Он быстро печатал пожелтевшими пальцами. Уверен, он курил каждый раз, когда открывал новую программу. Вот и сейчас ему хотелось курить, он бросал взгляд на пачку сигарет на столе.

– Вы можете покурить, – зачем-то сказал я.

Мне не хотелось, чтобы судьбу моей новой маски решал такой нервный создатель.

– Да? Не против?

И, не дожидаясь ответа, схватил пачку, достал сигарету и подкурил. Втянул в себя треть и выпустил густой дым в сторону таблички «Не курить». Его движения стали размеренней. Не вынимая сигареты, он уже тише застучал по клавиатуре. Задавал все те же вопросы, что и женщина в парике, и, не слушая, продолжал печатать. Я гадал, когда красный огонек доберется до фильтра, почувствует ли это создатель масок. Не почувствовал, продолжал сидеть с тлеющим фильтром в губах. У него хорошая маска.

– Ложись в сканер, – наконец сказал он.

Я не стал уточнять, надо ли раздеваться. Мои остроты изрядно затупились.

В сканере было еще холоднее, чем в кабинете. Тусклый синий свет делал атмосферу устрашающей. Темный подвал, холодный кабинет без окон, гудящий сканер – все это никак не тянуло на комедию. Это трагедия под названием «Жизнь».

– Воздержись от философских размышлений, – сказал голос создателя из динамика. – Фонишь.

Я послушно перестал думать об умном. Вспомнил, что не ответил на последнее сообщение Натали. Она спросила, когда следующее выступление.

– Вот этого тоже не надо, – сказал динамик. – Ты же не хочешь ходить в маске идиота.

Какой чувствительный сканер. Я могу ни о чем не думать. Могу?

«Я потерял счет времени. Был полярный день или полярная ночь. Я просыпался, а Она смазывала мои почерневшие пальцы тюленьим жиром. Я снова проваливался в забытье и видел свою жену Катерину в черном траурном платье. Ей так идет черный цвет. Я готов умирать каждый день, лишь бы видеть ее в черном, который ей так шел.

Я снова просыпался, и Она смазывала мои обрубки тюленьим жиром».

– Вот так хорошо, – снова голос создателя. – Пару минут.

Пара минут продлилась до невозможного долго в компании Верховского. Я пытался припомнить, как он описывал вождя. Это никакой не вождь, а председатель общины. Нуоли, несмотря на племенной строй, не были такими уж дикими, какими их пытался изобразить Верховской. Вейпрехт и Пайер описывали, что встретили вполне сложившееся общество со своими законами, далеко не варварскими. Они даже смогли наладить торговлю. Тюлений жир в обмен на современное оружие для охоты. Все же не ракушки.

Голубые лучи просвечивали мою голову. Тут следует объяснить, что у нуоли не то чтобы нет лица. Просто оно не так материализовано, как у людей, не плотно. По одной из легенд, нуоли – это низвергнутые на Землю инопланетные создания, которые смогут вернуться, только когда искупят свою вину перед Всем Сущим. Тот, кто прогневал Все Сущее, переспал с его женой или дочерью, был дерзким чуваком, настоящим рок-н-ролльщиком. Я не верю в эту легенду, а вот мама каждое полнолуние, сжигая в ведре шерсть, думает, что совершает обряд искупления вины перед Всем Сущим. Даже просто выбрасывая пластик в отдельный бак, она думает, что искупает вину. Какую вину? На Аляске и в других коммунах нуоли есть даже храмы. Не такие высокие и монументальные, как у людей, с кучей портретов Христа и ко. Храмом для нуоли может стать куст, дерево, ручеек или камень, который «воззвал» к тому, кто называет себя «пастором». К счастью, я вырос без религии. Мама только по большим христианским праздникам ходила в церковь. Ей нравилось быть причастной к чему-то «большему, чем мы», но не настолько, чтобы воцерковляться, как наша соседка тетя Катя. Возвращалась мама, всегда преисполненная благодати.

