Сперва она отпрянула от окна, но потом вернулась и прижалась к стене рядом. Вся дверь по косяку была окружена плетнем из крапивы со зверобоем и заговорена, второе окошко тоже. Свободным оставалось только одно, и через него голодные духи рвались к своей жертве. Прямоугольник окна потемнел, звезды и лунный свет исчезли, будто в окошко вставили плотную затычку из сплошной тьмы. Десятки мелких холодных вихрей кружились в избе; Дивляна ничего не видела, только подрагивало пламя лучины, но ощущала каждый из них так ясно, будто тонкие струны проходили через ее голову, и она чувствовала колебание каждой из них. Все они были разными, но одно объединяло их – чужеродность и чувство голода.

Готово. Они все здесь. Возле окна движение прекратилось, но в проеме по-прежнему висела густая чернота. А клубок тонких холодных вихрей вился посреди избы. Дивляна подняла с лавки приготовленный крапивный плетень и положила его на оконный косяк. Все. Духи оказались в ловушке.

– На небесах от лица Перунова поднимается грозная туча, сильный гром и молния, – заговорила она, и собственный тихий голос слышался ей будто издалека. Но в нем жило горячее дыхание грома, и ей самой уже казалось, что это говорит не она, а та, небесная Огнедева. – Как спустил Перун гром и молнию, грянул гром, молния пламя пустила, молния осветила ─ и устрашились, и убоялись всякие нечистые духи, расскакались и разбежались: водяной в воду, а лесной в лес, под дерево скрипучее, под корень, а ветряной под куст и под холм, а нечистый дух, посыльный и нахожий, на свои на прежние жилища. Так и я приказываю вам, духи нечистые: как боитесь вы небесной стрелы, молнии грома, так убоялись бы вы и меня, внучки Дажьбожьей, во всякое время, на востоке и на западе, на полудне и на полуночи, со всех четырех сторон…

– Кто?

– Говорит?

– С нами?

– Кто?

– Приказывает?

– Нам?

Теперь уже звуки исходили не из уст Ольгимонта: он по-прежнему лежал неподвижно, а голоса раздавались прямо из воздуха – и прямо в голове Дивляны.

– Я роду ни большого, ни малого: мне матушка – красно солнышко, а батюшка – светел месяц, а сестры у меня – белы зорюшки, а братцы у меня – часты звездушки. А вы кто? Как имена ваши?

– Мне имя – Воронец!

– Мне имя – Пырец!

– Мне имя – Хоростец!

– Мне имя – Беглевец!

– Мне имя – Нырец!

– Мне имя – Былец!

– Мне имя – Пухлец!

– Мне имя – Горелец!

– Мне имя – Турица!

– Мне имя – Ужевник!

– Мне имя – Земляница!

– Мне имя – Змиица!

– Мне имя – Мокрец!

Слова падали, как осколки льда – острые, тонкие, холодные, ранящие. И все-таки это была победа – она заставила их говорить. А кто знает имя, тот получает власть. Стараясь ни одного не упустить, Дивляна лихорадочно соображала. Все эти имена – названия трав. Но духи растений не могут мучить людей. Значит, бабка Кручиниха когда-то схитрила: она прикормила игрецов, дала им имена трав и тем самым подчинила себе, поскольку ей, зелейнице, были подвластны травы.

– И приказываю я вам, дух Воронец, дух Пырец, дух Хоростец… – Дивляна перечислила все тринадцать имен, – уходите от внука Дажьбожьего Ольгимонта, уходите от этого дома, от окон и дверей, от четырех углов, уходите на свои прежние жилища и не возвращайтесь, пока хмель не утонет, пока камень не поплывет!

– Мы не можем! – завыли, заскулили, заканючили голоса над ухом. – Не можем!

– Хозяйка нас на вечную службу подрядила!

– Воли нас лишила!

– А служить мы можем только ей и еще троим, в ком ее же кровь, кровь Ольгимонта волхва!

– Кто эти трое? – спросила Дивляна. Надо думать, речь шла о потомках древнего чародея, к которым принадлежала сама Кручиниха, – ведь говорили, что она происходит из старого и знатного голядского рода.

– Колпита, княгиня смолянская!

– Ее сын Ольгимонт!

– Ее дочь Ольгица!

– Но их тут нет!

– Есть только он, Ольгимонт!

– Он не хочет!

– Он отвергает нас!

– Он не кормит нас!

– Он не дает нам работы!

