы в это не верите.

– Обдумайте эту версию. И не забывайте о вашем состоянии.

Карлотта пожала плечами.

– Ладно, – согласилась она.

– Вас разбудил этот странный звук. Грохот под ногами. И включилось ваше сознание. Мысли неслись со скоростью света.

– И что?

– Так вы это описали. Это ваши слова, когда вы ко мне пришли.

– Хорошо, продолжайте. Я слушаю.

– В западном Лос-Анджелесе много поездов?

– Нет. Мало. Их почти не бывает.

– Видите? Раз в столетие. Кажется, они выезжают из фабрики.

Шнайдерман наблюдал за Карлоттой. В ее сознании вера боролась с недоверием.

– И было сияние, – заключил он. – Странный прямоугольник на стене. Конечно прямоугольник, светило же из окна.

– Но форма изменилась.

– Изгибы на рельсах.

– А синее свечение?

– Лампа стояла на краю стола. Поезд сотряс землю. Она упала, разбилась, мигнула синим и погасла. Но в вашем состоянии все поменялось. Замедлилось. Вам казалось, что свечение надолго застыло в воздухе. А на самом деле прошла секунда.

– Вы очень убедительны.

– Помните, как медленно разбилось стекло, когда вы въехали в телеграфный столб? Но все длилось долю секунды. Лишь ваш мозг воспринимал все иначе.

Шнайдерман улыбнулся.

– Это звучит как научная фантастика? – спросил он.

– Нет.

– Меня с вами не было. Но то, что я предложил, разве это все не объясняет?

– Пожалуй.

– А второе объяснение – вторжение из космоса. Что кажется более разумным?

Карлотта вздохнула. Ее убедили. Можно было и не отвечать.

– Конечно, теперь все логично, – сказала она. – Я могу мыслить здраво. Здесь, с вами. Но когда что-то происходит там, все совсем иначе.

– Я понимаю, Карлотта. Но вы же не хотите жить в ненастоящем мире.

– Нет, конечно не хочу. Но что, если я не буду действовать разумно? Вы меня понимаете? Что, если я брошу чем-нибудь в детей, например? Подумаю, что они – это что-то другое.

Шнайдерман кивнул.

– Я знаю, к чему вы клоните, – сказал он. – Разумеется. Но я не думаю, что такое случится.

– Почему?

– Этому есть медицинское объяснение. Можно объяснить так: у вас не тот случай, когда вы принимаете что-то столь важное, как дети, за другое.

Карлотта выпрямилась на стуле, разглаживая юбку. Она так делала, когда серьезно над чем-то думала. Она уже привыкла погружаться в свои мысли, пока Шнайдерман ее ждал. Привыкла к основным правилам сеансов.

– Если мой разум обладает такой силой, – сказала она наконец, – заставлять меня видеть вещи и чувствовать то, чего на самом деле нет или есть только наполовину, тогда у меня внутри все холодеет. Такое чувство, словно какой-то демон держит Карлотту на ладони и просто смеется над ней.

«Психоз – худшее, что может случится с нами», – думал Шнайдерман. Это долгий и трудный путь из ада. Такие галлюцинации прямо указывали на полномасштабные психотические припадки. Но теперь, откинувшись на спинку стула в своей квартире, он видел множество обнадеживающих признаков.

Во-первых, у него появилась история болезни Карлотты Моран. Ее не лечили от психических расстройств. В целом, шизофрения может внезапно проявиться в тридцать два. Но шансы невелики. Обычно признаки проявляются к двадцати.

И последний сеанс тоже вселил в Шнайдермана надежду. Искажение восприятия света от поезда возникло из-за очень напряженного эмоционального состояния. Это характерно скорее для истерии, а не психоза.

Да, она не совсем правильно воспринимала происходящее. Отчуждение от реальности – главный признак психоза. Тем не менее как только она успокоилась, то ответила на его вопросы совершенно рационально. Даже искренне беспокоилась за своих детей в конце сеанса. Значит, такое отделение от реальности – следствия приступов, а не постоянной диссоциации.

Чем дольше Шнайдерман просматривал тексты, сваленные у него на столе, чем тщательнее сверялся с записями сеансов, чем больше искал общие правила поведения, тем лучше ему казалась ситуация. Она ведь жаловалась на странные ощущения внутри во время приступов. Это тоже симптом истерии, а не психоза.

Дверь открылась. Зашел Джим. Сосед Шнайдермана дружелюбно улыбнулся, а затем начал складывать вещи в сумку.

Шнайдерман наблюдал за ним. Будучи единственным евреем в общежитии, состоящем из привыкших жестоко конкурировать мужчин, большинство из которых работали в хирургии, общей практике или стоматологии, Гэри вел себя вежливо и дружелюбно, но держался в стороне. Далеко не всех ординаторов-первогодок приглашают работать – к этому он и стремился. Поэтому Шнайдерман воздержался от социального гамбита Южной Калифорнии и сосредоточился на учебе и работе. Он точно не из тех, кому место под солнцем достается легко и просто.

– Джим, тебе же поставили в следующем семестре смены на вечер?

– Через три недели. А что?

– Хочешь махнуться?

– Шутишь? Еще бы. А зачем?

– Просто. Мне нравятся те пациенты.

– Ну, это твоя жизнь. Договорились.

– Спасибо.

Джим помахал ему, ухмыльнувшись, и ушел. В конце коридора девушки с теннисными ракетками смеялись со своими парнями. Шнайдерман тихо прикрыл дверь.

Чем больше Шнайдерман думал о Карлотте Моран, тем больше она его интриговала. Он не мог выбросить ее из головы. Он сел, но потом, не находя себе места, встал и принялся расхаживать по комнате.