В конечном итоге я поеду к маме, но и в ее доме я тоже не засну. Только по другой причине.

Макс не сводит с меня глаз.

– Ты принимаешь лекарства? Что говорит доктор Хилл?

Отработанная до совершенства улыбка появляется на моем лице.

– Все прекрасно, я в норме. – Горло изо всех сил старается избавиться от кома, который бесполезно сглатывать.

– Ты же знаешь, что я могу ему позвонить, верно? – Макс складывает руки на груди и хмурится, как строгий родитель.

Стоит отметить, что у него нет детей, за исключением меня и его собаки Брауни. Он просто слишком заботливый – во всех отношениях – человек.

– Еще можешь проверить, чищу ли я на ночь зубы, папочка.

– У нас один дантист, так что в теории я бы мог.

Я фыркаю от смеха и подталкиваю его к выходу.

– Иди от сюда, а то Валери опять окажется за решеткой в полицейском участке.

Она у него дама… с огоньком.

Макс весело хмыкает, а затем, хлопнув меня по плечу, уходит.

И остаемся только я, ненавистная тишина и видео с блондинкой с красивыми ногами. Нет, видео, на котором ярко-желтый велосипед таранит мою изумрудную великолепную машину.

Я ухожу из кабинета Макса, от которого веет порядком, и захожу в свой, где царит хаос. У меня нет сверкающих люстр, бархатных диванов и тех огромных отполированных до блеска столов, которые так любят мои друзья.

В моем пространстве все просто.

Простой стол из икеа, такой же обыкновенный пластмассовый стул с подушкой, чтобы моя задница не превратилась в плоскость и множество настольных ламп. Напротив окна стоит кульман, потому что я, наверное, вышел из восемнадцатого века, раз до сих пор предпочитаю чертить от руки, а только потом пользоваться цифровым моделированием.

Я принимаюсь за работу, прихватывая по пути зеленое яблоко из вазы на краю стола, заваленного грудой бумаг. Документы, множество заметок и наброски, сделанные во время моих творческих порывов, ровным слоем покрывают поверхность. Но даже сквозь весь этот бардак первое, что бросается мне в глаза и смотрит на меня с осуждением – договор о партнерстве GK group.

На котором до сих пор нет моей подписи. 

Я откусываю яблоко, методично пережевываю и не отвожу взгляд от слов «обязуется», «дает гарантию», «понимает и принимает ответственность».

Почему Леви уверен во мне, когда я не уверен, что смогу встать с кровати следующим утром?

Потому что ты многие годы вставал. Потому что ты уже больше трех лет имеешь стимул жить. Потому что ты в порядке, – скандирует доктор Хилл где-то на задворках моего разума.

Мне просто нужно еще немного времени. Просто, чтобы быть уверенным. Я обязательно подпишу, но не сегодня.

С этими мыслями мое внимание переключается на проект в Швейцарии. Пока делаю расчеты, несколько раз заставляю себя не отвлекаться и не думать о велоспринте. О солнечных локонах волос. О красивых, черт возьми, ногах.

Господи, я не помню, когда в последний раз мое внимание и интерес так долго были прикованы к человеку, который не является Хоуп.

Абсурд. Это просто какая-то студентка с любовью к бананам и разноцветным маркерам. А ещё она нарушительница. Но тогда почему я до сих пор не обратился в полицию?

Так, продолжаем работать. Вопросы, на которые ни у кого нет ответов, оставим на потом.

Спустя множество часов я наконец-то заканчиваю расчет прочностных характеристик сооружения и решаю, что моя сила воли тоже достаточно прочна, раз телефон все еще находится в моем кармане.

За окном давно темно, Хоуп наверняка уже спит, а мою грудь сдавливает оттого, что сегодня она не сможет прийти ко мне, если ей что-нибудь потребуется. Ночью это бесконечное «папочка, пить» чаще всего превращает меня в злого огра, но в такие моменты, как сейчас, я хочу, чтобы у нее всегда была возможность прийти к своему папе. Даже если она целую вечность сначала просто смотрит на стакан с водой, а потом пьет ее так громко и жадно, что нас слышит весь жилой комплекс.

