Отчасти я чувствовала вину перед ней за то, что стала катализатором её проблем. Если бы тогда отказала Динаре, когда она попросилась со мной в Питер, то может быть сейчас все было бы по – другому: жила бы она преспокойно в своём Рабочем с Вадимом и детьми. Хотя, почему вся вина должна быть на мне? Я ведь не заставляла ее спать с Тимом. Но Ди вчера сказала, что эта поездка со мной сломала её жизнь. Вроде бы напрямую не обвинила, но…

 Удивительно, с какой лёгкостью люди винят других в своих ошибках. Проблема большинства людей в том, что они боятся брать ответственность за собственные поступки и во всем, что происходит в их жизнях, обвиняют других, но не себя. Инфантилизм времени. Дети в телах взрослых.

Наверное, я и сама такая: обиделась на Женю за то, что он просто намекнул мне взять ответственность за себя и свою жизнь. А я послала его. Реакция ребёнка, а не взрослого человека.

Взять вот Жонглёршу, да, жизнь ее помотала, и всю вину за это она переложила на свою мать, которая ее бросила сразу после рождения. Машка так привыкла обижаться, что нашла повод для обиды там, где она была неуместна. Юра ведь просто попросил не оскорблять, а она в ответ его ограбила. Что за реакция? Зачем месть?

Обиды, обиды, обиды. Все вокруг друг на друга обижены. Обида стала смыслом жизни.

Скоро уже всем стукнет по тридцать, а все как дети. Не за горами тот самый возраст, о котором писал Оноре де Бальзак. Женщины бальзаковского возраста. А мы выходит – предбальзаковского? Рубеж. Мы сейчас находимся в том промежутке своих жизней, когда нужно срочно научиться брать ответственность за себя, за свои мысли и поступки.

Вчера я встретила родного отца. Сама судьба привела меня на порог его дома. История о том, что отец после смерти моей матери сидел в тюрьме, обескуражила меня. Я не знала, как к этому отнестись. С одной стороны его можно понять: смерть любимого человека, тюрьма, депрессия, реабилитация – просто ему было не до ребёнка. С другой стороны: я ведь его родная дочь, и за столько лет он мог бы прислать весточку о себе. Обида моя немного поутихла, но до конца не исчезла. Наверное, на это нужно время.

 Надо будет позвонить маме-Свете и папе-Толе и всё им рассказать. Интересно, как они отнесутся к этой истории.

 Так, и всё же, что нужно Чудикову?

Ди зашевелилась под одеялом, бросила на меня заспанный взгляд, выудила из-под подушки свой телефон.

– Соня, ты чего в такую рань встала? – хриплым со сна голосом спросила она.

Я пожала плечами и сказала:

– Знаешь, кто мы? Мы леди предбальзаковского возраста.

– Ого, и что же это значит?

– Что нам пора прекращать страдать фигней.

– Ясно, – протянула она, протяжно зевая. – Поспи лучше.

– Выспалась.

 Динара засопела, снова засыпая, но ненадолго. Раздался телефонный звонок.

– С ума, что ли, все посходили, в такую рань трезвонить. Але.

 Из динамика послышался мужской голос, который что-то быстро говорил.

 Ди молча слушала. Наконец, она коротко сказала:

– Я подумаю.

Она отключилась, а я, сгорая от любопытства, спросила:

– Кто это был?

– Тим.

Во мне затеплилась надежда, что в карьере Динары ещё не всё потеряно, такая же бледная, как рассвет за окном. Но я ухватилась за неё.

– Ну? Что он хотел? – спросила я.

Подруга не торопилась с ответом. Она неспешно потянулась, зевнула и, наконец, рассказала мне, зачем звонил Тим Кривцов. Как оказалось, за ночь гордый и обидчивый режиссёр остыл и попросил Динару приехать на съёмки. У меня сразу отлегло от сердца.

– Ну а ты что? Поедешь?

– Нет, – буркнула подруга и отвернулась к стене.

– Как это – нет? – я схватила её за плечо и заставила повернуться. – Как это – нет? Ты слишком многим пожертвовала ради этой роли. Пусть эта жертва не будет напрасной. Подумай!

– А как же моя семья?

– Ты, вообще-то, собиралась разводиться с Вадимом, забыла? – воскликнула я.

– Передумала.

 Она отбросила одеяло ногой, отдёрнула шторку, впуская в комнату порцию бледного света. День обещал быть таким же серым, как и вчера.

