После второго ранения в начале 1916 года Зорге увидел, что Берлин все глубже погружается в пучину “реакции и империализма”. Он “был убежден, что Германия не может предложить миру… новых идей”. Однако проснувшееся революционное сознание не помешало 21-летнему Зорге тем не менее вновь добровольно вернуться в свой полк на Восточном фронте. “Я считал, что лучше сражаться в других странах, чем еще глубже погружаться в болото в своей стране[32].

Сражаясь на территории Российской империи, Зорге впервые столкнулся с настоящими коммунистами, двумя солдатами, связанными с радикальными политическими группировками в Германии и часто рассказывавшими о руководителях германских леворадикалов – Розе Люксембург и Карле Либкнехте. Социализм, рассказали они Зорге, предлагал способ “устранить причины бессмысленных саморазрушительных и бесконечных войн. Более важным мы считали глобальное решение проблемы, решение в международном масштабе на длительный срок”[33].

Спустя три недели после своего возвращения на фронт у города Барановичи к юго-западу от Минска в марте 1916 года Зорге был ранен в третий раз. На этот раз его ранение едва не стало смертельным. Осколки попали в обе ноги, три пальца пришлось частично ампутировать. В результате этих ранений Зорге до конца жизни заметно хромал. После мучительной дороги по оккупированной России он оказался в университетской больнице Кенигсберга, исторической столицы Восточной Пруссии, откуда совсем недавно были выбиты русские войска. Зорге было присвоено звание ефрейтора, он получил Железный крест второго класса и был освобожден от службы в армии по состоянию здоровья. Тогда же он узнал, что в боях погибли два его брата[34].

Русский снаряд, раздробивший ноги Зорге и положивший конец его военной карьере, лишил его и последних иллюзий. “Меня охватило сильнейшее смятение”, – писал он. В нем росло стойкое отвращение к “утверждениям об идеях и духе, которыми якобы руководствуются ведущие войну народы”, и “понимание… что радикальные политические перемены – единственный способ выбраться из этой трясины”[35].

Как и многие его современники, Зорге внезапно словно родился заново. Он замкнулся в своем внутреннем мире, далеком от его семьи и их статуса, усомнившись в самих основах общества, в котором воспитывался[36]. Аналогичные терзания переживал и другой немецкий ефрейтор, лечившийся от ранений в военном госпитале Белиц-Хайльштеттен недалеко от Берлина, – Адольф Гитлер. Гнев и отвращение, подтолкнувшие поколение молодых ветеранов войны к радикальной политике правого и левого толка, проистекали из одного источника.

Будучи прикован к больничной койке с ногой на вытяжке, Зорге взялся за чтение, стремясь докопаться до истины. “Очень образованная и умная медсестра” в кенигсбергском госпитале принесла ему книги, заложившие основы его увлечения социализмом, – “Капитал” Карла Маркса, “Анти-Дюринг” Фридриха Энгельса, трактат Рудольфа Гильфердинга 1910 года “Финансовый капитал”. Отец этой медсестры, врач, стал первым, кто подробно рассказал Зорге “о революционном движении в Германии, различных партиях и течениях, международном революционном движении. Тут впервые также я услышал о Ленине и его деятельности в Швейцарии… У меня уже появилось желание стать апостолом революционного рабочего движения”[37]. Зорге запоем читал Канта и Шопенгауэра, древнегреческих философов и Гегеля, “открывшего путь к марксизму”. Невзирая на серьезные ранения и мучительную боль при лечении, он “был счастлив как никогда в последние годы”[38].