Сканер фиксирует все, что происходит в голове в течение получаса. Программе нужны все движения, процессы, чтобы рассчитать модель будущей маски. Индивидуальные маски начали создавать всего лет тридцать назад. Ученые продолжают изучать феномен лиц нуоли и предлагают немалые деньги тем, кто завещает свое тело после смерти науке (это мой запасной план). Желающих немного. Отчего-то нуоли верят в неприкосновенность своей земной оболочки и предают тела земле. Я плохо помню, но и деда, и бабушку хоронили на обычном сельском кладбище. Разница лишь в том, что гроб с телом нуоли не открывают на всеобщее обозрение. Когда нуоли заканчивает свой земной путь, он возвращается домой, ко Всему Сущему, и получает свое лицо назад. В девяностые нередки были случаи охотников за свежими трупами нуоли. Во имя науки, конечно. И ради денег. Но ученые обнаруживали лишь плотную кожу без единого отверстия. Для настоящих исследований нужен был живой доброволец. И кажется, такие тоже находились, но вскоре ВОЗ или ООН запретили эксперименты по этическим соображениям.

– Готово, – сказал голос создателя масок. – Аккуратно, не ударься головой.

Поздно.

– Ну и активность ты там развел, – усмехнулся создатель, закуривая, наверно, уже пятую сигарету. – Аппаратура чуть не полетела. Хороший мозг, но надо иногда расслаблять ум. Подышать там, помедитировать… Вдох-выдох.

На этих словах он затянулся и выпустил дым, демонстрируя, как именно дышать.

– Смотрю, ты выбрал «Сириус-29», – сказал он, тыча в монитор экрана. – Этой модели почти десять лет. Сейчас самая хорошая на рынке – это «Сигма-8», японская.

– Как у вас?

– Нравится? – спросил он, опять затянувшись. – Хороший аппарат.

Он длинной струйкой выпустил изо рта дым, чего невозможно сделать в любой другой маске. «Сигма-8» стоила почти полмиллиона. Я не знаю, как работает индустрия, в которой жизненно необходимые вещи могут стоить годового дохода моего отца или всех накоплений, которые удалось собрать молодому специалисту за три года жесткой экономии. Каким надо быть идиотом, чтобы выбросить хорошую маску и спустить все, что удалось скопить, на новую? Надо быть мной.

* * *

Я вышел из МФЦ с тяжелым сердцем. Оно буквально лежало где-то на желудке. На мне была временная маска. Ужасная, как у серийного психопата-убийцы из триллеров девяностых. И я не про «Крик», потому что та маска могла бы вызвать ностальгическую улыбку. Моя же заставляла людей переходить на другую сторону улицы, если не переезжать в другой город. Как это могло быть лучше моего естественного лица?

Я надвинул капюшон, закутался в шарф и пошел к дому, откуда я не выйду никогда. Звонила мама, звонил Андрей (наверняка потерял на рабочем столе папку), звонил Толик. Я не отвечал. Маме написал, что занят.

Что пошло не так? В какой момент я так проебался, как сказал бы Толик?

Вместо того чтобы летом отправиться в Мурманск и на острова Франца-Иосифа и писать материал, о котором думаю уже два года, я спустил все на новую маску. Три года упорядоченной жизни только что опустились в карман японским разработчикам, или нашим, или Самвелу из Махачкалы, который соорудил у себя в подвале подпольную мастерскую, разобрался в технологии и штампует эти наномаски. Уже не проверить.

По пути я купил два мешка льда. Еще в подъезде я стянул дурацкую маску. Моя будет готова в понедельник. Идеальная дорогая маска, чтобы производить хорошее впечатление на людей, на Натали.

* * *

Я лежал в ванной и смотрел, как кубики льда медленно исчезают. Впервые за день мне не было холодно. Вода мягко снимала усталость и злость. Телефон на стиральной машине пикнул. На экране сообщение от мамы. Сынок, все в порядке? Ради Всего Сущего, ну почему я не могу не ответить хотя бы раз? Все в порядке. А почему трубку не берешь? Я занят. На работе? На работе. Хорошего дня, обнимаю. И тебе хорошего. А обнять? Хотелось разбить телефон. Обнимаю.

Я вылез из ванны, убрал все за собой, как это делал всегда. Вытер насухо пол и стены, зеркало. Сложил ткань с выпавшими шерстинками в пакет, чтобы выбросить. Мне не хотелось сушиться. Все равно до понедельника я не выйду из дома, можно побыть настоящим нуоли. Большим и шерстяным.

