Землетрясение застало его всего лишь на третий день пути. Он оказался на безлюдной горной дороге, надеясь увидеть особенно живописные места.

Ему повезло избежать смерти. Однако его ждало ещё одно испытание: белая ширма, которую нужно было расписать так изящно, чтобы всякий, кто увидел её, пожелал узнать имя мастера. Так решил для себя Катаси. Правда, похоже, этой мыслью он загнал себя в тупик. Потому что все идеи, что приходили ему в голову, больше подходили для дешёвых бумажных вееров, которые он привык украшать прежде.

Целый день он провёл в комнате с ширмой, а молчаливые служанки приносили всё новые листы ученической бумаги и уже растёртую тушь. Сойку сама готовила её, будто он, Катаси, был вовсе не проходимцем без гроша за душой, а благородным господином. Это смущало его чуть ли не больше, чем необходимость создать что-то воистину великолепное.

Вечером в комнате появилась и сама хозяйка, принеся с собой неизменный аромат приторно-сладкого цветения. Она изящно присела возле окна, наблюдая за юношей и попивая чай из звенящей чашки. Отчего работать над эскизами стало вовсе невозможно. Он отложил кисть в сторону.

– Ты уже выбрал сюжет, дорогой мой? – спросила она. Голос показался юноше таким же приторным, как запах багульника.

Он показал два рисунка, которые были не слишком плохи. На первом была бегущая река, быстрая и стремительная. По берегам её цвели ирисы. В прибрежных зарослях прятались две утки-мандаринки. Второй же выглядел строже и торжественнее. Здесь было горное озеро и танцующие над его зыбкой поверхностью журавли.

Женщина покрутила рисунки в руках, придирчиво разглядывая. Уже по одному этому жесту Катаси отчётливо понял: ей не нравится. Она натянуто улыбнулась и произнесла:

– Не люблю воду… А птиц тем более.

Ужин был ещё более роскошным, чем накануне, да только Катаси был мрачнее тучи. Кажется, Сойку это даже забавляло. Он бы всю ночь просидел без сна, но сам не заметил, как уснул после чашки саке прямо в саду, хотя такого прежде с ним не бывало. Должно быть, он и впрямь был всё ещё нездоров… Завтрак он ел, почти не задумываясь о вкусе еды, хотя та была так же прекрасна, как и прежде. Наскоро запив всё чаем, он поспешил в комнату с ширмой. Юноша даже не обратил внимания, как Сойку с раздражением захлопнула веер, глядя на его удаляющуюся спину. Все его мысли были заняты ширмой, красками и бумагой.

В конце концов он принялся рисовать то, к чему руки его были привычны. Три зимних друга, сюжет, который так сильно любил его отец. Бамбук, сосна и цветущая слива… Тут-то он и услышал тонкие нотки чужого пения, до того тихого, что засомневался: не почудилось ли ему?

Мелодия была простой и незамысловатой, но голос был на диво приятным и отчего-то совершенно не вписывался своим звучанием в роскошную обстановку дома госпожи Сойку. Кто же это поёт? Может, сама хозяйка? Едва ли. По крайней мере, Катаси совершенно не мог представить, чтобы именно она была обладательницей чудесного голоса, светлого, точно искрящийся на солнце ручей… Тихая песня смутно напоминала ему о доме, о стрекотании луговых сверчков, о высоких деревьях, в тени которых он, будучи ещё мальчишкой, был так счастлив. Да только слов было не разобрать.

Художник осторожно и тихо вышел в длинный коридор, прочь из комнаты с белой ширмой, прочь от испорченной ученической бумаги и бесполезных набросков, которые не понравились и госпоже, и их создателю. На улице стоял полдень. Удивительно яркое солнце не по-осеннему разливалось в саду, прогоняя густые тени, которые окутывали его прошлым вечером. Катаси шёл на голос неизвестной девушки, пока, к удивлению своему, он не понял, что песня льётся из маленького зарешёченного окошка на втором этаже. Оно было едва различимо меж скатов крыши и, похоже, вело в крохотную комнату чердака…

Колебался Катаси недолго, даже перевязанная рука не остановила его. Он ловко ухватился за нижнюю ветку растущего рядом с домом дерева, оттолкнулся от земли и перелез на черепичный скат крыши без особого труда.

