Я обернулся, и легкий разряд все же пробежал по телу, память чуть всколыхнулась, вычерчивая знакомые образы. Тех, кто стоял у меня за спиной, я узнал. Не знаю как, смутно, расплывчато, но узнал. Даже имена их в памяти прорезались.

Передо мной стоял неказистого роста мужчина возраста не старого, но отмеченный сеткой морщин, и виски будто пеплом белым подернуты. Он никаким боком не походил на стереотипный образ военного – красивого, загорелого. Скорее, напоминал служащего среднего полета, с немного сутулой осанкой от кучи бумаг и документов.

Женщина выше его ростом. Не слишком худая для своих лет, но в ней видна материнская сила, и сразу можно заметить, какое доброе и лучистое у нее лицо.

Конечно, родителей не выбирают, даже в моем случае, но, если честно, то я бы выбрал первых, если судить по «обложке», подумал я и тут же получил этакий легкий душевный укол, будто совесть моя огрызнулась, мол, эй, они тебя, дурака, растили, а ты… Ладно, Сашок, угомонись немного. Я их, как родителей, не помню… Спасибо хоть за вот эти тёплые флюиды.

– Привет, мам, пап! – не хотел так говорить, но само вырвалось, будто на автомате. Наверное, Сашок снова подсказал.

– Привет, – как-то суховато поздоровался отец, протянул мне узкую, как акулий плавник, но твёрдую, как доска, ладонь.

Рукопожатие у него сильное, он даже неосознанно попытался повернуть кисть, чтоб она легла поверх, а мою развернуть вниз. Признак доминирования. Но я не дал повернуть руку, а показательно напряг, на твердость ответил твердостью.

Мать скромно подождала своей очереди и уже после бросилась обниматься. Отторжения от ее мягких обнимашек я не почувствовал, уже хорошо. От нее пахло фиалкой и чем-то домашним.

– Я не пойму? – щурился отец, его выбритое до синевы лицо скептически сморщилось, – ты вырос, что ли? В плечах раздался. Мать, посмотри… Наш сын мужиком становится. Да неужели?

И прищурился так недоверчиво.

– Что ты такое говоришь, отец? – покачала головой женщина. – Он всегда был мужчиной.

Взгляд у неё был тёплый, но дергающийся, вечно ищущий. Устала бреши залатывать да мосты наводить.

– Ну да… – снова хмыкнул отец Сашка. – Помню, как он сдавал физо на вступительных. Четыре года прошло, присяга, казарма, малька получил, а потом летеху, думали, отмучились… Мужик ведь! Ан нет!.. Из органов выперли, теперь вон собакам хвосты крутит.

– Тише, тише, Саша, – охнула мать, обращаясь к мужу (мы с ним тезки) и зачем-то прикрывая себе рот рукой, будто это она ругала меня, а не отец.

Проявила неуверенность, а папаша у меня тот еще батя. Как это принято потом будет называть – абьюзер, во всяком случае, на первый незамыленный взгляд.

– Из органов твоего сына не выперли, – спокойно, как бы между прочим, проговорил я. – Только из следствия. Не его это – бумажки процессуальные клепать. А кинолог – должность не такая простая, как тебе кажется, и в чем-то еще даже более нужная. Следователей много, а кинолог один.

Зря, конечно, я говорил о себе в третьем лице… хотя оно и правильно, сам-то я работу в следствии не застал.

– Тоже мне, важное занятие… – пробурчал батя. – Зоотехник и то важнее. Хотя тоже со скотиной возится.

– Я, конечно, понимаю, что ты хотел, чтобы твой сын звездочки на погоны хватал бесперебойно, как яблочки в урожайный год, но тебе не кажется, что это похоже на какие-то нереализованные желания твоей собственной жизни?

Я не сводил с него спокойного и твердого взгляда.

– Чего? – нахмурился батя. – Я до капитана дослужился.

– Какие мои года, батя? Мы сейчас звездочками будем меряться? Лучше бы поддержал сына на новом месте. Новый коллектив, новый город и все такое…

В поддержке родителей я не нуждался, но посылать отца подальше тоже негоже. Наверное, он желает своему сыну добра и счастья. Где-то в глубине души желает, на свой лад, и видит в нем нереализованную проекцию самого себя. И злится, что сын – это не он, и… никогда не станет майором, как и он. Но теперь это другой сын, пусть привыкает.

