Мать Отто тем временем набирала номер родителей Нины, чтобы сообщить неприятное известие. Их семьи тепло дружили с тех пор, как детям исполнилось по три года и они пошли в один детский сад, но эта неугомонная Нина все время втягивала ее сына в неприятности и подстрекала на необдуманные поступки. Тем не менее женщина поймала себя на мысли, что девочку ей жаль. Судя по рассказу Отто, ей досталось сверх меры. Где-то в глубине души это даже вызывало злорадную ухмылку, но женщина одернула себя. Испытывая такие эмоции, кажется кощунством звонить ее матери и сопереживать, каждый миг думая, а не лицемеришь ли ты. Позвонить тем не менее надо было.

Главная проблема виделась матери Отто в том, что в этой девчонке текла русская кровь, а все русские «слегка» сумасшедшие сорвиголовы. Понимая, что стереотипы, особенно по национальному признаку, хороши только в анекдотах и байках, а разумному человеку кажутся чушью, мама Отто все же не встречала ни одного русского, который не подтверждал бы своим поведением навешенные ярлыки. Умение ввязываться в истории и притягивать проблемы, рискованное, порой пугающе безответственное поведение и, надо признать, своеобразное чувство юмора Нины вопросов не оставляло (сама она от этих шуток не смеялась, а вот муж безуспешно старался спрятать улыбку от взгляда супруги). Может быть, поэтому их сына, совсем иного по характеру, тянуло к этой взбалмошной хулиганке. В глубоком детстве они сразу же нашли общий язык, и с тех пор были неразлучны, вызывая логичную ревность и непонимание у сестры-близнеца, обделенной вниманием.

Отто не выходил из комнаты до самого вечера, даже когда сестра вернулась из школы. Узнав главную новость дня от недовольной матери, девочка привычно набросилась на брата за то, что он снова проводит время не с нею, родной сестрой, а с какой-то идиотской Ниной, которую скоро исключат из школы за прогулы. Хоть бы у нее эта дыра в ноге никогда не заросла! Она бы тогда могла свистеть, поднимая пятку к носу, или дуть через нее мыльные пузыри на потеху всем! Она ведь так любит привлекать к себе внимание всякими необычными трюками!

– Ханна, просто заткнись.

Отто сказал это один раз и больше не реагировал на умелые провокации и обидные слова (сестра очень хорошо знала его слабые места). Он, в свою очередь, привык выслушивать одно и то же время от времени. Состояние Нины, неизвестное ему, но смутно предчувствуемое, тревожило сильнее, чем очевидная зависть сестры. Ему бы очень хотелось выйти из комнаты и узнать у мамы, есть ли какие-то вести, но он боялся. Боялся, во-первых, нарушить ее запрет, а во-вторых, и это пугало сильнее, услышать в ответ что-то страшное и безнадежное для него и утешительное для сестры. Он мог бы упросить Ханну сходить за новостями, но не стал унижаться. Ее согласие было столь же нереалистично, как мгновенная телепортация на луну.

Ближе к ночи с работы вернулся отец. Отто не спал, беспокойно ворочаясь в кровати (плюс ко всему жутко хотелось есть из-за пропущенного ужина и пережитого стресса) и отчетливо слышал, как хлопнула дверь, а затем зазвучал без остановки приглушенный и взволнованный голос мамы. Иногда он прерывался, и мальчик мог услышать низкое усталое папино «угу», звучало оно так, как если бы звук умел становиться туманом – таким расплывчатым казался голос отца по сравнению с резкими и четкими интонациями матери.

Отто не обманывался, ведь даже отцовское «угу», сказанное раза четыре, выглядело вполне угрожающе. Его затрясло, а Ханна уже провалилась в сон, упустив возможность позлорадствовать над его страхом и насладиться «воздаянием за грехи». Отец зашел в комнату минут через двадцать (сначала душ, а уж потом все остальное, железное правило), но Отто показалось, что прошла целая вечность. Ожидать его шагов по лестнице, дрожа под одеялом, было пыткой.

