Каждое лето с тех пор, как мне минуло шесть лет, наши семьи приезжали на две недели в Корнуолл, в коттедж «Глициния» – сложенный из песчаника дом на пять спален, с круговой верандой, увитой зарослями сиреневых глициний, и видом на море с двух сторон. Обычно мы загружались в две машины и ехали в коттедж все вместе. Однако в тот год Кэтрин вместе с Чарли, старшим братом Джека, отправилась чуть раньше, собираясь пару дней погостить у своей сестры в Таунтоне. Джеффри и Джек должны были ехать с нами, но за день до отъезда мои родители получили электронное письмо: Джеффри сообщил, что из-за рабочих проволочек не сможет приехать в «Глицинию», и попросил нас взять Джека с собой. Тогда мы не знали, что никаких проволочек у него не было – он собирался покончить с собой сразу же после нашего отъезда и в верхнем ящике рабочего стола у него уже был припрятан пистолет. Спустя две недели мы с Джеком и нашли тело Джеффри. И, честно говоря, мне до сих пор иногда кажется, что я чую запах мистера Вествуда, густую удушливую вонь разлагающейся плоти, которая мерещилась мне еще несколько месяцев после его похорон. Лето было в самом разгаре, и от жары труп испортился очень быстро. Настолько быстро, что судмедэксперты даже не смогли определить, сколько он пролежал. Зато причину смерти удалось выяснить сразу: в руке у Джеффри обнаружился пистолет, а на компьютере – прощальное письмо. Тут даже гадать не пришлось. Меня куда больше огорошил выбранный им способ, слишком жуткий и грязный: разлетевшиеся во все стороны мозги, кровь… Не знаю, о чем именно говорилось в предсмертной записке, но Джек обмолвился, что отец уже давно страдал психическим расстройством. К тому же за пару месяцев до того старший брат Джеффри неожиданно скончался от инфаркта, и, видимо, это тоже повлияло на его состояние.

– Нельзя просто взять и бросить писательство, Элоди. Я тебе не позволю, – заявляет Джек. – Слушай, мне надо отправить пару писем, так что я спущусь вниз и поработаю. А ты оставайся здесь и занимайся планом новой книги.

– Вообще‐то, мне уже через час надо быть в «Кружке»… – начинаю я, но умолкаю на полуслове. От одной мысли о том, чтобы торчать полдня в душном кафе, у меня начинается клаустрофобия.

– Возьми отгул по болезни.

Я колеблюсь – за год работы я еще ни разу не брала отгулов.

– Ты должна писать, – повторяет Джек. – Вот это – съесть, – тыкает он пальцем в круассан, затем передает мне воду: – Вот это – выпить, а вот это, – он забирает с тумбочки таблетки и ссыпает мне их в ладонь, – проглотить.

Я закидываю таблетки в рот и беру под козырек:

– Так точно, сэр.

Джек направляется к двери, но у самого выхода оглядывается:

– Мы добьемся выхода твоей книги. Обещаю.

– Даже если это будет стоить тебе жизни?

Мой друг улыбается.

– Даже если это будет стоить жизни нам обоим.

Я трусцой бегу по дорожке к парку, подошвы кроссовок шлепают по тротуару. Пробежка помогает отвлечься: ровно один час и двадцать восемь минут назад я отправила Ларе аж три сюжета «помрачнее», чтобы она переслала их в «Харриерс». Чтобы не изводиться в ожидании, постоянно обновляя страницу браузера, я отправилась бегать – любимым маршрутом, через парк напротив дома. Здесь меньше подъемов и спусков, чем в других районах, и обстановка поприятнее.

Лавочки и пышные заросли полевых цветов на бегу сливаются в одно красно-фиолетово-желтое пятно. Чуть подальше, на зеленых лужайках, собачники играют в мячик с питомцами, а парочки, выбравшиеся на пикник, наслаждаются погожим летним деньком.

Перед внутренним взором всплывает картина, как мы с Ноа сидели в сумерках на покрывале нежного сине-зеленого цвета, окруженные десятками чайных свечек. Мы тогда приехали на выходные к моим родителям, и Ноа разбудил меня посреди ночи и увел из родной спальни прямиком на улицу. Пока мы тихонько шли в парк, меня потряхивало, как подростка, впервые ускользнувшего из-под родительского надзора.

– Полуночный пикник, – объявил Ноа. – Только для нас двоих.

– Прямо как в кино, – прошептала я.

– Не в кино, а в книге. В твоей книге.

Я уставилась на него, пытаясь разглядеть в полумраке.