– Мальчики, – пролепетала мать и как парламентёр взяла нас под руки. – Не ругайтесь. Не в звездах счастье.

– Ну да, – улыбнулся я. – А в их размерах и количестве.

– Ну покажи хоть свой кабинет, – пробурчал отец.

– Кабинета нет, есть временное место дислокации. В кабинете пока ремонт, – пожал плечами я (ну а что я еще скажу, все равно кабинет выбью, а нет, так Трубецкого выселю). – Пошли, покажу.

Привел их в свою «сарайку». Там у меня Андрей корпел над книжками. Классикой его не заманишь, а вот по служебному собаководству томики очень ему заходили.

– Здрасьте! – кивнул он вошедшим. – Сан Саныч, это твои родители? А они на тебя похожи…

Я снова оглядел мельком родичей, но сходства не увидел. Даже промелькнула безумная мысль – уж не приемный ли я, детдомовский?

– Это он на нас похож, – вставил пять копеек батя, хотел сесть на старенький стул с выбивающейся из-под протертой обивки ватой, но поморщился, сделав вид, что побрезговал сесть.

Ага… Никак не уймется родитель. Всё показательные выступления продолжает. Но у меня нет задачи тебе понравиться, может, у прошлого предшественника она и была, а сейчас придется тебе привыкать, что сын давно не птенец, и фразу типа – вот появятся свои дети, тогда и поймешь; что люди скажут; пока не доешь – из-за стола не выйдешь и прочие а-ля “поплачь, меньше пописаешь”, на меня, естественно, не действуют. А вот мои колкости тебе могут навредить, потому я старался быть в первую встречу с родичами максимально компромиссным. Все же родители, хоть и не мои…

– Ой, а давайте чаю попьем, – предложила мать и стала вытаскивать из пухлой сумки на стол какие-то ватрушки, вареные яйца, зеленый лук, редиску, оладушки и что-то еще.

Как у любой нормальной хозяйки, её «попить чаю» – означало знатно перекусить. Вообще в СССР нет такого понятия, как переел. Есть понятие – нужно подождать, пока уляжется.

Она все продолжала и продолжала доставать из сумки съестное, очевидно, думала, что я тут голодаю, все нормальные матери так думают.

– А у тебя чайника нет? – смахнула она прядь со лба и озадаченно огляделась.

– Не обжился еще, сейчас возьму у коллег, принесу.

– Ой, а мы тебе сальца домашнего посола привезли, на жаре испортится, холодильника тоже нет?

– Как видишь, но в ближайших планах в пункте номер один у меня стоит. А пока я там с комедантом общежития договорился, если что, у нее в холодильнике схороним.

Не раскрывать же мне им сразу прямо всё.

– Ну ничего, мы с отцом тебе копим на холодильник.

– А вот это лишнее, лучше себе телевизор новый купите. Цветной.

– Да у нас пока и «Рубин» нормально работает, холодильник тебе нужнее.

Теперь говорила только мать. Похоже, с цветным телевизором я угадал, оно и понятно, родичи – люди простые, по достатку среднестатистические, а в 78-м далеко не у каждой сейчас семьи цветной телек имеется, хотя цветное вещание в стране появилось уже лет как десять назад, а то и больше.

Серый, видя, что у меня нарисовались дела семейные, благоразумно попросил поводок, выказав желание выгулять Мухтара.

– Жарко, своди его на речку, – сказал я.

Когда он ушел, отец хмыкнул:

– Почему твой подчинённый выглядит как школьник? Взрослых тебе не доверили?

– У кинолога нет подчиненных, даже пёс – напарник и коллега. Можно сказать, равный. Знаешь такое слово? Равный. Или вас в армии только командовать учат?

Тот сделал вид, что скрытую претензию вовсе не заметил.

– Я говорю, мать, ерунда это. А не работа. Вот спрашивают у меня мужики и соседи, как там твой сын службу тянет. А я им что отвечу? Собаку выгуливает.

– А для тебя так важно, что подумают другие? Ты уже слишком взрослый, чтобы заморачиваться этим.

– Не паясничай, – выдохнул батя, – мы в тебя с матерью все вложили, чтобы ты человеком вырос.

– А я у вас урка, не работаю, бичую и ваши деньги пропиваю?