– Но мы не можем уйти!

– Он – Ольгимонт!

– Он – наш хозяин!

– Он должен нас кормить!

– Замолчите! – Дивляна затрясла головой, и вой тринадцати голосов умолк.

Ей все стало ясно. Сына княгини Колпиты подвело то, что он получил родовое имя своего знаменитого предка. Везде нарекают именами предков, давая тем новую жизнь в своем же роду, но для духов нет разницы между этим Ольгимонтом и тем, которому они служили лет двести назад. Однако этот Ольгимонт не имеет ни желания, ни способностей, ни знаний, чтобы ими управлять. Видимо, его мать даже не подозревала о том, что в роду существует подобное наследство. Иначе позаботилась бы.

– Я найду вам нового хозяина, – сказала Дивляна. – Или хозяйку. Вы согласны служить княгине Колпите – я отвезу вас к ней.

– Мы согласны! Согласны!

– И я буду кормить вас, пока вы не попадете к ней. А взамен пообещайте, что не станете мучить Ольгимонта, не станете манить детей, не станете причинять вреда никому ни в этом селении, ни среди всех прочих людей. А иначе я запру вас в этой избе навсегда и вы выйдете на волю только тогда, когда Мать Земля перестанет родить траву-боронец!

Духи отчаянно взвыли – этот срок был сродни тому, что называется «когда камень поплывет». Дивляна ощутила, как тринадцать мелких воздушных змеек разом кинулись к ней, будто стрелы, но застыли, не в силах ее коснуться: сила княж-травы солонокреса, сила боронец-травы и сила Огнедевы образовала вокруг нее подобие кокона, куда не могло проникнуть ничто враждебное. Духи бесновались и выли, колотясь об эту невидимую преграду, но Дивляна сохраняла спокойствие. Она даже перестала бояться, видя, что противники у нее в руках.

– Мы согласны… – простонал сперва один голос.

– Мы согласны… – неохотно подхватил другой.

– Согласны…

– А ну, живо все в клюку! – приказала Дивляна. – И сидите там, пока не позову.

Клубок холодных вихрей кинулся к бабкиной клюке, которая стояла возле печи, и мигом втянулся внутрь. Стало тихо, и Дивляна вдруг ощутила, каким теплым сделался воздух. Присутствие духов выстудило избу, но тогда она не замечала этого.

Она подняла глаза к окошку. На темной глубокой синеве сияли звезды – глаза чуров, как о них говорят.

И тут ее начала бить неудержимая дрожь. От слабости Дивляна не могла даже сидеть и улеглась прямо на жесткую непокрытую лавку под окном, свернувшись калачиком. Когда напряжение спало, у нее совсем не осталось сил. Но все-таки она выдержала, сумела собрать воедино силу Матери Земли, огня и воды, вещего слова и верно направить их. И несмотря на нынешнюю слабость, чувствовала, что и сама благодаря этому стала гораздо сильнее.

Ночью никто не вмешивался, но, надо думать, все село с большим волнением ждало исхода решающей битвы Огнедевы с игрецами, потому что за ней пришли на белой заре, едва начало понемногу светать. Дивляну разбудил стук в дверь, но она не сразу проснулась и не сразу смогла встать, поскольку чувствовала себя разбитой, все тело болело, голова кружилась. Она ничего не ела все прошедшие сутки и теперь от слабости с трудом стояла на ногах, так что, цепляясь за стены, едва добрела до двери.

Они все были здесь – Белотур, Велем, Милоум с братом Синелей, Сушина, а за ними толпилось еще множество людей – жители Межи, поляне, ладожане и смоляне.

– Ты жива? – Велем крепко взял ее за плечи. – Что тут было?

– Я их победила, – сонным голосом сообщила Дивляна.

– А князь наш как? – спросил Сушина, через ее голову вглядываясь в дальний угол.

– Пойдемте, посмотрим. – Дивляна отошла от двери. Об Ольгимонте она почти забыла, поглощенная поединком с игрецами.

Все желающие в старую Новилину избу не поместились бы, и Званец встал у двери, пропустив только воевод. Тем не менее никто из этих храбрых мужей не решился приблизиться к Ольгимонту раньше Дивляны. Она подошла, наклонилась над лежащим и позвала:

– Князь Ольг! Не пора ли тебе просыпаться?

