– Правильно-правильно, – махнул Берия рукой. – Все правильно говоришь. Но вот как раз эта неопределенность и внушает опасения нашим друзьям на Западе. Друзьям, конечно, в кавычках. Немецкий нацизм – это зверь, сорвавшийся с их цепи. Зверь, которого они вскармливали, взращивали. А теперь он стал силен, злобен и неуправляем. И его нужно кому-то загнать назад в клетку. И Запад, прежде всего США и Великобритания, понимают, что без Советского Союза это сделать никто не сможет. Двойная выгода. СССР измотается в этой войне и станет беззащитным, с разрушенной экономикой, народным хозяйством. Только Запад не понимает, что война – это сильный стимул для развития экономики, технологий. Поэтому им опять нужна встреча, нужны договоренности. Точнее, возможность обмануть, наобещать и не выполнить, понять, а чего же хотим мы кроме победы над Германией. Они знают, что мы хотим усилить свои политический позиции, усилить свою безопасность против внешней агрессии. А для этого нам нужна возможность создания своего социалистического лагеря. И мы его будем создавать. Любой ценой, ценой любых затрат! В одиночку против всего Запада мы выстоим, но какой ценой! А нам нужны гарантии безопасности, и мы этих гарантий будем добиваться.

– И где руководство страны намерено предложить Западу место встречи? – спросил Платов.

То, что сейчас рассказал ему Берия, Петр Анатольевич знал и хорошо понимал, потому что был в курсе международной обстановки и получал самую свежую информацию от своей резидентуры, от агентов влияния. Ему не хватал о иногда информации из самых верхних эшелонов советской власти, чтобы не строить догадок о планах и намерения правительства. Эту информацию он получал от своего непосредственного руководителя – Берии. Но осторожный нарком делился ей дозированно, никогда до конца не открывал карт.

И вот сейчас станет известно, а какая же страна попала в поле зрения, кто мог бы принять у себя и обеспечить безопасность. В прошлый раз это был Иран. Но прогитлеровский режим в Иране пришлось сменить более лояльной шахской властью потому, что этого требовали принципы выживания Советского Союза. Нужны были порты и сухопутный путь доставки грузов по договору ленд-лиза. Иметь на юге под боком еще одну страну, поддерживающую враждебную Германию, было недопустимой роскошью. Теперь, видимо, это будет европейская страна, которой самой судьбой, а главное, результатами этой войны предстоит стать страной, дружественной Советскому Союзу.

– Румыния, – коротко сказал Берия и замолчал, внимательно глядя на Платова, как будто оценивая степень его осведомленности.

– Румыния, – медленно повторил Платов. – Наши войска прорвали линию фронта и вошли на территорию страны. Король Михай арестовал диктатора Антонеску и руководителей силовых ведомств, которые были преданы Антонеску. Он объявил о выходе из войны. И без поддержки самой сильной и влиятельной на сегодняшний момент патриотической силы в стране он бы не решился на такой шаг. Шаг смертельно опасный. И эта сила – коммунистическое движение. Значит, в скором будущем, после падения рейха, Румыния должна стать социалистической?

– Молодой король Михай сделал единственно правильный шаг, – уклончиво ответил Берия. – Мы ценим это и окажем ему всяческую поддержку. Он уже запросил от нас переговоры, и правительство подготовило пять важнейших пунктов, по которым Румыния должна дать свое согласие, на которые она должна ответить однозначно и беспрекословно «да».

– Моя задача обеспечить безопасность переговоров? – на всякий случай уточнил Платов, который понимал, что для подготовки такого рода международного мероприятия требуются месяцы.

– Нет, Петр Анатольевич, задача будет на порядок сложнее. – Берия нахмурился и потер пальцами виски. Кажется, у него сильно болела голова. – Вы должны не только обеспечить безопасность, вы будете координировать действия структур. Я отправляю вас в Бухарест для встречи с представителями разведок США и Великобритании. Перечень вопросов, которые вы должны будете обсудить, и договоренностей, которых вы должны будете достигнуть, я вам передам позже. Главное, договориться о совместных действиях, общей политике безопасности и внутренней открытости наших каналов. Полное, понимаете, полное, стопроцентное сотрудничество! По результатам этих договоренностей будет планироваться и встреча глав государств. Общая подготовительная работа трех разведок по общему плану, каждой на своем, заранее оговоренном участке.