Мужчина прикрыл дверь и не стал включать свет, довольствуясь уличными фонарями. Он догадался, что дочка уже спит, по звуку ее дыхания, а вот блеск слез в глазах сына был виден даже в полутьме. Стараясь не шуметь, папа сел на край кровати и заговорил достаточно тихо, чтобы не разбудить Ханну, но и достаточно угрожающе, чтобы сын ощутил его истинное настроение.

– Две недели без телевизора и видеоигр. Не завидую тебе, приятель. Неужели оно того стоило? Если я еще раз услышу что-то о стройках, заброшенных зданиях и так далее, срок увеличится до полугода. Ты это уяснил?

Мальчик кивнул, наблюдая, как частицы света играют на темном лице отца. Низкий грудной голос продолжил:

– И раз уж ты решил прогулять именно математику, до конца учебного года будешь посещать дополнительные занятия дважды в неделю. Не советую выражать возмущение. Запомни, сын: за все приходится уплачивать подходящую цену. В этом, на самом деле, и заключается свобода выбора. Точнее, ее побочный эффект. Ты поймешь, когда станешь немного старше.

Отто молчал, переваривая информацию. Отец задумался, затем шевельнулся и вновь заговорил:

– Пойми, мы с мамой растим вас не для того, чтобы вы угробили себя где-нибудь, где вас даже не найдут, просто потому что вам весело рисковать. Вы для этого еще слишком малы.

У Отто возникло ощущение, что отец говорит о нем и о Нине как о брате и сестре, а Ханна, которая ведет себя прилежно, здесь совсем ни при чем. Странное это было ощущение. Мальчик уловил, что настроение отца изменилось в примиряющую сторону, и посмел задать вопрос:

– Пап, а Нина жива?

– Конечно, жива. Даже с оторванной ногой люди умудряются выжить, а она, к счастью, всего лишь пробила ступню.

– Я так испугался! Знаешь, что я сделал? Я промыл все водой, а потом затянул ей ногу веревкой из капюшона, так туго, как смог. Но я не знаю…

– Ты все правильно сделал. Молодец. Так она быстрее поправится.

Увидев новую волну слез, мужчина не удержался и потрепал сына за густые русые волосы.

– Все, теперь ложись спать. Или хочешь что-то еще мне рассказать?

Отто отрицательно помотал головой, шмыгнул носом и уронил голову на подушку. Однако радостная новость о состоянии Нины не оставляла ни одного шанса на сон. Какое счастье! Мама еще будет дуться на него, но папа уже почти простил, несколько дней будет для вида изображать строгость, а потом все опять станет, как было. Наверняка они оба за него испугались, представив, что их девятилетний сын мог оказаться на месте Нины.

Интересно, ее тоже заставят ходить на дополнительные по математике? Вдруг они уже договорились по телефону с мамой. Было бы не так тошно. Или ее родители больше испугались, чем разозлились? Отто не мог вспомнить, чтобы Нину всерьез наказывали за выходки, как, например, его, хотя провел в их доме множество вечеров. Мать девочки (наполовину русская, наполовину американка) всегда отстранялась, будто это ее не касалось или будто она спешила заблокировать свои истинные эмоции к происходящему (к выходкам дочери), чтобы остаться в равновесии, а отец (тут корни были сложнее – итальянские, норвежские и американские) всегда разговаривал спокойно и уравновешенно, что бы Нина ни натворила. Отто замечал, что мужчина не мог долго на нее сердиться.

Интересно, в сознании ли сейчас Нина, и если да, о чем она думает? Болит ли у нее нога или голова? Понимает ли она, как всех напугала? И что скажет папе по поводу кусачек? Возможно, в этот раз ему придется по совести отругать ее, мать Нины настоит на этом. Отто долго ворочался, его жалил целый рой вопросов, а потом пришел к мысли, что обязан обеспечить Нине триумфальное возвращение в школу. Иначе все это было зря.

Весь срок ее выздоровления учащиеся обязаны обсуждать случившееся и с любопытством ожидать ее выхода на занятия. Обеспечить ажиотаж в его силах, не зря же Отто стащил со стройки пробитую кроссовку. Осталось дождаться, пока все уснут, пробраться с ней в ванную и привести в приличное состояние. Мальчик планировал отмыть обувь от крови, но не слишком тщательно: нужно произвести впечатление на учеников, но не привлечь внимания учителей. Он так переволновался, что в эту ночь даже не смог заснуть.