Она слегка потрясла его за плечо… и он вдруг открыл глаза. Собственный его друг и воевода Сушина вздрогнул и отшатнулся – он слишком хорошо помнил, как вслед за этим его князь совсем недавно пытался вцепиться ему в горло. Но теперь Ольгимонт ничего такого не хотел, а лишь с изумлением смотрел на склонившуюся над ним незнакомую девушку, лицо которой ему плохо было видно в полутьме, и столпившихся позади нее мужчин. Но это выражение изумления было самым обычным, человеческим.

– Ну и долго же я спал… – хрипло выговорил он, и этот голос тоже не имел ничего общего с теми тринадцатью потусторонними голосами, которыми он разговаривал несколько дней перед этим.

– Слава чурам! – с облегчением простонал Сушина, наконец-то узнавая своего князя. – Сокол ты мой ясный…

– Что… Ой! – Попытавшись приподняться, Ольгимонт потревожил какую-то из своих ран и охнул. Оглядев себя – из-за множества повязок, которые часто приходилось менять, на него даже сорочку не надевали, а лишь накрывали ею сверху, – он поднял недоумевающий взгляд на воеводу: – С кем мы дрались? Что со мной было? Я ничего не помню! Это голядь напала? Или Станила? Что молчите?

– Не голядь это и не Станила. – Сушина покачал головой. – Это, княже…

– Тебе пришлось сражаться с игрецами, князь Ольгимонт, – сказала Дивляна. – Эти раны – из-за них.

– С игрецами? – Ольгимонт перевел взгляд на нее и все-таки с усилием приподнялся и сел, морщась от боли. – А ты кто?

– Я – Огнедева.

Ничего больше объяснять сейчас у нее не было сил, и она привалилась к плечу Велема, закрыв глаза. Тот без разговоров подхватил ее на руки и понес к Милоуму. Там хозяйка напоила ее молоком, и Дивляна, едва сумев взобраться на полати, заснула, будто провалилась. И проспала весь день. В сумерках она встала, взяла у хозяйки кувшин молока, кусок хлеба, забрала клюку Кручинихи и со всем этим пошла на жальник. На родовом кургане Кореничей, возле камня, под которым зарыли прах старухи, она разлила по траве молоко, разбросала накрошенный хлеб и приказала:

– Ешьте!

Вокруг не было ни одной живой души, но даже если бы кто-то и нашелся, то ничье ухо, кроме Дивляны, не смогло бы различить свист, вой, голодное повизгивание, с которым тринадцать игрецов набросились на угощение.

Загнав свое дикое стадо опять в клюку, Дивляна отнесла ее в избу Кручинихи, а сама вернулась к Милоуму и улеглась спать. И снова спала до самого утра.

Глава 4

Ни детей, ни скотину никто больше не манил на жальник, и после двух ночей, прошедших в тишине и благополучии, жители Межи окончательно поверили, что их беды миновали. По этому случаю старейшины решили устроить пир, чтобы угостить и предков, и богов, и гостей, которые помогли усмирить злыдней и вернуть селению безопасность. Закололи бычка, женщины напекли пирогов, наварили пива. Соседи собирались изо всех окрестных весей, словенских и кривичских, и рассказы о буйстве духов и о сражении с ними Огнедевы обрастали все новыми подробностями.

А между тем пора было ехать дальше. За время этой остановки дружины отдохнули, что было очень кстати. Лишь чуть выше Межи судоходная часть Ловати кончалась и начинался волок – первый из тех, что в конце концов должны были привести к Днепру. Князь Ольгимонт уговаривал путников задержаться еще на пару дней – он хотел непременно сам сопровождать Огнедеву до Днепра, но ему требовалось время на то, чтобы окончательно окрепнуть. Его раны закрылись и быстро заживали, и Белотур согласился обождать еще немного. Ольгимонт, которому уже рассказали, что с ним было и какая печальная участь его ждала, если бы не вмешательство Огнедевы, был исполнен благодарности и выражал полную готовность служить ей, как она пожелает. Пока он мог сделать одно: провести дружину до самого Днепра наиболее удобными путями и оберегать от разных напастей.

И вот наконец еще дня через три дружины Белотура, Велема и Ольгимонта попрощались с Межой и тронулись дальше. Клюку Кручинихи, для надежности обвязанную одним из заговоренных стеблей боронец-травы, Дивляна везла с собой и намеревалась вручить матери Ольгимонта, княгине Колпите.

Протяженностью волок от верховий Ловати до озера Узмень, куда им теперь предстояло держать путь, был верст в пять.