– Ты начал ее читать?

– Она восхитительна. Не вздумай отступать, пока не добьешься издания.

Бывают в жизни такие моменты, которые хочется сохранить навеки, прокручивая в памяти снова и снова. Тогда был как раз такой момент. Я до сих пор чувствую сильные руки Ноа, обнимающие меня за талию, как виолончель, и приятную тяжесть его подбородка, который он пристроил мне на плечо, пока мы болтали обо всем на свете.

На меня накатывает волна невыносимой тоски. Отогнав воспоминания подальше, я принимаюсь считать придорожные столбики. Восстановить ритм бега удается лишь через несколько минут, но, поймав его снова, я приободряюсь.

Шаг правой.

Вдох.

Шаг левой.

Выдох.

Заметив беседку, я вспоминаю, как той ночью хляби небесные совершенно неожиданно разверзлись шквальным ливнем прямо нам на голову. Побросав все, мы с хохотом ринулись под ближайший навес, а ледяная вода хлестала нам за шиворот. Устроившись на террасе, мы обнялись покрепче, мокрые и продрогшие, а затем Ноа привлек меня поближе, и его горячее дыхание обожгло мне шею, а потом…

Теперь я невольно улыбаюсь, вспомнив, как он героически бросился обратно по мокрой траве спасать мой телефон, оставшийся в луже посередине одеяла.

Спасительная тень деревьев остается за спиной, и солнце начинает слепить, а жар, исходящий с небес, давит на макушку, как чужая ладонь. Я нарезаю уже третий круг и начинаю уставать, да и похмелье до сих пор напоминает о себе. Включаю музыку погромче и бегу вперед, стараясь не обращать внимания на боль в боку.

Я так глубоко погружаюсь в воспоминания о той ночи, о том, как мы с Ноа занимались любовью, пристроившись на перилах беседки, о том, как ярко светила луна над нашими головами, о поцелуях со вкусом клубники в шоколаде…

…что, свернув за угол, не успеваю среагировать и врезаюсь в человека, оказавшегося на дороге.

– Извините. – Я тут же вытаскиваю из ушей наушники и поднимаю взгляд.

И кровь стынет у меня в жилах.

Это он. Тот мужик в очках серийного убийцы.

Сердце в груди колотится, как у зайца, угодившего в капкан.

Я замираю в ожидании его действий: заговорит или бросится на меня? Но он молчит и не двигается с места. Просто смотрит.

– Извините, – повторяю я, аккуратно отступая на шаг.

А затем разворачиваюсь и бросаюсь прочь.

Если к парку я бежала трусцой, то обратно неслась со всех ног. И тысячу раз оглянулась по дороге, но никто не стал меня преследовать. Не видела ли я преследователя по дороге в парк? Не стоял ли он возле моего дома, дожидаясь, пока я выйду? А может, я так часто стала его замечать, потому что постоянно высматриваю именно его. Проще заговорить с ним и спросить, чего он за мной хвостом ходит. Впрочем, я и сама понимаю, что на это мне не хватит духу.

К тому моменту, когда я добираюсь до двери, пот течет по спине ручьем.

И тут я замечаю кое-что.

И останавливаюсь.

Страх сменяется недоумением: на лестнице возле квартиры дожидается такой большой букет, какого мне в жизни не дарили. Разноцветная бумага пастельных оттенков перевязана бежевой ленточкой, украшенной затейливыми позолоченными буквами: «Поздравляю с контрактом на издание книги, Эл!»

Я бросаюсь к двери и подбираю букет в надежде, что его еще никто не успел заметить. Цветы тяжелее, чем казалось на первый взгляд. С трудом нашарив ключ, я открываю дверь и вваливаюсь в квартиру на ватных ногах, едва не споткнувшись о метнувшуюся вперед Шельму. Отложив букет на кухонный стол, я вытаскиваю бежевую открыточку из плотной бумаги, припрятанную между роз, хотя и так уже понятно, кто мог их прислать.

«Я тобой очень горжусь, Элоди. Целую-обнимаю, вечно твоя Марго».

Дышать тяжело, и не только после вынужденного спринта, но и от стыда. Я не заслуживаю такой подруги. Это все моя вина. Не надо было вообще давать Марго повод думать, будто издательство готово что‐то там подписать.

Вынув из шкафчика миску, я щедро наваливаю туда вонючего корма для Шельмы. А потом устраиваюсь за ноутбуком и заказываю для Марго букет побольше, добавив к нему бутылку шампанского и шоколадные конфеты. Возможно, разумнее было бы поберечь оставшиеся деньги, но из нас двоих именно Марго по-настоящему заслуживает похвалы и подарков.