* * *

Матери Отто пришлось почти каждый день звонить родителям девочки и справляться о ее состоянии. Идти у кого-то на поводу было настолько не в ее стиле, что остальным членам семьи оставалось только гадать, отчего ее принципы резко изменились. Несмотря на статус провинившегося и вообще-то наказанного, сын требовал этого от нее, и она принимала его условия, удивленная тем, как сильно Отто переживает.

Искренность его мотивов не попадала под сомнение, и родителям обеих сторон пришлось признать, что их дети подружились крепче, чем они полагали. Каждый день, возвращаясь домой из школы, мальчик первым делом спрашивал, есть ли какие-нибудь новости из госпиталя, а Ханна фыркала и закатывала глаза. Один раз они крупно поссорились на этой почве, после того как сестра за ужином заявила, что Отто никогда так не беспокоился о ней, как беспокоится о своей подруге, даже когда был повод, например, когда Ханна тяжело болела корью. На что мальчик спокойно ответил, что она никогда не сделает ничего рискованного и смелого, опасаясь потерять благосклонность учителей, а за лицемерие он ее уважать не будет.

Девочка разозлилась, разбросала еду и посуду по столу и наговорила таких вещей, что тоже попала под наказание. Их обоих отправили на задний двор, собрать весь мусор до мельчайшей бумажки, чем они и занимались молча, игнорируя друг друга (как будто кричать и ругаться могли только при свидетелях, а наедине аналогичное поведение становилось ниже их достоинства). Похоже, это были единственные в мире близнецы без пресловутой ментально-эмоциональной связи или хотя бы намека на взаимопонимание, о которых обычно говорят в вечерних телепередачах, и, если бы не внешнее сходство, Ханну и Отто Биллингсли можно было бы счесть не родными, а просто сверстниками.

Ханна мечтала, чтобы Нина не возвращалась из госпиталя. Это было жестоко с ее стороны, но подавить истинные желания не представлялось возможным. Она ненавидела эту девочку, и не без причины. Нина украла у нее брата, нагло похитила все его внимание, как будто была чем-то лучше Ханны (очевидно, что ничем не лучше). Нина не любила Отто так, как любила она, но по неведомой причине брату это было безразлично.

Иногда он вел себя, как будто слепой и глухой, а заодно и тупой, но она все равно мечтала больше времени проводить с ним вместе. Ее привязанность выражалась в неприемлемых, отталкивающих формах, словно грубая и жестокая ревнивица питала злобу и к сопернице, и к предмету обожания. Ханна не понимала, что на месте Нины могла бы быть любая другая девочка, которая будет максимально не похожа на сестру. Поэтому устранить Нину еще не значило вернуть себе брата. На самом деле уже ничто не было способно его вернуть, и она сделала для этого все – своими руками.

Тем не менее эти две недели в школе без Нины были раем, даже несмотря на ажиотаж вокруг пробитой кроссовки. История о том, как все произошло, поведанная Отто с предельной честностью (приукрашивать оказалось нечего), путешествовала из уст в уста, ежедневно обрастая новыми подробностями и превращаясь в одну из тех школьных легенд, которые рассказывают старшеклассники во время бойскаутских походов. Ханну происходящее раздражало, но разговоры о Нине были приятнее, чем ее физическое присутствие (это пришлось признать как очевидный факт).

Теперь она могла сесть с братом за одну парту, что и делала на каждом занятии, и в столовой они тоже садились вместе, иногда даже общались о чем-нибудь. Несмотря на взаимную обиду, Отто не сопротивлялся, а Ханна делала вид, что ей все равно и ничего особенного не происходит. Внутренне она радовалась и ощущала странное спокойствие рядом с братом, а Отто в ее компании приходил к выводу, что у них с сестрой очень противоречивые взаимоотношения, но зато честные и искренние, и возможно, когда-нибудь время все это исправит.