– А еще Запад должен понять, что Румыния теперь наша и претендовать на нее они не могут, – без улыбки вставил Платов. – Так сказать, должны заранее смириться и молча согласиться.

– Им придется смириться и молча согласиться, что в наш лагерь попадают все страны Восточной Европы, которые освободит от нацистов Красная Армия. Они слишком поздно спохватились, что мы уже в Европе. Нечего было тянуть с открытием Второго фронта. Западные страны могли бы сами освободить Европу, но они испугались страшных потерь. А у нас иного выхода не было. Мы кровью своего народа заплатили за право диктовать свои условия, условия будущей безопасности своей страны.

Платов уже не сомневался в том, что для этого задания он возьмет с собой группу Шелестова. В голове уже созревал план действий. Группа будет обеспечивать его безопасность и собирать сведения о действиях других разведок. Неизбежно немецкая разведка и румынская сигуранца^[2] попытаются нанести удар. Да и хитрые ходы «союзников» неплохо бы фиксировать и изучать сразу же. Значит, нужно ставить задачу каждому члену группы, у каждого своя роль и своя цель. Но с другой стороны, нужно оставить возможность каждому проявить свой потенциал, свои сильные стороны. В группе ребята опытные, выходили не раз из серьезных переделок, и у группы Шелестова не было случаев невыполнения задания, поставленной задачи. Максим Андреевич проявил себя замечательным руководителем и оперативником. И нужно подумать, какую связь ему дать в Бухаресте. Придется задействовать даже «спящую» агентуру.

Сосновский открыл глаза и посмотрел в темный, давно не беленный потолок с пыльной паутиной по углам. Голова болела, но не очень сильно. Тело ныло и чесалось. Все-таки спать, не раздеваясь, это ужасно. И столько пить тоже. Кряхтя и ворча на свою судьбинушку, он поднялся с продавленного дивана, на котором спал, и поплелся на кухню к крану. Над краном висело небольшой зеркало с сеточкой трещин от нижнего правого угла. И через эту сеточку и верхний угол на Михаила глянуло одутловатое, серое и какое-то мятое лицо с мешками под глазами. Не брился он уже три дня, и щетина добавляла к потасканному лицу лет десять жизни.

– Типичный опустившийся тип из числа бывшей интеллигенции, – проворчал Сосновский, потом повел носом и принюхался.

От рубашки в области подмышек пахло застарелым потом. Наверняка так же сильно пахло и от его ног, на которых красовались выцветшие и когда-то нарядные носки. Теперь большие пальцы вылезли через дырки. От вида грязных ногтей Сосновского передернуло, и он поспешно поплескал водой из крана на лицо.

Есть не хотелось. Хотелось только пить и лежать. «Надо идти», – подумал Михаил вяло и поплелся к двери, где на гвозде висел ношеный и мятый пиджачишко, который был ему мал. «Может, снять рубашку и надеть пиджак прямо на майку? – вяло подумал Сосновский. – А что, так нередко ходят опустившиеся личности, такие, как я. Майка уже серая. М-да, как там говорят блатные? «Бывший интеллигентный человек», «бич»? Вот и я бич. Время уже двенадцатый час, пивнушка за продуктовой базой уже открылась. И там уже наверняка все дружки. Конечно, дружки-приятели. Платит тот, у кого лишняя деньга появилась на опохмелку. Кто бутылки сдал, кто из дома тайком от жены что-то утащил и продал. Да у многих и жен-то уже нет. Мотаются по таким вот берлогам, как и я. И у меня нет жены, – хмыкнул Сосновский. – Бутылка моя жена, бичи-собутыльники – моя семья. Как-то так».

Густой папиросный дым и дым махорки наполняли пивную, смешиваясь с резкими запахами дешевого алкоголя и пота. Рынок возле продуктовой базы и пивная на рынке жили своей привычной суетой, но суета шатающихся мужчин с кружками пива в руках, пьяное бормотание, резкие возгласы, смех и матерщина создавали в этом темном заведении с низким сводчатым потолком совсем иное пространство, иную атмосферу. Здесь каждый грешник или праведник, в зависимости от того, кем ты был в прошлой приличной жизни, мог хоть ненадолго забыться, погрузиться в небытие пьянства и бессмысленность существования.

