Часто я приходила в ужас от того, что здоровым людям кажется обыденным. Я застывала перед какой-нибудь едой, оставленной на столе. Она казалось одновременно слишком простой и слишком сложной. Невыносимой. Диковинной. Она насмехалась надо мной. Она будто была чем-то другим за миг до того, как я её увидела, и умело притворялась безобидной.

Болезнь обрастает прямыми и косвенными последствиями. Тело меняет форму. Сначала едва заметно, потом явно. Когда это стало явно? Мне хочется спросить каждого, кто меня тогда видел: они заметили изменения? Что подумали? Это самое интересное. Но, к моему глубокому огорчению, у болезни было мало свидетелей.

Я уменьшилась больше чем в два раза. Я видела себя как плоскую тень из кукольного театра. Я потеряла половину себя. Если подумать, где может быть эта моя вторая половина? Неужели она просто исчезла? Растворилась в воздухе? Растаяла, как облачко. Тело пропадало, а затем появлялось, но это была уже другая я. Новая я. Таких я у меня было несколько.

Поэт ничего не знал о моих победах. Я уже была на седьмом небе от счастья и поднялась ещё выше, когда он предложил встретиться.

– Один раз. Дай мне ещё один шанс.

Я согласилась не потому, что хотела снова быть с ним, но чтобы он увидел, чего я добилась.

Был жаркий летний день, пешеходов окутывал белый тополиный пух. Ветер приносил пыль и пыльцу. Улицы, вечно людные и широкие, полны мужчин. Мужчин, до которых мне теперь нет дела.

Несмотря на жару, на мне надет глухой коричневый пиджак с большими пуговицами, туфли на каблуках и чёрная юбка. Тугой высокий хвост означал, что всё серьёзно. Я была похожа на училку русского языка и литературы. Восемь букв, первая С – смирение.

На нём была голубая рубашка поло с коротким рукавом и джинсы. Узкое заострённое лицо. На шее, как амулет, болталась плёночная камера.

Мы идём мимо краеведческого музея, на котором висит огромная афиша выставки Марка Шагала. Он на ходу сочиняет стихотворение:

Марк Шагал.
И я шагал.
И мы шагали
С Марком.

Или это была заготовка? С ним никогда не знаешь наверняка. Невзначай говорит, что сочинил кое-что и обо мне. Если верить его словам, то это первый раз, когда я удостоилась такой чести.

– Не хочешь услышать? – спросил он.

Я только улыбнулась и ничего не ответила. Если он и расстроился – это его дело.

Солнце садилось за домами, город пылал в закатных лучах, а небо наполнялось светом. По пути нам встретился книжный магазин, в котором недавно открылась кофейня. Я взяла порцию горячего и очень горького американо. Он пил капучино, и, когда отпивал из него, над губой оставался след от молочной пены. Капля кофе убежала через край, и я наблюдала, как та медленно стекает по стенке стаканчика. Он сказал, что напиток превосходный, и по-детски улыбнулся.

Мы остановились в отделе поэзии, который представлял собой пару полок с тонкими книгами. Люди монотонно проходили мимо, поднимались и спускались по лестнице. Он взял двуязычный томик Лорки и стал зачитывать наугад.

Любовь до боли, смерть моя живая,
жду весточки – и дни подобны годам.
Забыв себя, стою под небосводом,
забыть тебя пугаясь и желая^[5].

Дальше можно не продолжать, потому что скучно. Я нахожусь там, ничего не чувствуя. Смотрю на время и на пальцах считаю, сколько часов осталось до следующего приёма пищи. Когда мы выходим из магазина, он берёт меня за руку. Я не сопротивляюсь, но остаюсь неприступна, как Жанна д’Арк.

До станции метро мы идём пешком – сначала до одной, потом до следующей. Несмотря на пристрастие к окольным путям, не срезаем путь через гаражи, как делали раньше. Идём, как нормальные люди, по широкому проспекту. Мимо проплывают троллейбусы. В их движении есть некая чувственность. Мы держимся за руки. Его рука потеет, а моя остаётся ледяной. Я мёрзну и обнимаю себя другой рукой, незаметно ощупывая рёбра. Я улыбаюсь Ане – он её не видит и думает, что я улыбаюсь ему. Это придаёт ему решимости.