– Еще бы ты уркой вырос… – угрожающе протянул он, но снаряд снова не попал в цель.

– Ну вот и договорились. Ты не лезешь с наставлениями, а что соседям и мужикам говорить, я тебя научу. Вот… Можешь им газетку подарить.

Я протянул ему экземпляр «Красного Зарыбинска», тот прессу скептически взял, развернул и замер. Когда увидел на развороте крупным планом фотоизображение меня и Мухтара.

Даже крякнул.

– Мать, дай очки.

Прочитал. Посопел, вытер рукавом взмокший лоб.

– Ну-у… Не ожидал, если честно.

– Значит, с соседями вопрос решен?

Отец, видимо, не решил, нахмуриться ему, фыркнуть или всё же порадоваться, поэтому в лице не изменился.

– Ничего я им показывать не буду, так расскажу, – пожевал губу, добавил: – Затреплют газету, я ее в семейный архив положу.

И убрал номер в карман сумки, бережно ее свернув, будто это был ценнейший древний свиток, дающий силу, уверенность в себе и прочую родительскую магию.

В это время в дверь постучали.

– Войдите, – крикнул я.

Это была кадровичка. Сегодня она выглядела особенно прекрасно. Форма ее красила, особенно перешитая и четко подогнанная по соблазнительной фигуре. Сверкала звёздочками на погонах и обворожительной улыбкой. Солнышко, что протиснулось за ней в приоткрытую дверь, сияло бронзой в ее волосах. Загорелая и подтянутая женщина смотрелась жемчужинкой ГОВД, сильно отличаясь от среднестатистической советской женщины. Батя раскрыл рот.

– Ой, извините, – хихикнула Мария. – Александр Александрович, я слышала, к вам родители приехали.

– Ну? – уставился я на нее вопросительно.

– Я вам тут чайник принесла, чаевничать наверняка будете. Вот… – она прошла к столу и поставила чайник.

Вернее, не прошла, а продефилировала. Перекаты ее ягодиц проплыли рядом с батиным лицом. Тот так и сидел, раскрыв рот. Ах ты, хитрая птичка.

– Спасибо, позже занесу, – кивнул я, а про себя подумал, неужели она на знакомство с моими родителями замахнулась?

Но Маша оказалась на высоте, марку держала и ничего такого не делала, чтобы навязаться.

– Александр Александрович, я потом сама у вас его заберу. Все, все, ухожу, – подпорхнула кадровичка к двери уже быстрее, чем к столу.

И скрылась прекрасной бабочкой за дверью.

– Хм-м… – чесал батя макушку. – Это… это кто был?

– Коллега. Инспектор кадров.

– Целый старший лейтенант тебе чайники носит?

– Да ерунда, – отмахнулся я. – Милиционеров ведь много, а кинолог один.

На этом посещения не закончились. Снова стук, и снова я крикнул, чтобы входили.

– Саныч, – дверь распахнулась, но солнце перегородил Баночкин. – Там это самое… Кражу заявили. Там, вроде, ерунда, но ты сам говорил, тебя везде звать нужно, даже на малозначительные. Чтобы это самое… Показатели поднять ты собирался.

– Не сегодня, Миха, видишь, у меня родители, да и Мухтар занят – купается.

– Понял, – кивнул старлей и попятился на выход. – Здрасьте.

Кивнул он моим родителям.

– В сводку-то меня не забудь вписать, – распорядился я уже ему вдогонку. – И следаку напомни, чтобы в протокол включил мое участие.

– Сделаем, – старлей ушел.

Немая сцена… Мать тихо охала, у бати на лице читалась напряженная внутренняя работа. Казалось, я даже чувствую запах жженых мозгов. Не знаю, как на самом деле они должны пахнуть, но на подсознании чувствовал. Но оказалось, что и это еще был не финал.

Баночкин вдруг через пару секунд вернулся и спросил:

– Там это самое… Забыл совсем, Саныч, к тебе узбек пришел. Пускать?

– Какой еще узбек? – вскинул я бровь.

– Да не знаю, нервный какой-то. Говорит, что у него друг тут кинологом работает, а я его, видите ли, не пускаю.

– А что он еще тебе сказал?

– Да ругался на своем, таджикском. А по-русски сказал: «Чтоб у тебя батур отсох».

– А! Это Нурик. Пропусти.

– С машиной?

– С какой еще машиной?