Юкия

Юкия была уверена: будь у неё возможность увидеться с неудачливым гостем госпожи, она тотчас же предостерегла бы его. Не теряя ни секунды, закричала бы: «Беги! Беги что есть сил, спасайся!»

Однако в её жизни редко что-то шло так, как она задумывала.

В полдень ясного дня, когда солнечный свет был особенно силён, Сойку и её слуги, рождённые среди теней и сырости, предпочитали держаться подальше от сада. Когда-то, узнав об этой их особенности, девушка предприняла опрометчивую попытку побега. Однако она не смогла отбежать от ворот и на двадцать шагов. Стоило лишь густым теням лесных деревьев сомкнуться над макушкой пленницы, она угодила в одну из ловушек, что оставили госпожа и её сёстры. Даже если бы она смогла миновать её, слуги Сойку нагнали бы беглянку: ведь всего через несколько мгновений они появились будто из-под земли и вернули девушку назад.

Пусть даже ей и не удалось убежать в тот день, Юкия считала полдень самым приятным временем дня. Ведь в лучах ясного солнца за её окном были только листья деревьев, а появления чудовища можно было не опасаться. Девушка просто закрывала глаза, подставив лицо солнечному свету, и вспоминала песни, которым учили её в прежней, начавшей забываться жизни. Она пела о влюблённой в морского духа девушке, о белых чайках и о волнах на солёной воде, которых сама Юкия никогда не видела. Она не открывала глаза, пока песня не закончилась…

Только затихли последние ноты мелодии, веки её распахнулись, а взгляд встретил другой. Она так давно не видела лица настоящего человека, что даже не сразу поняла, кто смотрит на неё сквозь решётку распахнутого окна. Прежде чем Юкия сумела совладать с собой, она испуганно вскрикнула и отшатнулась, пытаясь забиться в самый тёмный угол комнаты.

Сердце стучало как бешеное скорее от неожиданности, чем от испуга. Лишь пару мгновений спустя она осознала собственную ошибку и ощутила настоящий стыд, который не бередил её душу уже очень давно.

Глава 4
Заложница страха

Катаси

Катаси не успел разглядеть девушку, голос которой привёл его к маленькому окошку, закрытому ажурной решёткой на китайский манер. Он только и успел, что увидеть её удивительно глубокие юные глаза, смотревшие на него с испугом. Она вскрикнула, а он потерял равновесие от неожиданности. Его ноги, обутые в сандалии, заскользили по черепице, грозя падением в наказание за любопытство. Катаси повалился на четвереньки, с трудом сумев удержаться на скате крыши.

– Дорогой гость, скорее слезайте, вам нельзя быть там: госпожа разгневается! – раздался голос со стороны залитого полуденным светом сада.

Горе-исследователь посмотрел вниз и увидел одну из служанок, похожих на бесцветную тушь. Та смотрела на него с нескрываемой тревогой и, пожалуй, произнесла слов больше, чем он слышал от неё за всё время пребывания здесь.

Девушка выглядела откровенно напуганной. Она продолжала сбивчиво просить его спуститься на землю, кланяясь через каждые два слова суетливо и неестественно.

Когда ноги Катаси вновь твёрдо стояли на земле, ему пришла в голову мысль, что, возможно, он навлёк неприятности на эту маленькую бесцветную девушку.

Могла ли Сойку наказать её за то, что не уследила за гостем, который, оставшись в одиночестве, увидел то, что для его глаз было не предназначено? За годы жизни в Эдо юноша не один раз слышал страшные рассказы о жестокости, на которую были способны хозяйки богатых домов по отношению к своим работницам. Порой они срывали на девушках свою злость, а результатом становились поломанные судьбы тех, чья вина не была соизмерима с пережитым наказанием.

Катаси вспомнил взгляд Сойку. Вспомнил и её длинные изящные пальцы, с несвойственной для женщин властностью сжимавшие трубку для курения; её тягуче-плавные движения… Он понял: да, она точно могла. Почему-то юноша был уверен в том, что Сойку сумела бы придумать действительно жестокое наказание для провинившейся служанки. Пусть с ним она была добра и ласкова, приветлива и даже заботлива.

