Второе издание (1948 г.)

1111 Статьи в настоящем сборнике представляют собой попытку внести некоторую упорядоченность в хаотическое изобилие психических явлений посредством идей и понятий, распространенных в других областях научных исследований за пределами психологии. Поскольку наши психологические знания все еще пребывают в зачаточном состоянии, нас должны в первую очередь интересовать элементарные понятия и группы фактов, а не отдельные затруднения из числа тех, которыми изобилуют истории болезней и которые никогда не удается объяснить полностью. Фрейдовская «модель» невроза и сновидений лишь отчасти позволяет истолковать эмпирический материал. Будучи психологами-клиницистами, мы должны стремиться к совершенствованию наших методов и психологических теорий, потому, в частности, что «академические» психологи отказались изучать бессознательное эмпирически. Так что на долю психолога-клинициста теперь выпадает и более глубокое исследование компенсаторных отношений между сознанием и бессознательным, чрезвычайно важных для понимания психики в целом.

1112 За исключением ряда мелких исправлений, я не внес в текст никаких кардинальных изменений. Общее количество статей возросло до шести, поскольку я добавил в сборник краткий «Обзор теории комплексов» и свою недавнюю исследовательскую работу «О природе сновидений»^[26].

К. Г. Юнг

Кюснахт, Цюрих, май 1947 г.

О галлюцинациях^[27]

1113 Галлюцинация – не просто патологическое явление, оно довольно часто встречается и у нормальных людей. История пророчеств, а также опыт первобытных людей показывают, что психическое содержание нередко поступает в сознание в галлюцинаторном облике. В этом отношении достойна внимания только форма, а не функция, которая есть не что иное, как то, что принято называть «мозговой волной» (Einfall). Как указывает само упомянутое слово, этому явлению присуща определенная спонтанность, как будто психическое содержание живет собственной жизнью и пробивается в сознание по собственному желанию. Эта особенность, по всей видимости, объясняет ту легкость, с которой «мозговые волны» приобретают галлюцинаторный облик. Обыденная речь тоже знакома с этими переходами от «мозговых волн» к галлюцинациям. Нам случается изъясняться по-разному; самый простой вариант – «Я подумал»; выражение «Мне пришло на ум» уже сильнее, а далее идет по нарастающей, так сказать: «Словно внутренний голос подсказал», «Словно меня кто-то окликнул», «Я слышал совершенно отчетливо».

1114 Галлюцинации такого рода обычно исходят от по-прежнему подсознательной, более зрелой личности, которая пока не способна обрести непосредственное сознание, о чем свидетельствуют наблюдения за сомнамбулами. У первобытных знахарей галлюцинации суть плоды подсознательного мышления или интуиции, которая еще не в состоянии стать осознанной.

Предисловие к книге Шлейха «Чудо души»

1115 Когда спустя много лет я вновь взялся за труды Карла Людвига Шлейха^[28] и попытался воспроизвести посредством выразительного образа духовный мир этого замечательного мыслителя, то мне на ум настойчиво стало приходить другое неизгладимое впечатление, оставленное другим выдающимся человеком – он разительно отличался от Шлейха и одновременно был очень на него похож; я имею в виду Парацельса. Казалось бы, странно их объединять – что общего у современника гуманистов Парацельса и у Шлейха, устремленного в будущее? Их разделяют четыре столетия духовного развития, не говоря уже о том, что это были совершенно разные личности. Сама идея сходства была бы попросту нелепой, если бы не моя приверженность к выявлению сродства противоположностей. Прежде всего знаменательным выглядел тот факт, что Парацельс стоял у истоков нынешней медицины, а Шлейх воплощал собой ее расцвет. Оба могут считаться типичными представителями переходного периода – и революционерами. Парацельс расчистил дорогу научной медицине, порой пребывая, конечно, во власти вековых анимистических верований, однако остро и живо предчувствуя наступление эпохи, когда неуловимые ценности души будут заменены материализмом масс. Шлейх же был революционером иного толка. При всей своей несомненной увлеченности анатомическими и физиологическими исследованиями он смело и даже дерзко обратился к той самой области психического, от которой Парацельс, повинуясь велениям своего времени, не слишком охотно отвернулся. Оба энтузиаста воодушевлялись собственными видениями, оптимистически доверяли всему вокруг, радовались своим надеждам на лучшее; оба выступали пионерами нового духовного мировоззрения, шли к головокружительной цели уверенно и неустрашимо. Оба бесстрашно всматривались в сверхчеловеческие метафизические бездны и искренне верили в вечные образы, глубоко запечатленные в человеческой психике. Путь Парацельса привел к признанию божественной, по сути, дохристианской prima materia^[29], или «гилиастра»^[30]. Шлейх, начав с изучения сети кровеносных сосудов и лабиринта нервных окончаний, двигался по ганглиозной лестнице симпатической нервной системы к трансцендентальной душе, которая предстала перед ним во всей своей поистине платоновской славе «занебесного места»^[31]. Оба они вдохновлялись бурными событиями эпохи упадка и перемен. Оба родились не в свое время и были эксцентричными личностями, на которых общество смотрело косо. Что ж, современники великих всегда мало что понимают, им невдомек, откуда берется тот неприличный, по их мнению, восторг, что обуревает великих людей, – восторг, обусловленный не столько темпераментом, сколько предвкушением новой эпохи. Вспомним, сколь осуждающе взирали современники на неистового Ницше! Зато ныне мы уверены, что о нем никогда не забудут. Вот и Парацельса, кстати, спустя четыреста лет норовят благодарно воскресить и рядят в современные одежды. Какая участь уготована Шлейху? Мы знаем, что ему виделось единое представление психических и физических процессов в организме; сегодня это представление во многом движет медицинскими и биологическими исследованиями. Отчасти ему мешала терминология, унаследованная от эпохи научного материализма, но все же он сумел вырваться за узкие рамки депсихизированной материальности и переступить через преграду тернистых предрассудков об отделенности души от тела. Разумеется, он ничего не знал о моих собственных усилиях, которые долгое время оставались неизвестными научной общественности в Германии, но в целом мы стояли с ним плечом к плечу, сражаясь за признание души как фактора sui generis^[32], и тем самым прокладывали новый путь для психологии, ранее вынужденной пренебрегать психикой.