А потом я срезаю с букета ленточку и выбрасываю ее в мусорное ведро вместе с открыткой.

Глава шестая

Двадцатью четырьмя днями раньше

Элоди Фрей

Я сижу в гостиной у Джека, на том самом диване глубокого зеленого цвета, который сама же и помогала выбрать в прошлом году. Вся остальная мебель здесь в чуть более индустриальном стиле, из дуба и стали. В целом дом безупречен: все разложено по полочкам, поверхности надраены до такого блеска, как будто Джек лично прошелся по углам с зубной щеткой и бутылкой чистящего средства.

Может, и впрямь прошелся – у него всегда при себе маленький дорожный набор с зубной щеткой и бутылочка антибактериального геля для рук.

Но жилище Джека можно выставлять для публики не только как образец абсолютной чистоты, но и как произведение архитектурного искусства с окнами от пола до потолка и балконом, примыкающим к основной спальне. Джек сам разрабатывал проект и выстроил дом на деньги, доставшиеся в наследство от отца.

– Точно не хочешь вина? – окликает меня друг из кухни.

– Нет, спасибо, бузинного лимонада ^[3] достаточно.

Сегодня я «нормальная Элоди». Сменившая пижаму на голубое летнее платье. Замазавшая синяки под глазами консилером, подкрасившая губы нежно-розовым блеском. Я Элоди, верящая в свою удачу. Элоди, радостно вышедшая из дома навстречу новому дню. Пьющая только безалкогольные напитки, чтобы потом не блевать и не рыдать всю ночь. Получившая вчера после пробежки весточку от агента, что в «Харриерс» приняли на рассмотрение ее новые, «более мрачные» сюжеты. Элоди, которая повторяет себе, что еще ничто не потеряно, и благодаря этому находящая силы вылезти из кровати.

От запаха помидоров, базилика и чеснока, доносящихся с кухни, слюнки текут.

– Тебе помочь?

Джек выглядывает из арки, разделяющей кухню и столовую.

– Если понадобится что‐нибудь сжечь, непременно тебя позову.

– Я сожгла лапшу один раз. Только один раз. Откуда мне было знать, что туда воду добавлять надо?

– На упаковку смотри, Фрей, – наставляет он. – Там обычно инструкции пишут.

Пока мы едим домашнюю пиццу, я просматриваю на «Нетфликсе» список документальных фильмов о преступлениях.

– Бо́льшую часть мы уже смотрели: Джейси Ли Дьюгард, Элизабет Смарт, Наташа Кампуш…

– Кампуш? Кто такая? – спрашивает Джек. – Я этот фильм не видел.

– Девушка из Австрии, пропавшая в десятилетнем возрасте. Ее восемь лет держал в тесном подвале один чокнутый холостяк средних лет со сросшимися бровями и обсессивно-компульсивным расстройством. Вольфганг… какой‐то там.

– Вольфганг? – Джек усмехается. – Ты на ходу выдумываешь, что ли?

– Австрийское имя, судя по всему.

– И как ей удалось вырваться?

– Он сделал из Кампуш рабыню, заставлял готовить и убирать. Однажды, пока она пылесосила его машину, ему позвонили. Вольфганг отошел подальше, чтобы шум пылесоса не мешал разговаривать, и пленница, как только он повернулся спиной, бросилась бежать.

– Жуть какая.

– Да не говори. Ужас.

– А зачем же он позволил ей выйти на улицу? Я бы на его месте держал девчонку взаперти, – замечает Джек.

– Наверное, начал считать, что она никуда не денется. Восемь лет – срок немалый. Некоторые даже думали, что у нее развился стокгольмский синдром, потому что девушка плакала, когда ее мучитель покончил с собой. Но она сама так не думает. Кампуш про это потом книгу написала, очень толстую. Фильм, судя по всему, тоже длинный.

Джек набирает имя Наташи Кампуш в поисковике и просматривает найденные ссылки одну за другой.

– Джейси Ли Дьюгард, Элизабет Смарт, Наташа Кампуш, – повторяет он. – А знаешь, что у них общего?

– Чудовищные истории похищений?

– Они симпатичные блондинки с контрактами на издание книги. Все три.

– Ну, и это тоже, – пожимаю плечами я.

– И с лицензиями на съемки фильмов. – Джек поднимает взгляд. – А ты могла бы стать четвертой.

– Что-что?