В комнате, завернутый в полотенце, я посмотрел на себя в зеркало. Вода с меня капала на пол. Если бы не шерсть, можно было бы увидеть кубики. Или нет. Нужно начать ходить в зал или бегать.

В дверь постучали. Это не Толик, промелькнуло в голове, пока я шел открывать. Не то чтобы я закрылся на замок, но отчего-то кричать «Входите» мне не хотелось. Мне вообще не хотелось говорить. Я бросил взгляд на маску и содрогнулся от мысли, что нужно ее надеть. А стоило. Она могла защитить меня от разной дичи в головах людей.

Уперевшись одной рукой в стену, а в другой держа мой пакет с шерстью, стояла Леля. Ну и имечко. Она постаралась придать себе хабалистый вид. Хотя ей и не нужно было.

– Тебя убирать за собой не учили?

Можно было представить себе любое развитие этого события. Надо же было забыть этот чертов пакет! Я мог не открывать и крикнуть, чтобы отвалила. Я мог выхватить из ее рук пакет и хлопнуть дверью. Я мог притвориться мертвым. Но я открыл и молча смотрел на эту надутую во всех местах девицу. Она называла меня неотесанным дикарем, говорила, что таким, как я, нужно жить в лесу, а лучше вообще не жить. Она все говорила и говорила, матерный накал всё рос. С лексики базарной бабы до блатного жаргона она перешла так резко, что у меня закружилась голова. Татуированная змея на груди таращила на меня свои желтые глаза. Почти уверен, что на спине купола. В ее голове творилось невероятное. Я не мог не смотреть.

Где же Верховской, когда он так нужен? Хотя бы строчку! «Ледяная пустыня, белый край, почерневшие пальцы, тюлений жир», тюлень, тюлененок, черные бусинки глаз… Черт!

Никаких куполов на спине.

Если бы изобрели машину времени, я бы отмотал на момент, когда она постучала в дверь моей спальни. Я бы не открыл. Нет. Лучше на вечер, когда я выбросил маску, или день, когда решил появиться на свет. Тут я склонен согласиться с теорией, что души сами выбирают воплощение. Хотя это противоречит легенде об изгнании нуоли на Землю. Я бы договорился со Всем Сущим, что лучше отработаю дворником в аду или тем, кто подтирает задницу Теду Банди или Чикатило. Едва ли это хуже тех четырех дней сожаления, которые я провел в квартире в ожидании новой маски. Я избегал Толика и боялся оставаться наедине с этой чокнутой. Я молился, чтобы Толик ее выгнал, но он отчего-то повел себя не как Толя Пушка. Он влюбился. Ради Всего Сущего, пусть она исчезнет. И пусть Толику не будет больно.

Я почти не выходил из комнаты. Только когда был уверен, что я один. Я пробирался в ванную или на кухню, чтобы заварить термос с чаем и вернуться к себе. В пятницу мне позвонил Игорь узнать, когда я выхожу. И тут я вспомнил, что так и не ответил на сообщение Натали. Конечно, я думал о ней, но мне казалось, что думать о ней теперь неправильно. Звонок Игоря вырвал меня из реальности, в которой я не выбросил маску, не спустил все накопления на новую, не встретил Натали, не предал лучшего из людей.

* * *

В понедельник я наконец надел убогую временную маску и вышел из дома. Позвонил маме и сказал, что у меня все хорошо. Она мало говорила, но я не стал выяснять, в чем причина. Потом. Когда надену свою маску, мне сразу полегчает. Мне полегчает оттого, что я перестану походить на Терри Савчука. И может, перестану совершать необдуманные поступки.

Я шел пешком, потому что был уверен, что набрал пару кило в затворничестве. Или десять. Никогда не понимал восхищения Толика старым центром, этими обветшалыми зданиями, покосившимися балконами, обшарпанными дверями, жарой. Когда Толик переехал в Ростов, я учился на втором курсе. Мы подружились, готовясь к дурацкому рэп-баттлу среди школ. Десятиклассник из шестой гимназии и восьмиклассник из первой школы. Мы оба вылетели во втором раунде. Нам не удалось подиссить друг друга, поэтому мы подружились. Мой кореш Серега считал баттлы убийством репутации, а Толик относился уже тогда ко всему философски. Для него любой провал был возможностью научиться новому. Как бы мне хотелось относиться к жизни так же.