Это такой странный парадокс родительства: уставать и не иметь пространства для простого человеческого вздоха, но до скрежета в груди скучать за своим ребенком спустя пару часов разлуки.

А ведь я даже не рожал Хоуп, в отличие от женщины, от которой напрямую зависело сердцебиение моего ребенка. Она не была частью моего тела девять месяцев. Я не просыпался оттого, что она пинается, или что там делают дети в животе. У меня не было с ней… связи. Во всех смыслах этого слова.

И я боюсь, что этой связи нет до сих пор. Мой ребенок не почувствовал любовь, когда сделал свой первый вдох. Это убивает меня на протяжении трех с половиной лет, но в то же время заставляет быть лучшим мужчиной для нее.

Я хочу, чтобы она всегда знала: чтобы ни случилось, у нее есть папа. У нее есть вся моя любовь.

Именно поэтому спустя двадцать минут я заезжаю на улицу моего детства. Сейчас уже почти ночь, множество машин занимают все парковочные места вдоль дороги, поэтому мне приходится припарковаться на соседней улице. В нашем районе у каждого дома есть подъездные дорожки, но они не вмещают два транспортных средства. А машину мамы я выселить не могу.

Я дохожу пешком до места, в котором мне не удавалось сомкнуть глаз без кошмаров на протяжении долгого времени. Место, которое хочется сжечь и никогда не вспоминать. Однако мама слишком любит этот дом, а я люблю ее. Поэтому он все еще стоит во всем своем великолепии на фундаменте, заложенным моим отцом, и хранит в себе худший день моей жизни.

Мама появляется на пороге в пушистых тапочках раньше, чем я успеваю дойти до дома. Боже, у этой женщины есть встроенный радар.

– Что ты тут забыл? – хмурится она, когда я подхожу.

Я целую ее в щеку и вскидываю брови.

– Всего лишь свою мать и дочь.

– Не придуривайся, Натаниэль. Ты знаешь, о чем я. – Она качает головой, ее седеющие кудри подпрыгивают, а голубые глаза стреляют в меня лазерами.

– Может, мы уже зайдем внутрь? Ты в тапочках и в банном халате, а на твоем лице ошметки огурца.

– Я делала маску. – Мама пожимает плечами, сбрасывая кусок огурца со лба. – У меня маленькая внучка, ее бабушка должна быть красивой.

Я усмехаюсь и проталкиваю маму в дом, запирая за нами дверь.

– Ты всегда красивая. Особенно без овощей на своем лице.

– Подлиза. – Мама встает на носочки, чтобы поцеловать меня в щеку.

– Это чистая правда, мама.

Серьезно, эта женщина была прекрасна в любом возрасте. Сейчас у нее чуть больше морщин, движения уже не такие грациозные, но ее глаза до сих пор излучают свет, а улыбка и звонкий смех несут в себе молодость души.

Я прохожу в темно-синюю кухню, выполненную в классическом английском стиле. Золотые витиеватые ручки, сделанные отцом, украшают ящики, а за стеклянными дверцами шкафов стоят в ряд чайные сервизы, которые он привозил маме на день рождения из Франции. С течением времени здесь ничего не меняется и, скорее всего, не изменится никогда. Если только дерево кухонного гарнитура не начнет разваливаться от старости лет. И даже в этом случае мама, вероятнее всего, отреставрирует эту мебель, чем вынесет ее на помойку.

Я наливаю стакан воды из кувшина, который старше, чем я, потому что его подарили на свадьбу моих родителей, и делаю жадный глоток, пытаясь избавиться от кислого привкуса во рту.

– Почему ты не поехал к себе домой? – спрашивает мама, опускаясь на стул в столовой.

– Я хотел проведать Хоуп. – Я тупо смотрю в стакан с водой, мечтая утопить там свою тревожность.

Мама вздыхает, ее пальцы теребят бисер столовой салфетки, купленной отцом в каком-то итальянском антикварном магазине.

– Ты мог просто позвонить из своей постели, перед тем как со спокойной душой лечь спать и отдохнуть.

– Я знаю, мама, но я уже здесь, потому что хочу быть со своим ребенком.

