Микула закашлялся, захрипел. Глаза его слезились, голова раскалывалась, биение сердца грохотом отдавалось в ушах. Теперь он знал единственно правильный ответ.

– Жизнь за жизнь, – выплюнул, ненавидя себя за это.

– Молодец, Микула, – водяной наклонился, снисходительно похлопал его по пальцам, отчаянно стиснувшим борт. – А теперь выбирай, чья.

Тот поднял голову, посмотрел озерному владыке в мальчишеское лицо. Водяной глядел в ответ спокойно, точно не угрожал только что Микуле смертью.

– Обещай, что с ней все будет в порядке.

– Она вернется к тебе в целости и сохранности. Если работать хорошо будет, глядишь, даже с подарками, – не глядя, водяной опустил пальцы в воду, а когда поднял, на них болталась нитка ровного, отборного жемчуга. – Вот тебе задаток.

Микула с отвращением скривился.

– Я не продаю свою дочь.

– Да, ты ее обмениваешь. – Водяной расплылся в неприятной, понимающей ухмылочке. – И это честная сделка, я готов даже скрепить ее рукопожатием. Для нас оно священней, чем для вас.

Микула посмотрел на протянутую руку, будто та в любой момент могла обернуться клинком. Когда он сжал ее, это ощущалось, как порез – только не на ладони, на сердце. Микула знал, что предает свою дочь, когда произнес:

– По рукам.

Водяной поднялся.

– Жду девицу через неделю – хватит же, чтобы туда и обратно доехать? А если опоздаешь хоть на час, я вас обоих заберу. С потрохами.

И он перешагнул через борт, окатив Микулу тучей брызг. Тот инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза, водяной уже исчез. Лишь нитка жемчуга лежала на дне лодки.

Глава 1

По лестнице прокатился ворох из юбок, рукавов и лент, и в гостиную с хохотом вывалились три растрепанные девицы. Две еще продолжали смеяться, когда третья резко остановилась и ткнула локотками сестер под дых. Те, закашлявшись, набросились на нее, но тут же замерли.

За ними, поджав губы и скрестив руки на груди, наблюдала невысокая женщина. Убедившись, что на нее обратили внимание, она медленно покачала головой:

– Так совершенно не пойдет. Где это видано… – тут женщина медленно двинулась вперед, обходя девиц по широкому кругу. – Где это видано, чтобы девушки на выданье, из уважаемой семьи, вели себя, как трактирные девки? Извольте объясниться перед матерью.

– Но маменька! – начала одна, подбоченившись и приготовившись спорить.

– Ох, маменька… – уставилась в пол вторая, явно пристыженная.

– Ой, маменька! – затараторила третья, выступив было вперед.

Женщина взмахнула рукой, мигом заставляя их замолчать.

– О Отец, у меня от вас голова раскалывается. – Она коснулась пальцами виска. – Нет бы взять пример с Лизаветы – вот же воспитанная, вежливая, спокойная девочка! А вы?! Обормотихи!

Только сейчас девицы заметили, что в холле они с матерью не одни. У стены, изо всех сил пытаясь слиться с ней, мялась еще одна девушка.

– Ой, Лизонька! – младшая сестра-тараторка шагнула ей навстречу.

Та смущенно улыбнулась, наматывая на палец белесую прядку.

– Вот, посмотрите! Никаких криков, грохота, топота! – загородила ее мать бойкой троицы. – Одно достоинство! Не удивлюсь, если отец выдаст ее замуж в следующем же сезоне! А с вами я точно намучаюсь…

Женщина сокрушенно вздохнула, и дочери тут же кинулись к ней, начали наперебой успокаивать и разубеждать. Лизавета вперила взгляд в пол, но изредка поглядывала на шумное семейство, кротко улыбаясь. Про себя она гадала, понимает ли господарыня Соловьева, что голосистостью и несговорчивым характером девушки пошли в нее.

– Так бы и наказала вас! – грозилась мать Александры, Наденьки и Маши с невероятной любовью и нежностью. – Вот взяла бы и никуда не отпустила! Но раз уж Лизавета пришла, не будем ее почем зря выпроваживать. Идите, так уж и быть.

Она махнула рукой, но стоило девицам радостно запрыгать, замерла и нахмурилась. И снова средней, Наденьке, пришлось осаживать сестер.