– Вот как? Стоило ему тебя спалить с любовником, ты сразу передумала. Оригинально, однако. Но послушай. Давай порассуждаем: если ты уже не хочешь разводиться с Вадиком, то ему-то точно нужно время, чтобы тебя простить. И не факт, что это произойдёт. Потому я предлагаю тебе закончить эти грёбаные съёмки и тогда ехать вымаливать прощение. Если он не простит тебя, то, по крайней мере, ты заработаешь деньги и сможешь содержать детей. Да и тебе нужно остыть, подумать, как быть дальше. Нам всем после вчерашнего – надо поостыть и подумать, как жить.

 Ди, молча слушавшая мою тираду, ни к селу, ни к городу, засмеялась и сказала:

– А поехали бабку мочить!

– Какую бабку? – не поняла я.

– Ну Сонь, мадам Горелову, конечно, какую ещё?

Мадам Горелова, точно. Хитрая бабулька, облапошившая нас на пятьдесят тысяч. Надо подумать, как вернуть деньги. Хотя это всё нужно было делать вчера, когда она вместе с полицейским выселяла нас из апартаментов на Невском. Как говорится, куй железо, пока горячо.

– Знаешь, что, моя дорогая? – нарочито громко сказала я. – Вчера надо было её мочить, а не прятать голову в песок! Если бы ты…

Я приготовилась сказать Ди, что, вообще-то, если бы она вчера поддержала меня, то мы могли бы доказать полицейскому, что мадам Горелова и её сынок Афанасий Никанорович обманным путём вытянули из нас деньги, но Ди перебила меня.

– Соня, пожалуйста! Вчера мне было не до этого. У меня был сильнейший стресс!

– Ага, стресс… Ладно. С Гореловой разберёмся, только надо понять, как это сделать. Так ты едешь на съёмки?

Подруга тяжело вздохнула, словно я отправляла её на казнь.

–Уговорила. Сегодня съезжу, а дальше видно будет.

На улице моросил мелкий, противный дождик. Даже не дождь, а просто влага без шума ложилась на плечи. На земле было ужасно скользко. Лужи лежали прямо на снегу и не замерзали, что для меня меня, человека, родившегося на севере страны, возмутительно неправильно.

Юрий подошёл к грязно-зелёному пикапу. Слава богу, у отца есть машина. Пнул по колесу, как делают все мужчины, нагнулся, озабоченно осмотрел его.

– Совсем лысая резина, надо менять, – пробормотал он.

Пикап был старый, но внутри пахло хорошим парфюмом.

Мы поехали в полицейский участок.

Когда мы оставили пикап на парковке и вошли в здание полиции, Юрий наклонился к окошку дежурной кабины и попросил следователя Еремина. Дежурный кивнул и нажал кнопку открытия дверей, ведущих в холодные мрачные казематы. Очевидно, отец знал куда идти, потому что уверенным шагом двинулся к лестнице. На втором этаже он остановился перед кабинетом номер 4. На входе висела красная табличка "Еремин П.С", Юрий стукнул два раза кулаком в дверь и толкнул ее.

Еремин оказался толстым дядькой лет пятидесяти с весёлым лицом и лысеющей головой.

– Холмогоров, едрит твою дивизию, ты чего так рано? – Следователь встал из – за новенького лакированного стола, на котором громоздко лежали кипы бумаг и папок. Юрий крепко пожал руку ему.

– Здорово, Семеныч!

– Здравствуй, дорогой. А это кто? – Кивнул Еремин на меня.

– Знакомься, это моя дочь. Соня.

У Еремина отвисла челюсть.

– О, так вот ты какая – Соня. Рассказывал отец про тебя.

Я недоверчиво посмотрела на Юрия, тот махнул рукой, мол, не слушай и сказал следователю:

– Отказную пришёл писать.

– Ну пиши, коль не шутишь.

Отец сел за стол. Следователь подал ему бумагу и ручку.

Пока Юра писал отказную, Еремин поднял телефонную трубку и велел привести Смирнову Марию. Положив трубку, с интересом взглянул на меня.

