Двигатель маломощный, чтобы хоть как-то компенсировать прожорливость конструкции. Скорости-то большие не требовались. Простое сопровождение с грузом. Специально для операции такую модификацию сделали из той ленинградской плоскодонки, что в 1927 году приняли на вооружение.

На груди у бойцов висели пистолеты-пулеметы, самозарядные и егерские карабины. Последние первоначально оснащались прицелами кратностью 2,5. Но опыт широких армейских испытаний показал – мало. Нужно хотя бы 4, а лучше 5. Даже для ограниченной дальности боя, на которую рассчитывались такие поделки. Вот их и поставили. Благо, что в Союзе уже производили стекло подходящего качества. В очень ограниченном количестве, но его и требовалось немного.

Имелись и пулеметы. Легкие, под 6,5×40 патроны, и ручные, под 7,92×57. Выданные из расчета один легкий на звено и один ручной – на отделение.

В качестве усиления шли бойцы с 40-мм ручными гранатометами. Их маленькие гранаты, летящие метров на четыреста, получили любовь и уважение бойцов. Не уступая ручной наступательной гранате в действии, они за счет особого взрывателя надежно взрывались, даже упав в мягкий глубокий снег. Где-то от удара о препятствие. Где-то из-за срабатывания замедлителя самоуничтожения. При этом они отличались достаточно приличной точностью. Во всяком случае, опытный стрелок вполне уверенно закидывал такие подарки в окна или чуть за елку во время лесного боя.

Неприятная штука.

Дополнительно в каждом таком поисковом отряде двигались бойцы с 13-мм тяжелой винтовкой^[5] и 60-мм минометом. Благо, что аэросани позволяли тащить с собой довольно большой и тяжелый боезапас. Совершенно неподъемный в ином случае.

Снег.

Маскхалаты.

Лыжи.

Куча оружия и боеприпасов.

Опасные «грибники», которые рыскали по сельской и лесной местности Урала в поисках сбежавших бандитов, сектантов и прочей нечисти, продолжая зачистку региона, которая с осени ни на день не прекращалась.

Да не просто так действовали, а по наводке, потому как в воздухе болтался жесткий дирижабль, ведущий координацию целого района. Один из нескольких.

Мороз – дело страшное.

Тут и самолет обледеневает, и вертолет.

Для дирижабля же жесткой конструкции это оказалось легко решаемой проблемой. Достаточно было вывести выхлоп от двигателей в зазор между внешней обшивкой и баллонами с водородом, подводя его туда по обмотанным асбестовой тканью тонким трубам.

Температура таких газов при выпуске в зазор не превышала 40–50 градусов, из-за чего исключалось возгорание или перегрев водорода. Обшивка и баллоны также чувствовали себя вполне комфортно. Поверхность же перкалевой лакированной обшивки получалась при таком подходе чуть теплой. Едва за ноль или около него. Что защищало от нарастания льда. А даже если где-то оно появлялось, то на скорости отваливалось. Да и саму гондолу эти газы обогревали, проходя перед этим через радиаторы. За счет чего, кстати, слегка и остывали до приемлемой температуры.

Ветра зимой на Урале были сильные и порывистые, из-за чего никто не стал развлекаться со взлетом-посадкой дирижаблей. Это было лишнее. Они просто спускались метров до 50–100 на поле, цепляли спущенным концом платформу с грузами и поднимали к себе электролебедкой, забирая таким образом канистры с топливом, еду, воду и прочее. Так же спускали и пустые емкости.

Это удавалось делать даже на проходе, когда из-за сильного бокового ветра не удавалось удерживать дирижабль на месте. Даже с помощью людей.

Когда же требовалась именно посадка, то с дирижабля отдавали швартовочные концы. Их ловили на земле. Заводили на лебедки и притягивали дирижабль к земле.

А чтобы его не срывало, по осени соорудили специальные «редуты», то есть с помощью экскаваторов и бульдозеров отсыпали земляные валы высотой около двадцати метров. А потом поверху еще и забор пустили для пущей ветрозащиты, сформировав таким образом трехсотметровые круглые площадки.

Но такие танцы с бубном проводили редко.

Очень редко.

