Вечером того дня начальник смены заявил о пропаже сотрудника в милицию. Живым Дмитрия Бараева больше никто не видел. Милиция тут же списала пропажу человека на происки каннибалов, которых в городе было еще очень много. Через несколько дней после исчезновения Дмитрия о пропаже тещи заявил некто Воробьев. Простой с виду мужичок, который каждую фразу не мог не приправить матерной пословицей, долго уговаривал милицию принять его заявление о пропаже человека, «а то же его жена домой на порог не пустит». Худой, неопределенного возраста, в бушлате и шапке набекрень, Воробьев весь день портил нервы сотрудникам милиции, пока, наконец, у него не приняли заявление. Впрочем, через пять минут после его ухода все о нем и думать забыли. Вспомнили только через два дня, когда в Обводном канале выловили тело пожилой женщины, по описанию похожей на тещу гражданина Воробьева. Оперативники отправились домой к Воробьевым, но там их встретила лишь заплаканная женщина с младенцем на руках. Оказалось, что муж вчера отправился на базар поменять патефон на картошку, а с тех пор не возвращался. Спустя несколько месяцев, когда Тюрина поймали, жена Воробьева официально стала вдовой.

1. Как все начиналось

Филипп Тюрин родился в 1910 году в крошечной деревне Сумерки Рязанской области. Несколько десятков одноэтажных бревенчатых срубов с аккуратными белыми ставнями, а вокруг только поля для выпаса скота и посева урожая. В семи километрах отсюда Кадом, рабочий поселок на 8000 человек. Сумерки всегда были на обочине жизни, поэтому и изменения в стране этих мест не так уж сильно коснулись. Кажется, об отмене крепостного права тут так никто и не узнал. По крайней мере, в 1910-х годах деревня на 1000 жителей жила примерно так же, как и полвека назад. Разве что земскую школу открыли, в которую Филиппа и отдали учиться. В 1918 году еще никто не считал здесь школьное образование чем-то обязательным, но родители мальчика были людьми зажиточными и прогрессивными, поэтому считали, что знание грамоты в жизни точно пригодится.

Согласно документам, Тюрин был смышленым мальчиком, усердным и вдумчивым, успевал по всем предметам. Закончив школу, он стал помогать родителям по хозяйству. Подростковый возраст его пришелся на годы НЭПа^[2], и он часто ездил на рынок продавать товары, любил изучать разного рода предпринимательские схемы на грани закона и восхищался теми, кто умел быстро разбогатеть. У Тюрина вечно что-то не получалось, но он никогда не оставлял попыток разбогатеть каким-то простым чудесным способом, а не тяжелым трудом. На придумывание сложных схем ему мозгов всегда не хватало, но вот смелости на разбой всегда было не занимать. В городе, куда он ездил на рынок, его считали ушлым и жадным крохобором, с которым не стоит связываться, но вот в родной деревне на него всегда смотрели как на надежду и опору. Он казался всем умным, образованным и достаточно шустрым, чтобы стать кем-то поважнее простого крестьянина.

В начале 1930-х он женился, и вскоре у семьи родилось несколько детей. Никто не знает точного их количества. Одни говорят о двух детях, другие – о трех. Филипп считал жену, не в пример ему, умной, доброй и красивой. Наверное, так и было, но со временем все изменилось. По крайней мере, доброта с нее слетела сразу же после свадьбы. Проходя мимо босяков, клянчивших деньги, она брезгливо поджимала губы. Если приятелю Филиппа негде было ночевать, она никогда не разрешала ему прилечь у них в доме. Женщине так много приходилось думать о том, как добыть, найти и заработать на пропитание детей, что в ней развилась патологическая жадность. Необходимость тратить деньги на что-то вызывала в ней буквально физическую боль, а мечтала она о том, как однажды у них будет самый большой и красивый дом с патефоном на окне, и вот тогда они ни в чем не будут нуждаться и всегда будут рады гостям. Чем голоднее были годы, тем плотнее они запирали окна и двери, тем более дерзкими были схемы Филиппа и тем сильнее женщине хотелось патефон.