– Только попробуйте меня опозорить – под замок посажу! – когда девушки наконец замолчали, подняла палец Соловьева. – Ведите себя, как подобает купеческим, а не крестьянским дочкам! А ты, Лизаветонька, уж присмотри за ними.

Последняя в ответ еле выдавила что-то, слишком смущенная тем, что ее ставят выше подруг. Те же не обратили внимания – сорвались с места, подхватили Лизавету под руки и едва ли не утащили из дома. Она, впрочем, не отставала: сделав пару шагов, сама подхватила юбки и бросилась за подругами вниз по улице, все быстрей и быстрей.

Мимо так и замелькали дома – сплошь двухэтажные, светлые, все как один с изящными балкончиками, прямоугольными окнами и украшенными лепниной пилястрами. Сестры Соловьевы жили в богатой части города, облюбованной семьями преуспевающих купцов первой и второй гильдий, где каждое здание было сродни произведению искусства. В прошлом Лизавета заглядывалась на них, но чем дольше была знакома с девушками, тем больше привыкала – теперь и вовсе не смотрела по сторонам, поспешая за ними.

Долго бежать не пришлось: пролетев меньше квартала, подруги остановились, запыхавшись. Маша не сдержалась и засмеялась, но тут же спрятала смех в кулачок:

– Ой, видела бы нас сейчас маменька!

Зрелище и впрямь было то еще: тонкая ткань платьев смялась там, где в него вцепились девичьи пальцы, на высоких лбах выступили капельки пота, прически растрепались. Понимая, что выглядит ничуть не лучше, Лизавета попыталась пальцами прибрать выбившиеся прядки. Ее примеру последовали и остальные, кроме легкомысленно махнувшей рукой Александры.

– Да не будет нам ничего. Думаете, маменька ни разу не видела, как мы бегаем, соседи не доносили? Даже если она нас и отругает, то быстро простит.

– Простит, – подтвердила Лизавета. – Сколько вас знаю, маменька вам всегда все с рук спускала. А я завидовала!

Тут она покривила душой: зависти в ней не хватило бы и на полчаши.

– Да брось, – отмахнулась Александра, лучше младших сестер распознававшая лесть. – Все мы знаем, что твой батюшка души в тебе не чает. Что там маменька говорила про следующий сезон?

Лизавета не ответила – слова Александры так удачно потонули в шуме проехавшего мимо ландо^[1], что она поспешила притвориться, будто бы не расслышала. А тут как раз и Наденьке пришла в голову мысль:

– Давайте-ка, чтобы маменька совсем уж не огорчалась, наймем экипаж? Приедем в салон красиво, как купеческим дочкам положено, – негоже нам улицы топтать! Да и маменьке потом наверняка расскажут, как мы чинно-благородно явились…

– Эй, кучер! – Маша не дала сестре договорить: вскинула тонкую ручку, подзывая коляску.

Не прошло и пары мгновений, как все четверо уместились внутри и покатили в сторону торговой улицы. Как и многие другие девушки в этот день, они ехали обновить гардероб перед открытием сезона. Близился конец августа, знатные юноши возвращались домой, и поиск женихов продолжался уже не на уютных курортах, а на светских приемах.

– Так что же, Лизонька, там было-то насчет следующего сезона? – припомнила Александра, спрыгивая с подножки. – Про то, что отец тебя замуж выдать собрался?

Лизавета помедлила. Молча она спустилась, подала руку Маше, поправила и отряхнула юбку, начала искать в ридикюле мелочь для платы кучеру – и остановилась, когда Наденька протестующе замахала руками. Лизавета все-таки повернулась к Александре и с сожалением обнаружила, что та все еще с ожиданием на нее смотрит.

– Ну да, – вздохнула она наконец. – Батюшка решил, что пора подыскать удачную партию.

– А что же, и жених на примете есть? – подхватила ее под руку Наденька.

– Что?! Нет! – к щекам прилил жар.

– Ой, девочки, посмотрите, Лизонька-то покраснела! – развеселилась Маша.

А той только и хотелось, что провалиться под землю – или хотя бы скорее дойти до салона Румянцевой, куда они так стремились. От заветного спокойствия и горы тканей подруг отделяли лишь несколько шагов: кучер остановился прямо напротив входа. Но под разговоры о скором замужестве Лизавете показалось, что шли они вечность.