Несколько недель Зорге заново учился ходить и в конце лета 1916 года смог вернуться к матери в Берлин. В октябре он поступил на экономический факультет Берлинского университета. Пока он учился, военная политика и экономика Германии дали трещину. “Хваленая экономическая машина Германии лежала в руинах. Я чувствовал это на личном опыте, ощущая вместе с многочисленными пролетариями голод и растущий дефицит продуктов питания. Капитализм распался на свои составные элементы – анархизм и спекулянтов. Я видел крах Германской империи, которая, как считали, имеет прочный и незыблемый политический фундамент. Господствующий класс Германии, столкнувшись с таким положением, безнадежно растерялся и раскололся как морально, так и политически. В культурном и идеологическом плане нация ударилась в пустую болтовню о прошлом, в антисемитизм или романо-католицизм”[39].

Сообщения о большевистском перевороте в России в ноябре 1917 года только укрепили социалистические убеждения Зорге. “Я решил не только поддерживать движение теоретически и идеологически, но и самому стать на практике его частью”[40]. В конце жизни, оказавшись в японской тюрьме по обвинению в шпионаже в интересах коммунистов, Зорге настаивал, что “принятое… 25 лет назад решение было верным… единственная свежая и эффективная идеология поддерживалась и отстаивалась революционным рабочим движением. Эта труднейшая, решительная и благородная идеология стремилась устранить экономические и политические причины нынешней и будущих войн средствами внутренней революции”[41].

Британский журналист Мюррей Сейл отметил поразительное сходство между Зорге и другим знаменитым советским шпионом, Кимом Филби, у которого он брал интервью в Москве в 1967 году. Филби и Зорге были “психическими близнецами, – писал Сейл, – двумя классическими образцами редкого вида Homo under cover us^[1], из числа тех, кто считает, что в скучной, незасекреченной жизни большинства из нас нет никакого смысла. Параллели между двумя этими людьми поразительны. Оба родились в семьях путешественников, вдали от условного дома… Оба получили достойное образование, превратившее их, по крайней мере внешне, в показательных представителей высшего класса… Оба, будучи впечатлительными студентами, стали коммунистами, причем оба – в тот период, когда коммунизм был крайне моден среди юных интеллектуалов. И в обоих случаях ключевым фактором стала война”[42].

Зорге был официально комиссован из армии в январе 1918 года и незамедлительно отправился в Киль, штаб-квартиру Германского военного флота и известную колыбель социализма. Сознательно или по стечению обстоятельств, он оказался в самом эпицентре закипавшей в Германии революции.

Глава 2
Среди революционеров

Предать может тот, кто был своим. А я всегда был чужим[1].

Ким Филби

Карл Маркс всегда считал, что очагом социалистической революции станет Западная Европа, а не отсталая Россия[2]. Россия была страной, “в интеллектуальном отношении окруженной более или менее эффективной китайской стеной, которая возведена деспотизмом”, как писал его друг и единомышленник Фридрих Энгельс[3]. Однако именно Россия, а не Германия в октябре 1917 года указала миру путь к революции.

Как в России, так и в Германии в авангарде революции оказались мятежные матросы. Атмосфера боевых кораблей с их суровой дисциплиной и жестким классовым разделением способствовала накоплению недовольства и эскалации революционного насилия. В июне 1905 года команда броненосца “Потемкин” восстала против своих офицеров, восемь из которых в результате мятежа были убиты. В ноябре 1917 года матросы-большевики крейсера “Аврора” дали с Невы холостой выстрел, ставший сигналом к штурму Зимнего дворца. В августе того же года неудачная попытка мятежа 350 матросов немецкого дредноута “Принц-регент Луитпольд” закончилась двумя казнями и арестами зачинщиков бунта. Однако следствием мятежа стало формирование на нескольких крупных кораблях флота Германской империи тайных советов матросов. Так были посеяны драконовы зубы будущего восстания…[4]

Вскоре после прибытия в Киль в конце лета 1918 года Зорге примкнул к Независимой социал-демократической партии Германии, вновь образованного и гораздо более радикального ответвления официальной левой оппозиции в стране – Социал-демократической партии Германии (СДПГ). Он организовал студенческое подразделение партии с двумя или тремя другими ее членами, став “руководителем учебного кружка в районе, где проживал”, работал агитатором и “старался вовлечь в партию новых членов”[5]. Из более поздних источников нам известно, что Зорге был харизматичным и убедительным оратором; очевидно, он отточил свои навыки, выступая перед революционно настроенными матросами в Киле: “Даже сейчас я помню одну из этих лекций. Одним ранним утром я был вызван и приведен в незнакомое до того место… Осмотревшись, я понял, что это была подземная матросская казарма, где меня попросили тайно прочитать лекцию при плотно закрытых дверях”[6].