– Я хочу быть с тобой. Давай начнём всё сначала.

«Давай начнём всё сначала» звучит слишком напыщенно, но это наш пароль – фраза из фильма Вонга Карвая «Счастливы вместе». Мы договаривались, что она станет нашим условным стоп-словом. Стоит её произнести, и мы должны простить друг друга, забыть все разногласия. Но это только в теории.

– Я кое в кого влюблена, – говорю я.

Фраза звучит, как ещё одно клише, отчего мне становится смешно. Его брови ползут вверх. Очевидно, он ждал более развёрнутого ответа.

– Никто не будет любить тебя сильнее, чем я, – отвечает он.

О, это я уже слышала и хотела рассмеяться ему в лицо – он совсем ничего не понимает! Он даже представить не может масштаба нашей любви. Никаких слов не хватит, чтобы объяснить ему хотя бы немного. Но я мягко улыбаюсь с загадочностью Джоконды и смотрю на него с сожалением. Такой любви ему никогда не познать.

– Как его зовут?

– Это она.

Я раздумываю, стоит ли говорить больше, а затем Ана заговорщически мне подмигивает, как умеет только она.

– Её зовут Ана.

– Ты шутишь?

– Нет, я серьёзно. Серьёзнее не бывает.

Я беру его руку, прижимаю к своим рёбрам, которые проступают под тканью пиджака.

– Чувствуешь? Это она, здесь прячется.

Он смотрит на меня зачарованно, приоткрыв рот.

– Но я же лучше?

Я пожимаю плечами.

– Наверное, я сошла с ума, – говорю в своё оправдание.

Девять букв, первая В – возмездие.

Мы расцепляем руки, но ещё долго остаётся ощущение, будто наши пальцы до сих пор переплетены.

Прошла минута, другая, его глаза блуждали по сторонам, рассеянно разглядывая всё подряд, а я всё внимательнее и пристальнее всматривалась в него. Мне хотелось рассказывать про Ану ещё, но я видела, что он уже не здесь. Лицо отстранённое. Он держал в руке пустой стаканчик из-под кофе и рассеянно постукивал им по ноге.

– Я позвоню тебе, – сказал он, наклонился и поцеловал меня. – Гудбай.

Пока вес продолжал уходить, я пребывала в непрерывном восторге. Я не ела. Лишь абсолютно минимальный минимум. Бороться с голодом тяжело. Каждый день – моё Кровавое воскресенье. Каждый день всё сначала. Но я знаю, чего хочу, и в моём распоряжении всё время мира.

Бороться с голодом равносильно попыткам наполнить клетку водой. Но надо стараться, надо терпеть, я так научилась терпеть, что могла бы давать уроки терпения и брать за это деньги. «Просто не ешьте, – говорила бы я, – просто возьмите себя в руки и не ешьте», будто это самая простая на свете вещь.

В четыре утра я с предрассветной энергичностью шла на кухню и выпивала две большие чашки воды с лимоном. А далее прикидывала, как прожить следующие три часа до завтрака и весь долгий вымученный день.

Я не ела фанатично – вот как это можно было назвать. Одержимо. Были забыты хлеб, рис, макароны, картошка, гречка, овсянка, мясо, мороженое, сахар в любом виде – у них не было ни малейшего шанса. Легче перечислить то, что осталось, чем то, что было исключено. Я постоянно слышала:

– Ты даже фрукты не ешь?

– Фруктов нет в моём мире, – с гордостью отвечала я.

О, как я гордилась собой! Эти смертные не могут прожить и дня без сладкого, но я выше всех них. Голод превратил меня в сверхъестественное и бездушное существо, словно я пришелец с другой планеты.

Никто не понимал, что же я с собой делаю, никто на свете не мог этого понять. Это было вне человеческого понимания. Они смотрели на меня как на инопланетное существо или как на сумасшедшую. Я была и тем и другим. Я чувствовала себя далеко. Очень-очень далеко.

«Не есть» было моим основным занятием. Я не понимала, почему это вдруг стало для меня делом первостепенной важности. Я даже таким вопросом не задавалась. Точнее, задавалась, но быстро находила ответ – потому что так хотела Ана. Что могло быть ещё более важным? Абсолютно всё стёрлось в пыль, как будто и не было больше ничего в моей жизни до Аны. Я обрела дом.