Да и зачем? Ведь смена экипажа была доступна с помощью все того же троса. Страшновато, но да не беда. В экипажи таких машин не брали людей робкого десятка. Быстрая защелка позволяла заскочить на зацеп на бегу, даже если дирижабль несло. И так же легко ее можно было открыть, если тебя потащило. Что-то аналогичное применяли позже на вертолетах…

– Стой! – крикнул радист.

Приказ подтвердил командир.

Его передали по цепочке.

И отряд замер.

Радист же, у которого радиоприемник был постоянно включен, снял всю свою бандуру с плеч и водрузил на подножку аэросаней.

Приемник и передатчик в этой переносной модели ближней радиостанции были отдельными модулями с отдельным питанием, что позволяло держать приемник всегда включенным. Да, это жрало аккумуляторы. Но на аэросанях имелся их запас. Плюс включаемый генератор позволял при необходимости их подзарядить. Ну и приемник много не кушал.

Пользы же такой подход давал массу. В первую очередь из-за того, что оператор дирижабля мог связаться с группой в любой момент. Вот как сейчас…

Радист включил передатчик.

Начались переговоры. Короткие.

Доложился командиру, передавая инструкции.

Тот глянул на карту. Сделал несколько отметок. Карандашом. Потому что на морозе ничего толком больше не писало, кроме него. И скомандовал привал. Короткий. Чтобы бойцы могли попить горячего сладкого кофе из термоса и немного передохнуть, а он – их проинструктировать.

Пятнадцать минут пролетело в одно мгновение.

Люди же, прекратившие движение, даже несмотря на теплую одежду и горячий сладкий кофе, стали подмерзать. Так что выступление они начали очень охотно. Развернувшись уже по другому боевому порядку.

В паре километров с северо-северо-востока с дирижабля был замечен дымок. В лесу. Выдававший людей. И требовалось проверить – кто там и чего делает. Может, охотники, может, еще кто, а может, и те злодеи, за которыми поисковые отряды и бегали. Иной раз и не опознать – кто где. Люди и люди. Если в руках только охотничье оружие или его нет вообще – целая морока начинается. Их ведь опрашивать надо. Допрашивать. Хотя, конечно, приличные люди зимой по дремучим лесам не мотаются…

Но «обошлось».

Где-то с пятисот метров раздался выстрел. И один из бойцов упал, схватившись за руку. Следом за ним, а то и быстрее упали все остальные, слившись со снежным ландшафтом.

Из леса прозвучало еще несколько выстрелов. Но в этот раз – мимо. Лежащих в снегу бойцов в маскхалатах было не разглядеть без оптики. А ее у неприятеля, скорее всего, не имелось.

Впрочем, противника тоже было не видно.

– Хорошо замаскировался. Зараза.

– Охотник, видать.

– Да. Охотник… На людей…

Бах.

И вновь где-то рядом свистнула пуля.

Несколькими секундами спустя пулеметчики, распределив между собой сектора, открыли огонь. Просто на подавление. Чтобы спугнуть неприятеля и вынудить его отойти. А минометный расчет, расположившись за аэросанями, добавил минами. Немного. Для шума. Стрелять все равно было непонятно куда.

Командиры же внимательно наблюдали за опушкой в бинокли.

Минуты такого обстрела не прошло, как началось движение. То одна фигурка куда-то бежала. То другая. Маскхалатов у них не было, поэтому они стояли у стволов, сливаясь с ними и их тенями.

Егеря, которых в отряде насчитывалось трое, не зевали. И ориентируясь на наводку командиров, сразу же открыли огонь. И очень результативный. На такой-то дистанции.

Остальные же бойцы тем временем развернулись широким фронтом и короткими перебежками стали продвигаться вперед.

Пулеметы уже замолчали. Сразу как побежали стрелки неприятеля. И, кроме отдельных хлестких выстрелов егерей, было в целом тихо. Однако все равно – продвигались осторожно. Опасаясь засады.

Уже у самой опушки их нагнал дирижабль и открыл огонь куда-то вперед. В его гондоле было смонтировано восемь 13-мм пулеметов. И, летя на высоте полутора-двух километров, он мог из них ТАК приласкать, что тошно станет любому.