1116 Научный прорыв, к которому был причастен Парацельс, вывел человечество из пелены средневековой схоластики в неведомый науке той поры мир материи. Это несомненная заслуга, и наша медицина навеки в долгу перед Парацельсом. Что же касается Шлейха, вовсе не частные открытия, методы или выведенные им правила придают ему значимость в наших глазах; куда важнее шаг вперед, в новое поле будущего, где совокупность известных фактов предстает в ином свете. Посредством синтеза накопленных в предыдущие эпохи знаний и через поиск точки зрения, позволяющей обозреть целое, он преуспел в стремлении вырваться из колдовского круга чистой эмпирики и подступился к основаниям эмпирического метода как такового (о котором большинство людей попросту не подозревает). Я имею в виду определяющие для организма взаимоотношения химии тела и психической жизни. Парацельс в конечном счете склонился к «химизму», вопреки своей уверенности в том, что над мирозданием господствует дух. Шлейх четыреста лет спустя пришел к пониманию психической одушевленности и тем возвысил психику, ранее снисходительно считавшуюся чем-то вспомогательным, до положения auctor rerum^[33]. Смело и решительно он выстроил новую иерархию телесного устройства человека. «Рудиментарная» симпатическая нервная система, этот будто бы случайный клубок ганглиозных узлов, поразительно целенаправленно регулирующих вегетативные функции организма, сделалась «матерью» спинномозговой системы, венцом и чудом которой выступает мозг, для нашего зачарованного взора – управитель всех телесных процессов. Более того, для Шлейха симпатическая система была таинственным «космическим нервом», подлинным «идеопластом»^[34], исходным и непосредственным воплощением Мировой Души, которая создает и поддерживает тело, которая существовала до того, как появились привычные нам тело и разум. В результате «гилиастр» Парацельса лишается своей непостижимой творческой тайны, а осязаемость материи, в которую столь горячо верили, которая казалась столь убедительной для чувств, вновь растворилась в Майе^[35], в простой эманации изначальной мысли и воли, из-за чего все иерархии и ценности потребовали пересмотра. Неосязаемое, или психика, стало основой, а «сугубо растительная» симпатическая система превратилась в хранилище немыслимых творческих тайн, в проводника животворящей Мировой Души, сделалась, если угодно, архитектором мозга, новейшего творения вечносущей творческой воли. За ошеломляющим величием спинномозговой системы, которая, как проводник сознания, по-видимому, тождественна психике как таковой, скромно пряталась симпатическая система, или «психика» в более глубоком и всеобъемлющем смысле, не просто взаимодействие кортикальных волокон. Несмотря на свою количественную и качественную незначительность, эта психика существенно превосходит собственно сознание как по глубине, так и по размаху мышления; вдобавок она куда менее беззащитна перед воздействием эндокринной системы с ее «зельями», она сама целеустремленно и упорно создает магические секреции.

1117 Парацельс трудился над выведением в алхимической реторте сильфид и суккубов из корней мандрагоры^[36], над изготовлением амулетов палача и чернейших народных лекарств^[37], заявляя, будто познает истину, а Шлейх велеречиво изъяснялся на языке «мозговой мифологии» довоенной эпохи, однако, тем не менее, сумел проникнуть в сокровенные глубины человеческой психики, ведомый интуицией, не осознавший своих поступков. Бурное воображение трансформировало фигуры его речи в формы, которые на самом деле, о чем он и не догадывался, были архетипами коллективного бессознательного; эти фигуры появляются везде, где интроспекция пытается погрузиться в глубины психики – к примеру, в индийской и китайской йоге^[38].

1118 Если коротко, Шлейх был первопроходцем не только в области соматической медицины, но и в области глубинной психологии, на границах с областью вегетативных процессов тела. Это, без сомнения, самая темная область из всех, которую научные исследования долгое время тщетно пытались прояснить. Именно указанная тьма очаровала Шлейха и обернулась целым потоком творческих идей. Пусть он не опирался на какие-либо новые факты, эти его идеи, безусловно, будут подталкивать ученых к новым толкованиям и новым способам наблюдения. Как показывает история науки, прогресс познания не всегда состоит в открытии фактов; столь же часто он заключается в открытии новых направлений исследований и в формулировании гипотетических точек зрения. В частности, Шлейх неустанно повторял, что психика распространена по всему человеческому телу, что она зависит больше от крови, чем от серого мозгового вещества. Это поистине блестящая идея, ее значение трудно переоценить. Она позволила сделать ряд выводов об обусловленности психических процессов, и я сумел независимо подтвердить эти выводы моей собственной исследовательской работой. Имеются в виду главным образом исторические факторы, определяющие психический фон, как учит моя теория коллективного бессознательного. То же самое можно сказать и о загадочной связи между психикой и географической местностью (Шлейх увязывал эту особенность с различиями в питании, причем его доводы не следует немедленно отбрасывать как наивные и устаревшие). Если принять во внимание замечательные психические и биологические изменения, свойственные европейским иммигрантам в Америке^[39], то само собой напрашивается заключение, что в этом вопросе науке еще только предстоит по-настоящему разобраться.