В 1941-м Филипп отправился на фронт, пообещав напоследок жене вернуться с «трофеями». Тюрину уже было на тот момент 30 лет, а служить ему пришлось вместе с двадцатилетними. Ребята как один рвались в бой, хотели быть всегда на передовой и погибнуть героической смертью во имя победы. Очень часто так и происходило. Тюрин был далек от идеалистических представлений своих сослуживцев. С первого же дня он решил, что его главная задача – выжить. Если повезет – привезти трофеи домой, чтобы в деревне зауважали. Мысли о том, как он триумфально возвращается в свою деревню Сумерки, служили Филиппу тем лучом надежды, за который он держался в самые трудные минуты.

Во время службы Тюрин сделал все возможное, чтобы его отправили работать на склад. При любой возможности он отлынивал от всех своих обязанностей, за что частенько получал выговоры. Маленький, шустрый, вечно одетый не по форме мужик с шапкой набекрень в любой деревне сходил за своего и умел добыть алкоголь, табак или немного еды. За это его и терпели, хотя никакой другой пользы от него на линии фронта не было. Когда немцы подошли к позициям части и все же потребовалось идти в бой, Тюрин в первую же минуту был ранен и стал потихоньку отползать, пока не наткнулся на скотобойню с мясницкой в подполе. Погреб представлял собой большую темную комнату с какими-то мешками и тюками в одном углу и кучей тряпья – в другом. Филипп обрадовался, когда увидел топор возле лестницы. Мужчина схватил его и стал прислушиваться к звукам с улицы. Он попытался стоять в засаде, но ранение не позволяло этого сделать. Тюрин подполз к лежащим в углу тюкам и увидел, что внутри них освежеванные туши, вот только не животных. Мужик бросил взгляд на кучу тряпья и понял, что это одежда жертв охотников на людей, которые устроили здесь схрон. Очевидно было, что если они застанут здесь раненого Тюрина, то тут же его и прикончат, как любой охотник поступил бы с раненым зайцем, забежавшим в дом.

Несколько дней Тюрин боялся выбраться наружу, но со временем внутри пропахшего гнилью и кровью подпола стало страшнее. За ним никто так и не пришел. В конце концов Филипп все же выбрался и пополз в сторону, где недавно была деревня. На полпути его нашли свои и тут же отправили в медпункт. Травмы были слишком серьезными, поэтому Тюрина перевели в военный госпиталь в Ленинграде, который разместили в здании некогда роскошной гостиницы в центре города. По вечерам тут становилось не по себе. В широких коридорах, при свете старинных светильников на стенах разбросанные повсюду каталки, коляски и костыли выглядели пугающе. Здесь старались вести себя тихо. Всем было стыдно есть свой паек, глядя на то, как медсестры падают в голодные обмороки.

…Вместо помощи «уснувших» в сумерках забирали совсем другие люди. Толстые, с резкими движениями и хищным взглядом. Обычно они приходили поодиночке и грузили тело на телегу, чтобы отвезти куда-то. Тюрин видел, что телега всякий раз едет по разному маршруту, а значит, их везли не в морг.

Раненные не так уж сильно страдали от голода, так как все стремились поддерживать бойцов, да и оказался Тюрин здесь уже в последние дни блокады, когда пайку на человека стали постепенно увеличивать. Филипп долго приходил в себя после ранения. Из окна палаты он наблюдал, как постепенно меняется город. Проспект 25 Октября стал Невским, проспект Володарского – Литейным, площадь имени Урицкого стала Дворцовой^[3]. Люди восприняли смену этих названий с настороженным удивлением. Какая разница, как называется улица, по которой ты уже не можешь пройти? Из окна Филипп наблюдал за тем, как люди, похожие на тени, еле плелись по проспекту. Казалось, что они вот-вот упадут и заснут навсегда. К сожалению, в обессилевшем за время блокады измученном городе такое случалось. И вместо помощи «уснувших» в сумерках забирали совсем другие люди. Толстые, с резкими движениями и хищным взглядом. Обычно они приходили поодиночке и грузили тело на телегу, чтобы отвезти куда-то. Тюрин видел, что телега всякий раз едет по разному маршруту, а значит, их везли не в морг.