Эти подпольные лекции по теории марксизма вылились в настоящую революцию осенью 1918 года. 24 октября, когда сухопутные силы Германии разваливались – примыкали к мятежу и отступали, адмирал Франц фон Гиппер отдал приказ германскому имперскому флоту выйти в море на решающее сражение с Британским королевским флотом в Ла-Манше. В фарватере Шиллиг возле Вильгельмсхафена, где флот выстроился перед сражением, матросы трех кораблей Третьей военной эскадры отказались сниматься с якоря, а экипажи линкоров “Тюринген” и “Гельголанд” объявили открытое восстание. Сначала его удалось подавить, когда командующий эскадрой приказал другим кораблям навести орудия на мятежников. Но к 1 ноября в Киле в здании профсоюза под знаменами Независимой социал-демократической партии собрались несколько сотен матросов. Зорге был одним из молодых добровольцев, вызвавшихся раздавать революционные листовки. Спустя два дня, несмотря на попытки кильской полиции арестовать зачинщиков, к движению примкнули уже тысячи человек. Все они собрались на Учебном плацу в Киле под лозунгом Frieden und Brot! (“Мира и хлеба!”). Солдатский патруль, получивший приказ разогнать демонстрантов, открыл огонь, убив семерых и серьезно ранив 21 человека. Командира лояльных солдат разъяренные матросы едва не избили до смерти[7]. Подкрепление, прибывшее, чтобы усмирить набирающий силу мятеж, отказалось выполнять приказы. К вечеру 4 ноября Киль оказался в руках 40 тысяч мятежных матросов, солдат и рабочих. Они издали манифест, состоявший из четырнадцати пунктов, требуя освобождения заключенных, свободы слова, отмены цензуры и учреждения рабочих советов[8].

Восстание стремительно распространялось по мере появления делегаций матросов из Киля во всех крупнейших городах рейха. К 7 ноября, первой годовщине большевистского переворота в России, революционеры захватили все крупные прибрежные города Германии, а также Ганновер, Брауншвейг и Франкфурт-на-Майне. В Мюнхене Совет рабочих и солдат вынудил отречься от власти последнего короля Баварии Людвига III. Бавария была объявлена Rdterepublik — Советской республикой, все наследные правители земель, входивших в состав Германской империи, отреклись. Последним символом старого порядка оставался лишь кайзер Вильгельм II.

Германская империя рушилась, но какая революция ее ждала – буржуазная или радикальная большевистская? Лидер умеренной Социал-демократической партии Фридрих Эберт потребовал для себя пост канцлера и настаивал на отречении кайзера. Если кайзер останется, предупреждал Эберт, “социальной революции не избежать. Но я противник социальной революции. Я ненавижу ее как грех”[9].

Днем 9 ноября кайзер отрекся от престола. Но лидерам “Союза Спартака” – радикального социалистического движения, преобразованного в независимую политическую организацию его руководителем Карлом Либкнехтом, недавно освободившимся из тюрьмы, – этого было мало. С балкона Берлинского городского дворца Либкнехт провозгласил создание Германской социалистической республики. При этом едва сформированное временное правительство Германии, возглавляемое центристами из числа социалистов СДПГ, устояло, несмотря на подписание и ноября 1918 года унизительного Акта о капитуляции в войне. Его глава, Фридрих Эберт, пообещав провести выборы, получил поддержку основного состава регулярной армии. Так социалистическая революция Либкнехта была приостановлена на какое-то время.