Он послушно пошёл за девушкой в дом, вернулся в комнату, служившую ему спальней. Досада не давала ему больше работать, а мысли невольно стремились к маленькому окошку и девушке, голос которой показался ему удивительно красивым. Ему бы забыть о случившемся, просто вычеркнуть эту случайную встречу из сердца и памяти, но он не мог. Кем она была? Почему прежде он её не видел? Он понимал, что Сойку скрывала от него само существование обитательницы комнатки на втором этаже, но почему? Что за секрет оберегала прекрасная госпожа?

Вскоре створка сёдзи отъехала в сторону. Катаси не мог с уверенностью сказать, та же это была девушка, что вела его в дом в залитом полуденным солнцем саду, или другая: служанки были слишком похожи. Вошедшая склонилась в глубоком поклоне и произнесла едва слышно:

– Госпожа Сойку приглашает вас выпить с ней чаю, дорогой гость.

Катаси последовал за ней. Девушка семенила перед ним, уводя его вглубь дома. Он старался запомнить дорогу, но отчего-то их путь совершенно не мог удержаться перед внутренним взором.

Аромат роз и багульника Катаси различил прежде, чем увидел саму хозяйку. Смутная тревога лизнула его сердце буквально на мгновение. Однако створка сёдзи отъехала в сторону, и пред ним предстала Сойку, такая же прекрасная, как и прежде. Она сидела на циновке подле небольшого лакового столика. Перед ней уже стояло блюдо с краснобокими сливами, спелыми и блестящими, и сладости, названия которых Катаси не знал.

Сойку ничего не сказала, она лишь улыбнулась ему открыто и очаровательно. Алые губы её слегка приоткрылись, обнажая ровные жемчужины зубов. Веер в её руке с тихим хлопком закрылся. Она указала им на место подле себя, но Катаси не поспешил занять его.

Он принял решение стремительно: он упал перед женщиной на колени и сложился в поклоне глубоком и уничижительном.

– Прошу простить меня, госпожа Сойку, в случившемся только моя вина! Не наказывайте слуг!

Сойку рассмеялась звонко и переливисто. Катаси в который раз почувствовал, как краска смущения заливает его уши и шею, но головы не поднял.

– Встань уже, не собираюсь я никого наказывать, впрочем, ты и впрямь увидел кое-что, что не следовало. Поговорим об этом?

Она не казалась расстроенной, обеспокоенной или смущённой. Казалось, ситуация и впрямь веселила её. Она продолжала улыбаться, когда художник сел на указанное место. Служанка подала им чай. Густой, ароматный, цвета прибрежной морской воды, когда на мелководье зацветают водоросли.

Сойку не спешила продолжать разговор, казалось, её куда больше волновал аромат напитка.

– Я услышал пение, – подал наконец голос Катаси, – и пошёл посмотреть, откуда оно доносится.

– Да, Юкия действительно обладает приятным голосом, – нарочито беспечно отозвалась Сойку.

– Юкия? – переспросил он.

Отчего-то сердце в груди подскочило. Сойку кивнула.

– Моя племянница, сирота к тому же… Видишь ли, девушка боится незнакомцев, да и с манерами у неё не очень. Потому-то она и живёт в своей комнате, почти её не покидая. Её прошлый дом был уничтожен пожаром почти шесть лет назад. Бедняжка с тех пор сама не своя, да разве можно её в этом винить?

Голос Сойку был напевным и плавным, Катаси сразу понял, что слова её заготовлены были заранее, будто бы она разучила реплику из театральной постановки. Значит, готовилась к их разговору. Будь юноша чуть внимательнее, он заметил бы, как пристально смотрит на него Сойку, пока он, прикрыв глаза, обдумывает сказанное. Возможно, он бы догадался, что хозяйка гадает: купился он или нет?

Катаси же вспомнил ужас в огромных тёмных глазах, больше подходивших оленю или другому прекрасному, но дикому животному. Неужели всё это время племянница госпожи не выходила из своей комнаты потому, что так сильно боялась незнакомца, поселившегося в их доме?

– Мне стоит уйти, чтобы не пугать Юкию, – сказал он наконец.