2. Барахолки

Выписали из госпиталя Тюрина накануне Победы, поэтому на фронт Филипп снова не попал. У него была возможность поехать домой, но он ведь так и не добыл трофеев. Кем бы он сейчас вернулся? За несколько лет службы он постарел лет на десять, лишился почти всех зубов и поседел. Еще молодой тридцатилетний мужчина выглядел подвижным стариком в бушлате и шапке набекрень. Некоторое время он бесцельно пропадал на улицах города и изучал то, как здесь все устроено. Повсюду бродили изможденные люди, больше похожие на зомби, но возле возникших тут и там блошиных рынков всегда крутилось много народа. Здесь можно было встретить толстых и отчего-то очень злых женщин, которые без конца на всех кричали. Они приходили сюда, чтобы обменять еду на антиквариат, украшения и другие ценности. Если люди просили у них больше за фамильные часы, они тут же принимались кричать, сыпать оскорблениями и унижать, пока человек, наконец, не соглашался. Изможденные и голодные люди отчего-то плохо покупали мясо. Его продавали редко, а люди не спешили менять свои товары на него. На этих рынках можно было купить сколько угодно «трофеев», если только у тебя была еда на обмен. Блокаду уже сняли, но после нескольких недель восторга стало понятно, что еды в городе все равно на всех не хватит.

По данным НКВД, за каннибализм в Ленинграде в 1941 году арестовали 43 человека, в январе 1942-го – 366, в феврале – 612. Каждый месяц эта цифра увеличивалась, пока статистику просто не закрыли.

Вскоре Филиппа задержали, чтобы выяснить, чем он занимается. В городе не хватало рабочих рук, а Тюрин бессмысленно шатался возле рынков. Выяснив, что мужчина – фронтовик с серьезным ранением за плечами, сотрудник милиции его пожалел.

– А чего домой не поехал? – поинтересовался у него милиционер.

– Без наград и без трофеев? Как мне жене объяснять, что теперь я калека бесполезный? Таких, как я, не должно на свете быть. Тот, кто выжил на фронте, на гражданке жить не должен. Заработаю немного и уеду, – пожал плечами мужичок.

В тот раз Тюрина не только отпустили, но еще и посоветовали отправиться на завод «Большевик», чтобы спросить, нет ли у них для него работы. Услышав, что Тюрина направил на завод знакомый сотрудник милиции, кадровик стал слушать сомнительного вида мужика с особенным вниманием. Тюрину предложили работу в цехе, но тот попросился разнорабочим в столовую. Кадровик счел это желание вполне понятным для фронтовика, который к тому же в блокаду был в госпитале, дал Филиппу эту работу и выделил комнату. Помещение, в котором предложили жить Тюрину, выглядело удручающе даже по тем временам. Вместо комнаты в бараке ему досталась холодная комната в подполе старого здания бывшей столовой. Помещение это раньше служило местом для разделывания туш. Окна здесь были под потолком, а из мебели – только стол и куча тряпья, служившая бывшему жильцу матрасом. Эта каморка стала его домом на ближайшие полтора года.

Завод «Большевик» был расположен в промзоне на окраине города и занимался машиностроением. Естественно, он работал в годы войны на нужды фронта. Для противника он был желанной целью, поэтому к 1945 году большинство зданий завода было разрушено. Всю свободную землю, по распоряжению начальства, засадили ценными культурами, чтобы обеспечить сотрудников питанием. Столовая завода стала работать на практически полном самообеспечении. Тюрин, как и все сотрудники, получал талоны на питание, а как помощник повара имел возможность и подворовывать кое-что на продажу. Впрочем, очень быстро выяснилось, что воровать в полную силу не получится. Это был уже не фронт. Здесь никто ничего не забывал и не собирался спускать с рук. От Тюрина требовали работать в полную силу, отчитываться, приходить вовремя. Филиппу не нравилось то, что он буквально заперт на территории, поэтому, как только он выяснил, что заводу требуется извозчик, тут же стал просить его устроить на эту должность. Благодаря своему крестьянскому детству он прекрасно умел обращаться с лошадьми, так что никакой сложности в этой работе не видел. В те годы, конечно, автомобили на улицах уже были, а лошадей считали устаревшим транспортом, но машин не хватало, а топливо стоило дорого. Лошадь ничего, кроме овса, не требовала, так что подводы использовали для хозяйственных нужд довольно часто. Извозчик же был практически свободной птицей. Ему нужно было отвезти что-то или кого-то по указанному адресу, а дальше он был волен делать все, что захочет. Если что, всегда можно было объяснить отсутствие каким-то экстренным происшествием на обратном пути.