– Потому что ты одинок. – Она вскидывает руки, а я сжимаю челюсти. Меня сложно разозлить, но именно этот разговор пробуждает во мне агрессию. – Не пойми меня неправильно, милый, это прекрасно, что ты так привязан к Хоуп, но нельзя делать своего ребенка единственным смыслом жизни. Тебе нужно найти радость и любовь в ком-то…

– Мама. – Мой взгляд велит ей прекратить,

– Натаниэль. – Она не уступает и отвечает не менее грозным выражением лица.

– Тебе напомнить, как появилась Хоуп?

Это результат «лучшего секса», в котором я искал радость в каждой встречной. Искал, хоть что-нибудь, что поможет мне не испытывать равнодушие и долбаную пустоту. Теперь у моего ребенка нет матери, и она несет на себе все мои проблемы.

– Это все не важно, потому что у этой девочки есть самый лучший папа.

Я ничего не отвечаю, у меня нет сил даже разговаривать. Это то чувство, когда вы отвечаете в своей голове, но не шевелите языком, чтобы произнести слова. Потому что всепоглощающая усталость стирает все мысли.

– Как вы провели день? – Перевожу тему, чтобы мне не приходилось так усердно думать.

– Прекрасно. – Мама улыбается. – Мы рисовали розовых свиней, которые, по словам Хоуп, живут в доме. Почему не на улице? Не на ферме?

Я усмехаюсь.

– Это свинка Пеппа, мам. Она живет в доме, так нужно.

– Ох, я все еще пытаюсь разобраться во всем этом. В любом случае, мы отлично ладили, даже лучше, чем обычно. Я могу проводить с ней почти каждый день, и тогда тебе не придется водить ее в этот глупый детский сад, где моей внучке рисуют… – мама подбирает слова.

– Члены на ладонях?

Она краснеет и задыхается.

– Натаниэль, я твоя мама.

Я смеюсь, после чего подхожу к ней, чтобы обнять со спины и положить голову на ее пушистые волосы. Запах роз, достигает потаенных уголков моей души и возвращает меня во времена, когда все было хорошо.

– Ты вырастила мужчину, именно поэтому ты точно знакома с этим словом.

Она хихикает и сжимает мою руку на своем плече.

– Ты не будешь постоянно смотреть за Хоуп, мама. Ей нужно общаться с другими людьми, не говоря уже о том, что у тебя есть своя жизнь. Ты уже вырастила одного ребенка. Это не твоя ноша.

– Но мне несложно, – протестует она.

– Я знаю, но ты должна быть ее бабушкой, а не воспитателем или няней.

Мама ворчит что-то себе под нос, а затем побеждено говорит:

– Такой упрямый, вредный ребенок.

– Твой.

– Мой, – выдыхает она.

Я отстраняюсь и пячусь в сторону прихожей.

– Я забыл в машине телефон. Пойду заберу, а потом проверю Хоуп.

– Конечно ты это сделаешь, – мама встает из-за стола, качая головой.

Я говорю маме, чтобы она шла спать и не ходила за мной по пятам. Она может сколько угодно уверять меня в том, что ей нетрудно проводить время с Хоуп, но усталость на ее лице говорит об обратном.

Я знаю свою дочь, как и то, что Хоуп может утомить даже меня своей активностью бешеной белки. А маме давно не двадцать восемь лет, как мне, так что она абсолютно точно очень устала.

Я выхожу, тихо закрываю за собой дверь, а затем иду в направлении машины, но почти сразу же прирастаю к месту и на секунду подумываю, что сплю. Над лобовым стеклом склоняется девушка с красивыми ногами в спортивных шортах и золотистыми волосами из видео, воспроизведенного больше раз, чем следовало бы.

Это точно она, я уверен.

Наверное.

Не знаю.

Каковы шансы?

– Подождите! – Срываюсь с места, когда она убегает, ни разу не посмотрев в мою сторону. – Эй, женщина! Девушка! – Понятия не имею сколько ей лет, и как правильнее к ней обратиться.

Она быстро бежит в идеальной технике олимпийского чемпиона по легкой атлетике. Не похоже на то, что девушка спешит и целенаправленно отдаляется от меня. Это, скорее, какой-то убийственный вечерний спринт.

Я пытаюсь догнать ее, но она чертовски быстрая. Теперь ясно, откуда взялись эти ноги.