– Твой отец – хороший человек.  – Он заложил руки в карманы брюк, прошёл по кабинету, остановился у окна. – Мы с ним лет двадцать знакомы, я тогда работал в Северске опером. Помню, как однажды при задержании одного рецидивиста, твой отец спас меня. Этот Афоня, три ходки уже имел, и вот в очередной раз вызов. Порезал кого-то. Поехали, значит. Скрутили его, привезли. Так вот, он дежурного, молоденький пацанчик еще тогда был, дежурный – то. С одного удара его уложил. Я за табельное, но он и меня, собака такая, по башке, и наручниками шею скрутил и давит, с-собака, я отбрыкиваюсь, куда там! Заведомо невыгодная позиция. Думаю, все. Позорный кирдык.  – Еремин обернулся, кивнул на Юру, – А батя твой сзади подошёл к нему и вломил. А мог бы и не подходить. Я-то перед этим ему самому вломил. Дурной был, каюсь. С тех пор, конечно, многое изменилось. С Юрой скорефанились. А потом меня сюда отправили, повышение, значит, получил.

– Ладно тебе, – отозвался Юра, отложив ручку. Еремин строго взглянул на него и грубовато бросил:

– Чего ты скромничаешь? Дети должны знать, какие у них родители, чтоб могли гордиться ими. А насчёт Марии ты на него не злись: всё он правильно сделал. Была б моя воля, поехала бы Маша по этапу, но твой батя – мудрый мужик. Один раз закрыть, напугать, а потом простить. Такой метод отбивает всякую тягу по воровской идти. Ладно уж. – он подошёл к столу, прошелестел листком отказной. – Написал?

– Я бы поспорила насчёт правильности, но не буду, – вставила я.

Еремин поднял указательный палец вверх.

– И правильно, нельзя с нами спорить, – глубокомысленно изрёк он и заржал.

Дверь в кабинет открылась, и на пороге показалась Машка – Жонглёрша. Вид у неё был заспанный, волосы взлохмачены. Она зажмурила глаза, словно не видела дневного света лет десять.

Я бросилась к Машке, обняла её. Никогда прежде я так не радовалась ей, как сейчас. При виде Юрия Машка опустила глаза.

– Ну всё, семейство! Живите дружно! – заржал Еремин.

Юра дал мне ключи от машины и сказал, чтобы мы подождали его там.

– Здравствуй, свобода! – сказала Машка, едва мы вышли на улицу. Она задрала голову и с наслаждением втянула носом воздух. Затем она достала сигареты и спросила:

– Как ты этого добилась? Ну… Уговорить его забрать заявление?

Я пикнула брелком сигнализации. Пикап, стоящий в компании полицейских УАЗиков, приветливо моргнул фарами.

– Вымаливала прощение для тебя, ползая на коленях. Плакала и унижалась, – трагичным голосом сказала я, но, похоже, неубедительно. Машка состроила недоверчивую гримасу.

– Серьёзно?

– Шучу. Он сам хотел тебя с утра забрать. Проучить, а потом забрать. Но ты лучше больше не воруй у него золото.

– Да не собираюсь я так делать. Не знаю, что на меня вчера нашло. – зашипела Жонглёрша, пугливо озираясь по сторонам.

Мы дошли до машины и остановились.

Мелкий дождь перестал моросить, вместо него в воздухе кружились редкие снежинки.

– Мне так стыдно перед ним. – Машка кивнула на серое здание полиции, – может, на метро домой поедем?

– Нету больше дома, нас оттуда выселили. Эта мадам Горелова оказалась той ещё мошенницей. Нам некуда идти.

– Опять прикалываешься?

– Нет. Как только тебя менты забрали, нас и выселили.

Машка присвистнула.

– И что же нам теперь делать? Ни денег, ни квартиры. – сказала она.

Дверь полиции открылась, и из здания вышел Юра. Строгий и седой, – он сам походил на полицейского. Машка, увидев его, издала тихий стон и опустила глаза.

– У него будем жить. Ведь он мой отец, – сказала я, кивая на Юру. Машка сделала осуждающие глаза и воскликнула:

– Ну сейчас ты точно прикалываешься!

– Не веришь – спроси.

Юра подошёл к нам и остановил взгляд на Жонглёрше. Машка зарделась и стыдливо опустила глаза. Я поняла, что им нужно поговорить, и под предлогом, что собираюсь позвонить, отошла от них. Набрала Динару, спросила – доехала ли она до съёмочной площадки и виделась ли с Тимом. Она ответила, что добралась и поговорила с режиссёром, и теперь у них только рабочие отношения. Я отключилась. На душе было спокойно и радостно. И на этой радостно-спокойной волне я написала Жене:

«Давай встретимся»

Женя тут же перезвонил, и мы договорились увидеться в центре через час.