– Отходят, – сообщил радист командиру отряда. – Передают, что эти прикрывали отход. Там до сотни человек. Волокуши со скарбом…

Очередной тяжелый день этой сложной и тяжелой зачистки шел своим чередом. Священник, который был включен в каждую такую команду, за эти несколько месяцев уже поседел от того, что ему пришлось увидеть.

Там, в городах, были относительно цивилизованные банды, обслуживающие интересы партийных функционеров и сотрудников органов. А здесь, в глуши, такого уже не скажешь. Только их отряду удалось обнаружить около десятка культовых объектов со следами ритуальных убийств. Парочку даже пришлось брать штурмом и наблюдать совсем свежие жертвы. А тот же молодой мужчина, превращенный молотками «тюкальщиков» в подобие фарша – зрелище не для слабонервных. Равно как и трупики подростков со спущенной кровью. Но здесь уже «бегуны» отличились…

Одно хорошо – всю эту нечисть гнали из квадрата в квадрат, уничтожая самым безжалостным образом. Буквально выжигая. И чем дальше, тем меньше их оставалось. Хотя сопротивление они, как и прежде, оказывали отчаянное. Но ни у кого из бойцов не было ни малейшего сомнения при нажатии на спусковой крючок.

Все дальше удавалось их загнать в горы.

Все меньше у них оставалось баз.

А впереди их ждала весна. Голодная и холодная весна. Распутица и бурные потоки воды. Сели. И прочие прелести, которые должны были прибрать тех, кто выжил после этой грандиозной зимней охоты…

Тем временем в Москве происходила довольно грустная история.

Дзержинский заболел.

Сердце подвело его. Как и в оригинальной истории. Только позже.

Вот и слег.

– Феликсу Эдмундовичу нужен полный покой! – менторским тоном произнес врач, собирая свои вещи со столика у постели больного.

– Как скоро вы поставите его на ноги? – тихо, но твердо поинтересовался Фрунзе.

– Бог мой! Какие ноги? О чем вы думаете? У Феликса Эдмундовича очень плохое сердце. Ему полностью противопоказаны волнения и всякая суета. И нагрузки. Даже прогулки. Сами видите – ему становится плохо даже от прогулок!

Михаил Васильевич грустным взглядом встретился с Дзержинским. Тот печально улыбнулся. Молча.

Говорить ему ничего не хотелось.

Слишком сильно он себе износил организм. Да, в 1926 году выжил. Но далеко не убежал. Многие годы употребления кокаина дали о себе знать.

Что только Фрунзе ни делал для того, чтобы подлатать друга и соратника. Даже древние корни женьшеня выписывал в надежде на их помощь. Но тот и лекарства принимал нерегулярно, и работал, не щадя себя, и кокаином иногда баловался, когда простых сил ему уже не хватало. Хотя вроде бы отказался.

И вот результат.

Но полтора года – это срок.

Пусть не такой, на какой рассчитывал Михаил Васильевич, но срок значимый. И успел за это время он многое.

Вышли в коридор.

– Он выживет? – тихо спросил нарком доктора.

– Все мы смертны, – развел он руками.

– Не юродствуйте. Вы прекрасно поняли, о чем я вас спросил.

– Будем надеяться на чудо. Без него… м-да… он очень сильно запустил свой организм. Если говорить по чести, то я не могу гарантировать ему и дня жизни. Все очень плохо. Он может умереть в любой момент.

– Ясно… – произнес Фрунзе, поиграв желваками.

Немного помедлив, повернулся к Артуру Христиановичу, первому заму Дзержинского.

– Обеспечьте все, что распорядился сделать доктор. Тишина, покой, любые лекарства. Все что угодно. Если потребуется моя помощь – обращайтесь напрямую в любое время.

– Сделаю. Все, что от меня зависит, сделаю, – очень серьезно произнес тот.

Артур Артузов, а точнее Артур Евгений Леонард Фраучи, сын швейцарского сыровара итальянского происхождения, родился и вырос в России. Имел за плечами и золотую медаль за гимназию, и окончание с отличием Петроградского политехнического института, а также большой опыт работы в ЧК-ГПУ-ОГПУ.