Сосновский, чуть щуря глаза, дербанил сухую воблу, обсасывая полоски соленой рыбы и свои пальцы. Он уже знал здесь всех, почти со всеми выпивал, обнимался и в пьяном угаре клялся в верной дружбе до самой смерти. Тут были простые работяги, бывшие колхозники, приехавшие в столицу на заработки, ничего не заработавшие, опустившиеся на самое дно. Они промышляли мелкими дешевыми работами, ежедневно пропивая все, что удавалось сколотить за день. Был тут и театральный актер, конечно же, актер в прошлом. А вон тот, кажется, в прошлом был писателем и поэтом. Был бывший милиционер, которого турнули из органов за пьянство, и теперь он славился тем, что ходил и побирался, прося у каждого прощения. Ему или наливали снисходительно, или толкали ногой в грудь, чтобы проваливал. И он уходил, воспринимая все как должное, стыдясь своего прошлого.

Сегодня здесь был и Данила. Не то чтобы он нравился Сосновскому. Просто он еще оставался живым человеком. Он умел красиво говорить, рассуждать и делать правильные выводы. Жил Данила в трех кварталах отсюда, и там, почти у его дома, имелась своя пивная. Но он упорно ходил сюда изо дня в день. И сегодня пришел. Пришел, потому что здесь была Татьяна. Раскрашенная, нелепо одетая женщина была, в принципе, красивой, если ее умыть и нормально одеть. Правда, волосы, теперь уже с сединой, растрепаны, под глазами и возле рта морщины и потухшие глаза, в которых интерес к окружающему возникал при звуках льющегося в стакан алкоголя. С кем она приходила? С несколькими мужчинами. Возможно, что один из них был ее мужем или сожителем, а может быть, и нет. Или все они.

Данила с трудом держался на ногах. В последний час его бокал обновлялся столь часто, что он наверняка сбился со счета, откуда у него брались деньги на каждый следующий. Ему было давно не важно, занимал ли он у работяг, оставлял ли в залог последние мелочи из карманов. Все это было ничто по сравнению с иглой ревности, впивавшейся ему глубокими уколами в сердце. Любовь, как нож, терзала его разум и трезвое сознание. Да трезвым он и не был почти никогда.

Татьяна! Эта женщина была самой яркой звездой в его мраке жизни. Он мечтал о ее поцелуях, которые казались ему божественными, ее улыбка рассеивала туман печали. Но его вновь настигло предательство – он снова видел, что она танцует и выслушивает комплименты других. Кто-то из тех, которые считались его приятелями, обнимали Татьяну, что-то со смехом говоря ей на ухо, и она грубо отбрасывала руку очередного ухажера и тянулась к стакану. Сегодня в пивной она опять появилась, привлекая взгляды мерзавцев и подлецов.

Здесь часто ссорились, бросались оскорблениями и угрозами. Но редко возникало что-то серьезное. На серьезную драку у этих опустившихся людей не было ни сил, ни желания. Когда все началось, Сосновский даже не осознал, что зарождался скандал. Звук разбивающегося бокала вырвал его из мутной задумчивости. Крепкая рука зацепила Данилу за плечо. В голосах мужчин слышались издевки, грубые насмешки и намеки на то, чем Татьяна занимается, пока он уходит с головой в дурман алкоголя. Михаил не заметил, как пьяный гнев Данилы, накапливавшийся изо дня в день, вспыхнул как пламя.

– Что же ты стал гавкать? – спросил его один из собутыльников, бросив взгляд на Татьяну. – Чья же она кукла?

Данила не то чтобы осознал слова, но глумливый тон вызвал в нем лютую ненависть. Он шагнул вперед, замахнувшись пустой стеклянной кружкой. Удар прозвучал гулко в неожиданно наступившей тишине. Собутыльник покачнулся, сжав рукой окровавленный лоб. Тишина продлилась лишь краткий миг, а затем заведение погрузилось в хаос. Кто-то прокричал за спиной, другой ударил Данилу, но он, невзирая на боль, рвался выразить каждому присутствующему свое возмущение. Руки нелепо метались в воздухе, люди каким-то чудом увертывалась от летящих в них предметов. Казалось, мир сжался до этого небольшого круга, в центре которого была всего лишь одна женщина – Татьяна.