Внутри было неожиданно мало народу. Кроме четырех подруг заказывать платья пришли лишь пара юных барышень с маменьками – те неодобрительно покосились на хихикающих девиц. А вот сама хозяйка – модистка по фамилии Румянцева – встретила их радушно. Она поочередно чмокнула в щеки сначала Александру, затем Наденьку, Машу и скромно стоящую поодаль Лизавету.

– Смотрите, выбирайте, мои дорогие. Заказов пока немного, так что пошьем все в самый короткий срок. Если, конечно, фасон будет не слишком мудреный!

– О, но этого мы никак не можем обещать! – всплеснула руками Александра.

Но Румянцева лишь рассмеялась в ответ. Она-то знала, что эти девицы заказывают исключительно то, что считается модным в их обществе. А сейчас мода диктовала девушкам наряжаться в простые, светлые платья прямого кроя.

Будто в подтверждение ее мыслей подруги направились к тканям самых нежных оттенков. Отрезы зашуршали, зашелестели в их руках, перебираемые, извлекаемые на свет и изучаемые самым тщательным образом.

– Ах, Лизонька, смотри! – Александра выудила откуда-то жемчужно-белый муслин. – Тебе обязательно надо пошить платье из этой ткани! Она тебе так к лицу!

Легкомысленно набросив отрез на плечо Лизаветы, старшая из сестер тут же куда-то упорхнула. Лизавета же осталась наедине с нежнейшей тканью, высоким зеркалом и своими сомнениями.

– Я не очень уверена… – пробормотала она себе под нос, оборачивая отрез вокруг талии наподобие платья.

За спиной вихрем пронеслась Маша. Лизавета повернулась боком к своему отражению, придирчивым взглядом окинула фигуру: муслин струился вдоль тонкого силуэта, подчеркивая ее хрупкость. И не сказать, чтобы это было плохо – разве что из-за оттенка ткани Лизавета сама себе казалась болезненной.

– А тебе идет! – вернулась Маша, покрутилась вокруг и унеслась в противоположную сторону.

Лизавета нахмурилась. Подошла к зеркалу поближе, пристально вглядываясь в ничем не примечательное лицо. Может, дело вовсе не в ткани? Она всегда выглядела очень бледной со своими голубыми глазами, светлой кожей, льняными локонами – настолько, что незнакомые люди порой шепотом интересовались у батюшки о ее самочувствии.

– Еще думаешь? – удивилась вновь оказавшаяся рядом Александра. – Девочки, а ну-ка подойдите сюда! Скажите: нашей же Лизоньке диво как подходит!

Наденька вынырнула откуда-то из-за тканей, взъерошенная, но довольная. Оттого столь разительным было изменение в ее лице, когда улыбку сменили задумчиво поджатые губы. Внимательный, изучающий взгляд скользнул по Лизавете.

– А что же, неплохо! Если тебе нравится, то почему бы и нет!

– Но мне не то чтобы нравится… – задумчиво начала было Лизавета.

– Вот видишь! – не услышав, всплеснула руками Александра. – Всем девочкам нравится. Я слышала: Маша тоже сказала, что тебе все к лицу!

– Ну, если вы все трое уверены…

– Вы, что же, определились? – вдруг выглянула из-за ее плеча модистка.

Лизавета, вздрогнув, обернулась. На мгновение она задержала взгляд на лице Румянцевой, надеясь по его выражению понять, какое произвела на нее впечатление. Но что сударыня Румянцева умела, так это сохранять вежливую улыбку в любом положении. А тут еще и сестры, как назло, стояли над душой.

– Да, пожалуй, определилась, – отведя взгляд, кивнула Лизавета.

– Очень и очень славно, – просияла Румянцева. – А что же фасон? По последней моде: высокая талия, открытые плечи?

– Нет-нет! Открытые плечи мне еще рановато! – торопливо сказала Лизавета.

Модистка замерла. Лизавете даже показалось, что вот сейчас ее маска даст трещину – улыбка сменится удивленно приподнятой бровью, – но нет. Румянцева, пускай и с запозданием, кивнула:

– Как пожелаете, ваша степенность. Пройдемте снимем мерки.