Делай так

В ту ночь после выставки я не могла уснуть. Я провела сутки без сна, но спать не хотелось. О чём я думала? Ах да, о том фотографе, который представился моим дядей. Из его уст это звучало просто и естественно. Я не возражала.

Я восстанавливала в памяти события предыдущего дня, а около трёх утра вскочила с постели и села за компьютер. Достала визитку и вбила его фамилию в поиске во «ВКонтакте». Конечно, его страница оказалась не защищена настройками приватности.

Нажала на вкладку с альбомами, и глаза распахнулись от удивления, непроизвольно вырвался возглас. Такого увидеть я не ожидала. Сплошь голые женщины. Голые женщины. Свадьбы. Свадьбы. Голые женщины. В одной из них даже узнала свою знакомую. Меня мучил вопрос, как все они разрешили выкладывать свои фотографии в открытый доступ? Я к такому была не готова. Уже сама мысль об этом была мне глубоко неприятна.

Но больше всего меня зачаровали фотографии еды – от них я не могла оторвать взгляд. Эта еда превосходна. Особенно сочные стейки слабой прожарки. Особенно десерты. Я закрывала глаза и видела эти пирожные с вишнями под миндальной крошкой, мясо с кровью, хлопья тёртого пармезана, пасту с розовыми креветками и соусом песто. Я почувствовала, как живот скручивает от голода. Сглотнула слюну. И уже забыла, зачем оказалась на этой странице. Большим усилием вернула себя в реальность. Фотосессия. Мне нужны фотографии.

Дядя Саша должен снять меня бесплатно. Это ясно как божий день. Он же так восхищался моей фигурой. Он, конечно, воспримет моё предложение как дар, ниспосланный свыше. Рядом с его аватаркой светился зелёный кружок. Он был онлайн. Мне это показалось хорошим знаком.

«Добрый ночи, Александр. Я хотела бы сделать у вас фотосъёмку. Какие у вас условия?» – написала я.

Он ответил сразу, как будто только и ждал, что я напишу, но, вопреки моим ожиданиям, не сказал, что готов снимать меня бесплатно, а выдал очередь раздражающих вопросов:

«Зачем тебе это? Что ты хочешь, чтобы я с тобой поснимал? Как ты это видишь?»

«Что за глупые вопросы!» – подумала я, но он на этом не остановился:

«Ввиду свадебного сезона я сейчас сильно загружен. Я готов с тобой поработать – поснимать тебя в разных амплуа, покрутить, поменять что-то с макияжем, с волосами, но это будет недёшево. Ты готова к этому?»

От удивления я чуть не рассмеялась – до того нелепым мне показалось его предложение. Это я должна просить деньги за съёмку, но никак не наоборот!

«Насколько недёшево?»

«Скажи мне, где мы будем тебя снимать? На улице? В студии?»

«В студии».

«Окей. Два часа тебе хватит на расколбас? Идеи, образы, одежда – наброски какие-то есть?»

Я хотела сняться в образе волчонка. Чтобы контровой свет высвечивал каждое сухожилие и каждый волосок, которыми сплошь покрылось моё тело^[6]. Волосы выросли там, где их раньше никогда не было. Пушистые, длинные, они вставали дыбом, когда я мёрзла, а мёрзла я постоянно. Так организм пытался согреться, а мне представлялось, что я превращаюсь в волчонка. Даже захотелось повыть на луну, висящую в окне. Но как ему это объяснить?

«Волчонок», – написала я.

«Я не понимаю, что это значит, но ты очаровательна! Тогда надо встречаться и обсуждать».

Меня бросило в пот.

«М-м-м… мне нужно знать хотя бы примерную цену».

«Двухчасовая студийная фотосессия с услугами стилиста на всю фотосессию – смена макияжа, причёски, образов будет стоить для тебя семь тысяч. Плюс один час на подготовку первого образа – бесплатно. То есть ты придёшь за час до съёмки в студию, стилист займётся тобой. Потом мы полноценно будем тебя фотать два часа. Все фото на диске и десять распечатанных».

Семь тысяч! Я в нём сразу разочаровалась. И в нём, и в себе. Значит, я недостаточно хороша, чтобы он снимал меня бесплатно.

«А если без стилиста?»

«То минус одна тысяча».